Псевдоатланты
Год 1930
Домна сидела у зеркала и причёсывала белокурые волосы, которые ниспадали с маленькой головки ниже пояса, укрыв исподнюю рубаху. Серые глаза, на продолговатом, заострившемся лице, заволоклись неизбывной грустью, опустились уголки сжатых губ, подрагивали крылья носа.
Слёзы выплакались год назад, когда от неё ушёл муж в колхозное стадо и женился на активистке – колхозной голодранке. Сегодня корила себя, что не смогла поднять руку, пустить под нож животинку, раздать, распродать нажитое родителями и бежать, неизвестно куда с четырёхлетним ребёнком на руках.
А надо было! Тогда ещё не свели в колхоз коней, могли уехать от беды, теперь что? Далеко ли утопаешь? Хорошо, если раскулачат, сошлют в Тмутаракань, а если срок? Что будет с ребетёнком – в батрачки?
Проснулась, захныкала Любушка – миниатюрная копия матери, с пухлыми, румяными щёчками и заспанными глазёнками. Домна представила её подпаском, или приёмышем с сиротской долей, залилась горючими слезами. Люба, попыталась вырваться из объятий, не смогла и тоже начала реветь.
За скорбным разноголосьем не услышали, как вошла старшая сестра Домны – Катерина. Русоволосая, среднего роста, плотного крестьянского телосложения, она мало походила на сестру. Овал лица с тяжеловесным подбородком и бородавкой имел что-то отталкивающее. Слащавая улыбка и бегающие глазки усугубляли впечатление.
– Чё расхлюпались спозаранку? Свели скотину, совсем барыней заделалась – солнце к зениту, а вы по сю пору расхристанные сидите. Иди ополоснись, пошепчемся, а то ныне и у стен уши отросли.
Домна закрутила волосы в узел, закрепила гребёнкой, заколола платок на манер старообрядцев, повязала длинную чёрную юбку, надела ситцевую цветастую кофту с широкими рукавами, умылась из рукомойника и присела на лавку вплотную к сестре.
– Давеча Федька-пастух забегал, – зашептала Катерина, – сказывал, что комиссары наехали, с утра заседают в сельсовете, составляют списки "бывших", завтра начнут разор чинить. Я купила у новосёлов справку, поменяла имя, фамилию – народ гребут почём зря. У каждого второго - ярлык врага народа.
Мой Федосей, как уехал по корреспондентскому заданию на Сахалин, так и сгинул - может, вляпался куда? Не посмотрят, что был комсомольцем-активистом – семья расплачивайся. Решила от греха подальше - сбежать. Фёдор наших коней, что свели в колхоз, запряжёт, погрузится и за мной заедет. Хочешь - собирайся, поехали, гуртом сподручнее. Кто умотал в Сибирь – не пожалели, жизнь сносная, за три года на ноги встают. Пустить бы «петуха» на отцовское добро, чтоб голытьба не тешилась, да не резон внимание привлекать.
Ушла Катерина-Матрёна огородами. Домна дверь на засовы, взвыла по-новой, заметалась: за что ни хватись – всё нужно, а много ли одним возом увезёшь!..
К утру вёрст 50 отмотали, укрылись до ночи в лесу. О судьбе, которая дома ждала, «бабушка надвое сказала», а теперь они преступники – пять собственных коней из колхоза украли. Сговорились: по мере освобождения телег, коней и что ценнее – продавать, и остаток пути завершить по «железке», благо у Катерины-Матрёны документ исправный – будет билеты на всю ораву покупать.
Собралось их немало: Фёдор с женой, тремя детками-малолетками и со стариками родителями. Домна с трёхлетнейдочерью, да «Матрёна» с шестилетним сыном (теперь за благо считала, что старшенький Лёнька помер).
Через полгода добрались до Красноярска, оттуда пароходом до Абакана. Из Абакана по совету добрых людей двинулись на Фабрику. Народу на золотых приисках не хватает, текучка – затеряться легко.
Устроилась Матрёна вагонетки с породой подвозить от золотого месторождения на фабрику. Сначала выделили угол в общежитии, перед войной перешла в казённый дом, начала понемногу обживаться. Дом – времянка на отшибе посёлка, о двух окнах, которые, как хозяйка, пристально смотрят в заросли черёмухи.
В комнате две кровати за пологом, печь железная, стол, шкаф, кованый сундук, да лавки. Начал страх перед разоблачением таять, но война снова всё пустила под откос. Чтобы к голодному рабочему пайку иметь приварок, ходовое пришлось на рынке сбывать. Благо Митюшка подрос – бегал в лес, половинный детский паёк хлеба получал, за то, что заготовлял для фронта берёзовые веники и
бадан*. Пережили и это лихо.
Вышла Матрёна замуж за бывшего фронтовика Счастливцева, Петра родила, да из-за тёмного прошлого и сварливого характера снова осталась одна. Митюшка живёт без метрики. Без неё ни паспорт получить, ни в армию пойти, ни брак зарегистрировать, ни детям метрики выписать. Тут и привёл двадцатидвухлетний Дмитрий невесту-голодранку, с хвостом – не ко двору пришлась. Сами на птичьих правах тянут лямку жизни, а тут ещё незаконнорожденная без прав на наследство. Другие девки не зарились на перспективу без регистрации жить, а этой абы грех прикрыть – неразборчива.
Бадан - лекарственное растение, обладающее противовоспалительным, бактерицидным, вяжущим и кровоостанавливающим свойствами.