Из огня, да в полымя
Полгода терпела Надя попрёки: не так села, не так встала, не так дела делала. Каждый съеденный кусок считали. Сначала шутила, потом каждую ночь – подушка от слёз мокрая. А тут своя мать донимает: просит денег на содержание Светки.
На Троицу выехала Марфа с буфетом на массовые гуляния. «Наторговалась» так, что лыка не вязала. Кому что надо было - брали, а деньги не все оставляли. Не помогла бы мать недостачу погасить, пригрел бы Макар в местах, куда не гоняет телят.
По лету Венка прибегал – чуть не плачет:
- Забирай Светку – кормить нечем. В школу иду – настелю сена в треугольную тележку, посажу её и везу с собой. Пока сижу на уроках, уборщица баба Маня присматривает. На переменах сам. Вечерами бегаю к Редькиным. Уберу навоз, двор подмету, баба Маша тайком от деда мне кружку молока сунет и Светке бутылочку вскипятит…
Вчера чаша терпения Нади - вдребезги. Шагает домой, а скоро ещё безотцовщину в подоле принесёт. Не зарегистрироваться с ним, ни ребёнку документы выписать. Ни впереди просвета, ни сзади проблеска. В предрассветных сумерках подошла к Енисею, который сонно ворочался в колыбели стылых берегов, проносил первые льдины и шугу*. Присела на перевёрнутую лодку, ожидая бакенщика, ощутила приступ голода и укусы октябрьского холода, змейками ползущего от реки. Незаметно пролетевшая ночь, сменилась бесконечным пережиданием последнего часа. Её знобило.
Лунный мост, переброшенный от ног к левобережью, вспыхивал рыбьими чешуйками, манил вступить на его призрачный настил. В разыгравшемся воображении она ощущала его крепость, свою невесомость и всё труднее было бороться с искушением перебежать по переливчатому настилу.
Наваждение спугнул треск моторки. Взмахами рук и криком привлекла внимание бакенщика. Гася по пути фонари, он довёз её до МТС. Обогретая под дублёнкой, которую накинул на плечи старичок, Надя споро шагала к деревне, которая возвещала о пробуждении перекличкой петухов, звяканьем вёдер, скрипом калиток, колыханием дымных букетов, перебранкой собак. При виде добротных бревенчатых домов с воланами мха в пазах, с небольшими палисадниками, и скамеек под окнами, в ресницах комнатных цветов - безысходность отступила. Переросла в желание жить, радоваться. Вошла в первый домик тётки Варвары на краю деревни.
Чтобы оттянуть неприятное объяснение, к матери решила вернуться позже, когда та уйдёт на работу. Сестра погибшего отца месяц назад вернулась из заключения. В детстве Надя очень любила добрую, весёлую тётушку Варю. Разное судачили про неё: суд состоялся в Бее, там было и предварительное заключение. Но не верила Надежда россказням, не могла и в мыслях допустить, что её тётушка-красавица могла совершить что-то противоправное.
Из заключения Варвара вернулась к девятнадцатилетнему
сыну Юрию. Он работал в МТС и получил в четырёхквартирном доме однокомнатную квартиру, которая утопала в цветах. На окнах, на стенах - везде висели или стояли цветы. Даже по потолку веером расплелись нежные плети вечнозелёной туи. Когда осудили в 1943 году, ей было 29 лет, четверо детей, а муж воевал в Подмосковье.
Теперь на пороге Надю встретила тридцатидевятилетняя женщина, не утратившая былой красоты, со Светкой на руках. Только на заострённом, круглом личике тлели неистребимой грустью голубые глаза, да стёрли застенки румянец со щёк, расплескали бледность по утончённым чертам. Варя не сразу узнала племянницу. Дочь тоже отвернулась от неё, уткнула мордашку в полосатую кофточки бабушки. А когда руки взрослых переплелись в объятьях, выскользнула и спряталась за дверным косяком, не понимая, почему они плачут.
За чаем, Надя рассказала о своих бедах, и попросила рассказать о событиях 1943 года.
- Неизвестно, сидели бы мы с тобой, если бы Марфа не переступила через брезгливость, не принесла зимой ляжку от истощённой, сдохшей на кладбище лошади. Страху натерпелась - не приведи Бог: по пояс в сугробах вязла, а жизни ваши сохранила. Никого в воровстве не виню. Если б вас, сирот, не уберегли, обломили последние веточки, кому нужна была б та победа, из крови вынутая?! Кто тайно сажал клочок пшеницы, у кого от трудодней оставалось - меняли на тушёнку у Ритенко. Он возил с тока ко мне на склад "Заготзерно" овёс, зерно и сено в фонд армии. В Бее шили сбрую для коней, вязали веники и тоже сдавали мне. А лошадям на каждом изгибе дорог российских памятники надо ставить: кормили мы их овсом, а списывали пшеницей. Съест бедная животина пять килограммов, а спишем все десять
"Левое" зерно, которое скупал Ритенко и то, что списывалось на лошадей, мы не приходовали, хранили отдельно. Потом мололи и делили по дворам. Все брали и молчали. Только тётка Анисья больше 20 килограммов ни разу не взяла - и то ей говорили, что это паёк от сельсовета. Они с Матрёной никогда на чужую маковую росину не позарились. Их святыми молитвами живы. Говорю о себе, а в уме твои заморочки. Что ж ты, девонька, так судьбу свою изувечила?
– Не знала, тётушка, под чьё крыло укрыться от пьяных дебошей матушки. Не зря ведь, Светка у вас гостюет?
Бадан - лекарственное растение, обладающее противовоспалительным, бактерицидным, вяжущим и кровоостанавливающим свойствами.
Шуга - мелкий рыхлый лёд, появляющийся перед ледоставом.