Мой Херувим вознёсся к небу, без обязательств возвращению.
Да их не надо, и не осталось ничего.
Аквамариновый размах крыла взывал нутро к крещению,
А терпкий взгляд дробил души стекло.
Всё опустело, тишина стоит косная, и пялится с ухмылкою в лицо.
Она не та, теперь вот подставная, играя тычет колышком в сердечное кинцо.
А за окном туман богатый - скользит меж веточек деревьев у дорог.
Ему ведь невдомёк, что там под раем отняли жизни трепетный кусок.
Едой мне будет в горле ком, кроватью - полумрак и стены.
В груди, на сердце жестяном, внезапно, нарастут морены.
Оно в ушах, оно в мозгах и давит из последних сил на зубы.
Грудная клетка как в узлах, сковали с медным лязгом струны.
"Ну, что ж, ты как там, милый мой, совсем один иль в стае дикой?
Там солнце льётся, аль иглой вшивают яд змеи толикой?
Ты сыт, здоров, нет больше боли, нет страха, холода в ночи?
А если что, при ясном взоре во всю ты удаль щебечи!"
Но не послышится и писка, не сможет внять и глаз земной.
Того, что нет уж в мире бренном, нельзя познать в стране святой.
В душе, вечноцветущее местечко - изголодает, как в постах.
Лишь память, словно лик у свечки - сознание жжёт при образах.