Я на тахте пятидесятых
в семидесятых почивал,
романовской овцы руном
эпохи Первой Мировой,
остывшей печки - нрав смягчал...
Я ехал к дяде с ночевой,
лет с десяти уж начиная...
Огромный сад -
прообраз рая:
"апорт", "столовка", виноград,
малина, слива, персик, груша,
редис, картошка, абрикос,
зимой - лишь погреб - не вопрос,
а в нём: капуста, помидоры
в немалых бочках
и компот
в пузатых банках -
с грушей, сливой
и виноградом -
круглый год...
Таскал я уголь из сарая
в сенцы и разные дрова,
чтоб грели стариков - сгорая -
среди недели в зимний день,
гостил я там на выходные
и вспоминать сейчас не лень -
картинки радости родные,
как память рая через тень
того, что пережил и знаю:
все дышащие - умирают,
но тем прекрасней - та пора,
в которой жизнь казалась небом,
что в детских снах освоил я...
Обитый жестью разноцветной
сундук - ташаузский хурджун
орнаментами покрывал...
Да разве же, тогда я знал?! -
Каких эпох касалось это
собрание простых вещей,
чей перечень берёт начало
с кащеевых кровавых щей
трёх революций и боёв,
арестов сущих по доносам...
С какой любовью абрикосы,
растил мой дядя и дарил
в дни летние, и в дни морозов...
Трофейный помню аппарат -
обшитый кожей чёрный ящик,
таящий мощный объектив,
чьи стёкла - цейсовскими были...
Дурак-подросток - на "воздушку" -
его я глупо променял...
В нём потайные жили кнопки -
я жал сквозь кожу - открывались
для линзы и для ручки дверцы,
крутил за ручку - объектив
из жерла - пушкой выезжал...
Привёз его дядя Серёжа -
артиллеристом воевал
(студент вчерашний) на Германской,
да, сторону народа взял,
но в Красной Армии травили,
поповским выродком кляли,
в Соломино он прискакал -
в село Яранского уезда
и из нагана расстрелял
одною пулей съезды
бесов,
с их пулемётной чехардой
и гибелью позднее деда,
что отказаться не сумел
(священник вятский)
от Христа...
На принудительных работах
в год двадцать первый Николай -
другой мой дядя -
тихо-тихо
от тифа,
знаю,
умирал...
А папа - зренье потерял
в двенадцать - полностью...
Я помню,
с какой любовью вспоминал
отец отцовский дом - ладонью,
чело при этом потирал...
Мой дядя Вася в Петербурге
закончил медицинский - врач,
в тридцать седьмом его - палач
под лампы свет - надолго ставил
и если падал, то пинал...
Я - позже это всё узнал...
Узнал, что в Первой Мировой -
участье дядя принимал...
Узнал - в Гражданскую - в бригаде
Котовского тех врачевал,
кто в помощи его нуждался,
на "красных", "белых" он больных -
всегда, везде - не разделял...
Как врач, он клятву Гиппократа -
позднее не предав - давал,
да, при царе и басмачей -
от смерти знанием спасал...
Ташауз - власть менял частенько...
Один настырный активист,
спасаясь от расправы лютой,
при басмачах - в дерьмо нырял...
Вонял потом - через духи...
Кому уж это рассказал
наш дядя Вася - я не знаю,
отцу наверное, он - мне...
Копаюсь нынче в старине,
в былом не интересе - каюсь,
теперь не спросишь никого -
какой дорогою шли к раю
отсутствия в сердцах их зла,
присутствия любви Христовой?!
Днесь - только слово,
только слово -
источник света и тепла...
Зло личное - сжигаю снова
лучом в лобастости стекла,
за коим вид
родного крова
под вьюгой,
что в сердцах мела
метлою недруга и друга -
легла
прощением обид...
Я - часть - родного жизнью круга...
"Зелёнкой" - боль во лбу горит,
как память
лживых приговоров,
как пламя
пережитых вздоров,
душа - подкидышем дрожит
пред вечностью и в небо рвётся,
когда о кровном ей поётся,
когда у строк - святой накал
всего,
что духом я алкал...