ТОВАРИЩ БЕДА
2005 — 2010 г.
* * *
Когда за окном вагона качнётся грязный перрон,
когда поплывёт в прошедшее твой степной городок,
под лепет колёс и карканье железнодорожных ворон,
под радио громкое пение и тепловоза гудок,
я вспомню не наши долгие прогулки по рынку, нет,
не наши слегка печальные январские вечера,
а только, как ты сказала: «Безумие — элемент
бессмертия. Только жалко, что всё же земля сыра».
* * *
Прекрасно! Мы едем на юг —
ветрам и морозам каюк!
Из глуби небесной под вечер
гудку тепловоза навстречу,
как пена шампанского, вдруг
ночь брызнула вся в огоньках.
И ровно на ста языках
вагон загалдел. Полетели
за окнами хмурые ели,
как всадники на рысаках:
тыг-дым — Учкудук — тарам-тах…
О да, безнадёге хана!
А там, впереди, Астана —
пустыня, где есть человеки.
Лепёшки достали узбеки,
наполнили три стаканА.
* * *
Отчего же чувства так порывисты,
мысли, как телеги, тяжелы?
Из груди простуженные высвисты —
где-нибудь в степном Караталы
я куплю домишко мало-маленький
(вот, хозяин, доброе винцо).
Сунув ноги в стоптанные валенки,
выходя к Полкану на крыльцо,
стану уповать на все небесные
силы, на картошку и козу,
про стихи забуду бесполезные —
всё равно не вышибут слезу.
Во степи огонь раздую искристый —
всё сгорит до самой до золы.
Отчего же чувства так порывисты,
мысли, как телеги, тяжелы?
Вытравить бы душу, что ли, вывести,
сгинуть во степи… в Караталы!
* * *
Новогодний мороз в Прикаспийской степи.
В телогрейке продрогший татарин
кнутовищем коротким верблюда с пути
прогоняет. Так элементарен
весь расклад бытия. Только слышен гудок
проходящего поезда — мимо,
мимо, мимо… На карте железных дорог
сердце Азии, степь, середина.
«Три счастливых дня… я их не ждала…» —
Пугачёва слышна из вагона.
А жена постирала, сидит у стола,
на котором бутыль самогона.
Наварила узбекский рассыпчатый плов.
Переехать? Но жалко верблюда.
Два десятка для жизни достаточно слов,
а ещё «ненавидим»
и «любим».
2008 г.
* * *
Спит на вокзале утомлённый гастарбайтер,
с ногами растянувшись на скамье.
Он отослал три тысячи семье.
Он спит и видит: трубы, экскаватор,
прораб куда-то тычет: — Раздолбай!..
Он спит. Пришёл охранник: — Ну, вставай!
И по спине резиновой дубинкой.
Но спит Тимур и видит: ночь, аул,
там в люльке сын трёхмесячный уснул.
Охранник матерится: — Бляха! Двигай
отсюда в свой родной Чучменистан!..
Но кто-то говорит: — Эй, капитан,
подох, кажись!.. Охранник не сдаётся
и за ноги сгребает на пол: — Эй,
где паспорт?.. — Паспорт нету. Сто рублей
твоя возьми (Откуда что берётся?
О, чёрный день, что был когда-то бел!)
— Спи. Два часа до поезда тебе...
* * *
Сволочь распальцована,
кровавая звезда.
Всё небо разлиновано,
расчерчено, ой да!
В этих вот квадратиках
и живи, где есть
скорбная романтика
стираного ватника.
Вся-то математика —
лет на восемь сесть!
2008 г.
* * *
У ларька, где пиво и пирожки,
на снегу замерзала кровь
человека. Смылись его дружки,
осенила его любовь.
А вокруг довольный глазел народ,
шепоток шелестел: «Подох!
Алкоголик!» Летела земля вперёд,
в небесах удивлялся Бог.
* * *
Бедность — пролитие нечистот
через артерии. Бедность — сука!
Город голодный сухарь жуёт,
смотрит на вывески близоруко.
Люди похожи на грифов здесь,
где во дворах Эльдорадо нищих.
Мы богатеем — благая весть,
мы ощущаем избыток пищи.
С хлеба на воду, с воды на квас
переходя, как младенец рельсы,
станет спокойным любой из нас
по сообщениям жёлтой прессы.
* * *
Ах, напрасно, напрасно картава
возле мусорки птица-ворона:
в супермаркете рыба — направо,
слева яблок изрядная тонна.
По «Пятёрочке», как по музею,
я гуляю, свободный и нищий,
от бутылок вприглядку косею,
насыщаюсь от запаха пищи.
А с оплаченным хлебушком выйду —
всё в снегу: тополя и машины.
Лишь достанется мне, инвалиду,
дух, действительно неустрашимый.
Справа дикая надпись: «Lenovo —
это всё, что вам нужно!» А прямо
непонятное, жуткое слово
«Ambrobene». «Понятно, реклама, —
усмехнусь. — Да и толку-то в славе?
Побреду свои опусы править!»
* * *
Когда покупка трусов
пробивает в бюджете брешь,
задвинь на дверях засов,
неделю хлеба не ешь.
И когда ты станешь совсем
спокойным и неживым,
тебя без особых проблем
превратят в теплоту и дым.
* * *
Отходы в Россию везут —
в России весна и простор!
И я получаю за труд
зарплату, как пулю в упор.
* * *
В пользу ужина хлебом и сыром довод
мятый чайник приводит свистком зловещим.
Мокрый свитер повесив сушить на провод,
в потолке рассмотрев два десятка трещин,
я лежу, рифмую Париж-воспаришь под шелест
наводящего скуку дождя. Темнеет.
В Петербурге зима — скоро небо злее
ледяной беззвёздный оскал ощерит.
Снова станет фанерной своей лопатой
по утрам, тяжело обливаясь потом,
дворник страшные кучи слагать — да кто там
называет всё это небесной ватой?
Вот наступит январь, и сожмутся думы
до «согреться», до «как утолить бы голод»,
и бездушное время походкой пумы
перейдёт в наступленье на старый город.
* * *
Так назови меня просто: «Товарищ Беда».
Я ничего не умею, но только терпеть.
Вот и сегодня закончились деньги, еда,
нету воды, не работает электросеть.
И убежала жена, но в глазах горячо.
Всё, что случается, к худшему — трудно в пути.
Если захочешь, подставлю, конечно, плечо.
Ты же хромаешь — не плачь, не скули, потерпи.
Так что, порядок — дойдём и получишь костыль.
Это ли бедствие? Вот у меня — это, да:
небыль библейская стала, как новая быль.
Так назови меня просто: «Товарищ Беда».
* * *
С еврейской девочкой на кухне в час полночный
стихи читали мы, январские, блажные.
Метель закончилась, светили звёзды, точно
огни костров ночных в лесах моей России.
И было девочке, как в Иерусалиме,
тепло и солнечно под лампочкой стоваттной.
Глазами древними, навыкате, большими,
она прищурилась, задумалась внезапно,
и так сказала мне: «У вас, в России этой,
жить хорошо вполне, и даже интересней.
Вот только мужа где… умрёшь ещё бездетной,
в бараке, в холоде…» — «Зато, — ответил, — с песней!»
* * *
Галактика не самая большая,
звезда скромнее прочих, и вокруг
вращается планетка голубая,
мельчайшая (наступишь — и каюк),
пылинка в Гималаях. То есть мельче.
А человек, затерянный среди
лесов, пустынь и ледников, отмечен
одной душой, которая сродни
туману незаметному, эфиру,
волне, лучу, невидимой звезде…
Но может быть, её предъявим миру,
когда лишь пустота одна везде
останется…