Предисловие
Цель этой книги-свести воедино в удобной форме ряд значительных вкладов в обсуждение газеты и ее проблем, появившихся в Atlantic Monthly в последние годы. Хотя эти статьи были предназначены только для читателей этого журнала в момент их первоначальной публикации, они имеют постоянную ценность для широкого читателя, для газетных работников и для студентов-журналистов.
В этих статьях рассматриваются практически все аспекты журналистики, включая публикацию газет, новости и редакционную политику, влияние прессы, желтую и сенсационную журналистику, проблемы газеты в небольших городах, сельскую журналистику, Ассошиэйтед Пресс, закон о клевете, рецензирование книг, драматическую критику, “комиксы”, свободное письмо и возможности в профессии. Для читателей, желающих углубиться в изучение каких-либо важных аспектов печати, прилагается библиография таких книг и журнальных статей, которые обычно имеются в публичных библиотеках.
Большинство авторов статей в этом томе-газетные и журнальные писатели и редакторы, чей многолетний опыт работы в журналистике придает особую ценность их анализу прошлого и настоящего. Краткие заметки о журналистской деятельности писателей даны в приложении.
За разрешение перепечатывать статьи редактор обязан писателям и редактору "Атлантик Мансли".
У. Г. Б.
Висконсинский университет,
12 января 1918 года.
Содержание
Страница
Введение. Уиллард Гросвенор Блейер ix
Некоторые аспекты журналистики. Rollo Ogden 1
Тенденции и опасности прессы. Освальд Гаррисон Виллар 20
Убывающая мощь прессы. Фрэнсис Э. Леупп 30
Газетная Мораль Х. Л. Менкена 52
Газетная Мораль: Ответ. Ральф Пулитцер 68
Подавление важных новостей. Эдвард Элсуорт Росс 79
Личное уравнение в журналистике. Генри Уоттерсон 97
Проблема Ассошиэйтед Пресс. “Наблюдатель” 112
Ассошиэйтед Пресс: Ответ. Мелвилл Э. Стоун 124
Исповедь провинциального редактора. “Парацельс” 133
Сельский редактор "сегодня". Чарльз Моро Харгер 151
Сенсационная Журналистика и закон. Джордж У. Alger 167
Критик и закон. Ричард Уошберн Ребенок 181
Честная Литературная Критика. Чарльз Майнер Томпсон 200
Драматическая критика в американской прессе. Джеймс С. Меткалф 224
Юмор цветного дополнения. Ральф Бергенгрен 233
Американская Улица Жратвы. Джеймс Х. Коллинз 243
Журналистика как карьера. Чарльз Моро Харгер 264
Библиография 279
Заметки о писателях 290
ix
Введение
УИЛЛАРД ГРОСВЕНОР БЛЕЙЕР I
“Пища мнений, - как хорошо сказал Президент Вильсон, “это новости дня.” Ежедневная газета для большинства американцев-единственный источник этой пищи для размышлений. Граждане демократии должны читать и усваивать новости дня, чтобы сформировать мнение о текущих событиях и проблемах. Опять же, для среднестатистического гражданина газета-почти единственное средство для интерпретации и обсуждения вопросов дня. Совокупность индивидуальных мнений, которую мы называем общественным мнением, должна выражаться в действии, чтобы быть эффективной. Газета, с ее ежедневным повторением, является самой мощной силой, побуждающей граждан действовать в соответствии со своими убеждениями. Отражая лучшие настроения общества, в котором она публикуется, газета заставляет артикулировать разумное общественное мнение, которое в противном случае могло бы остаться невыраженным. Поскольку успех демократии зависит не только от разумного общественного мнения, но и от политических действий в соответствии с этим мнением, не будет преувеличением сказать, что будущее демократического правительства в этой стране зависит от характера ее газет.
Тем не менее, большинство читателей газет вполне естественно воспринимают ежедневную газету как эфемерную вещь, которую следует поспешно прочитать и отбросить. Мало кто понимает, до какой степени на их мнение влияет газета, которую они читают. Тем не менее, для каждого читателя газеты—а это означает почти каждого человека в нашей стране—условия, в которых выпускаются газеты, и влияние, которое влияет на характер новостей и редакционных статей, должны быть жизненно важными вопросами.
Для работников газет и студентов-журналистов анализ фундаментальных вопросов их профессии имеет особое значение. Обсуждение текущей практики должно предшествовать всем усилиям по достижению определенных стандартов для профессии журналиста. Только тогда, когда газетчик осознает вероятное влияние своей работы на идеи и идеалы тысяч читателей, а следовательно, и на характер нашей демократии, он осознает полное значение своей Новости, заголовка или передовицы.
Современная газета так недавно из простого начала превратилась в великое, сложное учреждение, что ее проблемы не были систематически и всесторонне изучены. Журналистика получила признание как профессия только за последние семьдесят пять лет, а профессиональные школы по подготовке газетных писателей и редакторов существуют менее пятнадцати лет. В этих условиях неудивительно, что не были сформулированы определенные принципы и общепринятый этический кодекс для практики профессии.
Идеальные условия для редактирования и публикации газет вряд ли будут созданы законодательно. Американский народ так ревниво относится к свободе печати, что не решается, даже когда само его существование как нации находится под угрозой, ввести юридические ограничения на печать новостей и мнений. Если регулирование и придет, то оно должно быть результатом, как это было в юридической и медицинской профессиях, формирования просвещенного общественного мнения в поддержку профессиональных стандартов, принятых самими журналистами.
Настоящее время-благоприятное время для обсуждения таких стандартов. Мировая война подвергла испытанию не только людей и машины, но и все институты общества. Мы спрашиваем, служит ли каждая организованная деятельность наиболее эффективно общему благу? От каждого человека и каждого учреждения все больше и больше требуют не просто служения государству, а служения обществу. “Это времена, испытывающие человеческие души”, и не менее испытывающие медиумы, через которых души людей находят свое выражение. Газета, как поставщик “пищи мнений” и как средство выражения мнений, должна соответствовать требованиям времени.
II
Первым шагом в систематическом анализе принципов журналистики должно стать рассмотрение функции газеты в условиях демократии. В разнообразном и объемном содержании типичной газеты можно найти новости всех видов, редакционные комментарии, иллюстрации текущих событий, рецепты, комиксы, моды, карикатуры, советы по сердечным делам, рассказы, ответы на вопросы об этикете, драматическую критику, главы сериала, книжные обзоры, стихи, “колиум” и рекламные объявления. Что же в этом смешении элементов отличает газету от всех остальных изданий? Это ежедневные новости. Еженедельные и ежемесячные периодические издания делают все, что делает газета, кроме печати новостей изо дня в день.
Какие бы другие цели ни преследовала газета, ее главная цель должна состоять в том, чтобы давать адекватные репортажи о новостях дня. Хотя для привлечения некоторых людей в газеты, которые в противном случае не читали бы их регулярно, могут использоваться различные стимулы, кроме новостей, тем не менее эти особенности не должны быть настолько заметными или привлекательными, чтобы читатели с ограниченным временем в их распоряжении пренебрегали новостями дня для развлечения.
Помогать публике понять значение новостей посредством редакционного толкования и обсуждения, выражать наилучшие общественные настроения и убеждать граждан действовать в соответствии с их мнением-вот важная второстепенная функция газеты. Даже если может показаться, что редакция оказывает менее прямое влияние на мнения и политические действия рядового гражданина, чем это было в период Великого редакторского руководства, тем не менее интерпретация и обсуждение актуальных тем в редакционных колонках ежедневной прессы являются силой в демократическом правительстве, которую нельзя игнорировать.
Газеты Своими передовицами могут оказать публике две особенно важные услуги. Во-первых, они могут показать отношение государственных, национальных и международных вопросов к домашним и деловым интересам своих читателей. Только когда до среднего читателя дойдут главные проблемы дня, он, скорее всего, заинтересуется их решением. Во-вторых, газеты в своих передовицах могут указать на связь между местными вопросами и общегосударственными, общегосударственными или общемировыми движениями. Только по мере того, как вопросы, обсуждаемые в сообществе, проявляются в их отношении к более широким тенденциям, средний читатель будет видеть их в перспективе, которая позволит ему мыслить и действовать наиболее разумно.
Помимо выполнения этих двух функций, газета может снабжать своих читателей практическими советами и полезной информацией, а также развлекательными материалами для чтения и иллюстрациями. Есть больше оснований для полезных советов и развлечений в газетах, которые распространяются в основном среди классов, единственным предметом чтения которых является ежедневная газета, чем в газетах, читатели которых получают эти функции из других периодических изданий. Учитывая бесчисленное количество дешевых популярных журналов в этой стране, степень, в которой ежедневные газеты должны посвящать место и деньги советам и развлечениям, заслуживает тщательного рассмотрения. То, что без такого рассмотрения эти особенности могут неоправданно посягать на новости и передовицы, кажется очевидным.
III.
Поскольку основная функция газеты-давать новости дня, возникает вопрос: Что такое Новости? Если с точки зрения успешной демократии ценность новостей определяется тем, насколько они дают пищу для размышлений на актуальные темы, то нам сразу же дается важный критерий для определения новостей и измерения их ценности. Таким образом, Новости-это все своевременное, значимое для читателей газет в их отношении к обществу, государству и нации.
Эта концепция новостей по существу не расходится с общепринятым определением их как чего-либо своевременного, интересующего большое число читателей, причем лучшей новостью является та, которая представляет наибольший интерес для наибольшего числа. Самые важные вопросы для мужчин и женщин-это их дом и деловые интересы, их успех и счастье. Все, что в сегодняшних новостях прямо или косвенно касается тех вещей, которые им близки и дороги, они будут читать с жадностью. Поскольку они не всегда могут сразу увидеть связь текущих событий и проблем с их домашними, деловыми и общественными интересами, долг газеты-представить Новости таким образом, чтобы их значение для среднего читателя было ясно. Каждый газетчик знает ценность “подыгрывания” “местным концам” событий, происходящих за пределами сообщества, в котором публикуется его статья, но этот метод донесения до читателей значения для них важных новостей еще не был полностью отработан, как это будет. Исходя из этого, лучшим xivnews является тот, который, как можно показать, наиболее тесно связан с интересами наибольшего числа читателей.
“Но газеты должны публиковать не только интересные новости, но и важные”, - настаивает защитник вещей как они есть. Это можно признать, но только с тремя важными ограничениями. Во-первых, истории для простого развлечения, которые имеют дело с событиями, имеющими мало или вообще не имеющими новостной ценности, не должны вытеснять важные новости. Во-вторых, такая занимательная новостная материя не должна занимать столько места и внимания или быть настолько привлекательной, чтобы средний читатель, располагающий лишь ограниченным временем для чтения своей газеты, пренебрегал ценными новостями. В-третьих, к важным событиям не следует относиться так, чтобы они служили прежде всего развлечением, подчиняя их истинному значению. Чтобы заменить закуску?увресы, приправы и десерты дневных событий для питательной “пищи мнения” - это несбалансированная, нездоровая умственная диета. Вкус должен усиливать, а не разрушать вкус к хорошей пище.
IV
Для того чтобы дать среднему гражданину материал, из которого он мог бы составить свое мнение по всем текущим вопросам, чтобы он мог разумно голосовать по поводу людей и мер, газеты должны подавать важные новости в максимально полной и точной форме. Единственными важными ограничениями полноты являются те, которые налагаются общепринятыми представлениями о приличии, воплощенными во фразе “Все новости, пригодные для печати”, и правами на неприкосновенность частной жизни. Тщательно отредактированные газеты различают то, что общественность имеет право знать, и то, что человек имеет право хранить в тайне.
Неточность, обусловленная необходимостью быстроты поступления новостей в печать, по мнению большинства газет, должна быть сведена к минимуму. Создание бюро точности и постоянный акцент на таких девизах, как “точность прежде всего”, “точность всегда” и “если вы видите это на солнце, это так”, являются шагами в этом направлении.
Преднамеренная фальсификация новостей в любых целях, хороших или плохих, должна рассматриваться как неоправданное нарушение основной цели прессы. Любое дело, каким бы достойным оно ни было, которое не может опираться на факты и истину, не заслуживает того, чтобы факты и истина искажались в его пользу.
“Подделка” новостей никогда не может быть безвредной. Несмотря на то, что вымышленные штрихи в явно невинном “человеческом интересе” или “художественном” рассказе могут быть признаны большинством читателей, все же эффект вреден. “Это всего лишь газетная статья”,-выражает слишком распространенную позицию публики, чья уверенность в надежности газет была подорвана новостями, полностью или частично “подделанными".”
“Окрашивание”, фальсификация и подавление новостей как “пищи мнения” так же опасны для политического тела, как подобные манипуляции с пищей были для физических тел наших людей до того, как подобные практики были запрещены законом. Насколько полностью могут быть извращены мнения и моральные суждения целой нации преднамеренной “окраской” и подавлением новостей, в данном случае собственным правительством, было продемонстрировано в Германии непосредственно перед и во время мировой войны.
Присяжные, состоящие из читателей газет, должны знать “правду, всю правду и ничего, кроме правды”, если они хотят вынести разумный вердикт.
V
Так называемые “желтые журналы”-это вопиющие примеры газет, построенных на новостях и редакционной политике, сформированной для привлечения неразличимых читателей сенсационными методами. Постоянно подчеркивая сенсационные новости, “сенсационные” и “мелодраматизирующие” новости, которые недостаточно поразительны, а также передовицы, возбуждающие классовое чувство в массах против денежных и правящих классов, “желтые журналы” смогли опередить все другие газеты в обращении.
Бесспорно, самым серьезным аспектом влияния сенсационной и желтой журналистики является искаженный взгляд на жизнь. Поскольку эти газеты широко читаются частично ассимилированными группами иностранных иммигрантов в крупных населенных центрах, таких как Нью-Йорк и Чикаго, они оказывают особенно опасное влияние, давая этим будущим гражданам неверное представление об американском обществе и правительстве. То, что ложные представления о нашей жизни и институтах, данные иностранным элементам нашего населения в процессе американизации, представляют серьезную угрозу для нашей страны, не нуждается в доказательствах. Однако, кто бы ни был читателем, новости, “окрашенные” в желтый цвет, и вводящие в заблуждение передовицы всегда будут опасны для общественного благосостояния.
ВИ
Трактовка сенсационных событий, особенно связанных с преступлениями и скандалами, несомненно, составляет одну из трудных задач всех газет. Деморализующий эффект рассказов о преступных и порочных деяниях, когда их читают незрелые и морально неустойчивые люди, общепризнан. С другой стороны, страх огласки и последующего позора для виновного и его семьи является мощным сдерживающим фактором. Более того, если бы газеты подавляли новости о преступлениях и пороках, граждане могли бы оставаться в неведении относительно того, в какой степени они существуют в обществе, и, следовательно, с помощью коррумпированного местного правительства, неправомерные действия могли бы процветать до тех пор, пока они не стали бы угрозой для каждого члена общества.
Чтобы дать достаточную огласку новости преступление и скандал для того, чтобы обеспечить необходимый сдерживающий эффект, предоставлять читателям ту информацию, на которую они имеют право, и в то же время присутствуют такие новости, так что он не даст в обиду ни поощрять морально слабых читателей подражать преступного и порочного, определить средний курс, который показателей конструктивной журналистики должны рулить.
VII в
Критика современной газеты не должна оставлять у нас впечатления, что американская пресса деградирует. Никто из тех, кто сравнивает сегодняшнюю газету с ее предшественниками пятидесяти, семидесяти пяти или ста лет тому назад, не может не оценить, насколько неизмеримо превосходна во всех отношениях современная пресса. В наших газетах теперь гораздо меньше узких политических пристрастий, гораздо меньше редакционной брани и личных оскорблений, гораздо меньше неугодной рекламы и относительно меньше новостей о преступлениях и скандалах. Если смотреть с расстояния более чем в полвека, великие американские редакторы вырисовываются во всей красе, но критическое изучение статей, которые они редактировали, показывает их ограниченность. Они были первопроходцами в новой стране,—ибо современная журналистика началась всего лишь восемьдесят пять лет назад,-и как таковые они заслуживают всяческой чести за то, что проложили путь; но мы не должны быть слепы к недостаткам газет, которые они выпускали, так же, как мы не можем упускать из виду недостатки прессы наших дней.
Период борьбы с рабством, кульминацией которого стала Гражданская война, был периодом большого редакторского руководства. Сказать, что это была эпоха великих “газет” и что XVIII век-день великих “газет”, значит подытожить существенное различие между этими двумя периодами. С точки зрения демократического правления это означает, что граждане прежних времен привыкли принимать как свои собственные политические мнения, предоставленные им в готовом виде их любимым редактором, в то время как избиратели сегодня хотят формировать свои собственные мнения на основе новостей и передовиц, предоставленных им их любимой газетой. Эта большая независимость суждений и, как следствие, большая независимость в голосовании-большой шаг вперед к более полной демократии.
VIII
Недавнее развитие общинного духа как средства более полной реализации идеалов демократии путем укрепления солидарности между различными слоями нашего населения нашло отражение в новостной политике многих газет. “Подыгрывая” новостям, способствующим укреплению общества, и “подыгрывая” и даже полностью устраняя новости, которые имеют тенденцию оказывать нездоровое влияние, газеты в различных частях страны развили тип конструктивной журналистики. Такое рассмотрение влияния новостей на читателей как членов общества, а следовательно, и на общественную жизнь, является одним из важнейших шагов вперед, предпринятых современной газетой.
Хотя время от времени у газет может возникать повод обратить прожектор публичности на социальную и политическую коррупцию, набирает силу ощущение, что газетные крестовые походы в интересах институтов и движений, стремящихся к общественному подъему, даже более важны, чем постоянное разоблачение зла. Многие агрессивные, крестоносные документы, соответственно, перешли от политики разоблачения таких условий к конструктивной цели показать, как различные учреждения могут быть использованы для развития сообщества. Таким образом, “прожекторная” журналистика уступает место “солнечной”. Конструктивная политика, направленная на то, чтобы обращаться с местными новостями и “местными целями” всех новостей таким образом, чтобы они оказывали благотворное, укрепляющее влияние на общество, является одной из самых мощных сил, способствующих лучшей демократии.
IX
С вступлением Соединенных Штатов в мировые дела в сотрудничестве с другими странами на американскую прессу была возложена новая обязанность. В течение ряда лет перед мировой войной количество иностранных новостей в средней американской газете было очень ограничено. С уменьшением еженедельных писем из-за рубежа, написанных известными корреспондентами, и опорой газет на крупные ассоциации прессы для иностранных новостей, читатели имели относительно меньше важных новостей из-за рубежа, чем раньше. Мировая война, естественно, полностью изменила это положение.
До тех пор, пока Соединенные Штаты не решат окончательно вернуться к своей прежней политике изоляции, американские граждане должны поддерживать связь с важными движениями в других странах, чтобы они могли составить разумное мнение относительно отношений нашей страны к этим нациям. Поскольку ежедневная газета является основным средством представления таких новостей, очевидно, что газеты должны быть готовы представлять важные иностранные новости таким образом, чтобы они привлекали читателей, связывая их с интересами американских граждан.
Икс
То, как в будущем будут решаться проблемы журналистики, должно быть в значительной степени предметом догадок. Временно мировая война породила особые проблемы, ни одна из которых, однако, не имеет, по-видимому, постоянного воздействия на наши газеты. Цензура новостей и редакционных дискуссий вновь ускорила все более запутанный вопрос о точных пределах свободы печати в военное время. Война также прояснила пагубное влияние распространения по всему миру “цветных” новостей с помощью полуофициальных информационных агентств, субсидируемых и контролируемых некоторыми европейскими странами. Поразительным примером того, до какой степени целая нация может оставаться в неведении из-за правительственного контроля над новостями и дискуссиями, а также невозможности других наций получать важную информацию для народа такой страны, являются Германия и Австро-Венгрия. Необходимость четкого обеспечения международной свободы печати была отмечена как важнейший фактор любой программы постоянного мира.
Рост цен на печатную бумагу и увеличение издержек производства, главным образом в результате военных условий, привели к тому, что цена бумаги поднялась с одного до двух центов, так что копеечная бумага, по-видимому, полностью исчезла. Это повышение цен не привело к заметному сокращению тиража. Чтобы сэкономить на использовании бумаги во время войны, многие газеты сократили количество страниц, сократив количество материала для чтения. Будут ли эти изменения продолжаться после восстановления нормальных условий ведения бизнеса, предсказать невозможно.
В качестве возможных вариантов решения проблем печати были предложены газеты, муниципальные газеты и даже университетские газеты. Из этих предложений только одно, муниципальная газета, подверглось испытанию, и даже оно не было испытано в условиях, допускающих какие-либо выводы относительно его осуществимости. Несмотря на заметную тенденцию, ускоренную войной, к государственной собственности или контролю над железными дорогами, телеграфом и телефонными линиями, которые, как и газеты, являются частными предприятиями, выполняющими общественную функцию, не было никакого соответствующего движения, стремящегося к владению или контролю над газетами федеральным правительством, правительством штата или местным правительством.
Эффективная организация газетных писателей и редакторов была призвана установить определенные стандарты для этой профессии. Кажется удивительным, что в наш век организации газетчики-единственные представители великой профессии, у которых нет Национальной ассоциации. Такие организации есть у издателей газет, менеджеров по тиражам, рекламистов и редакторов-издателей еженедельных и небольших ежедневных газет. Для вольнонаемных писателей существует американская лига писателей. В ряде государств Среднего Запада были созданы организации городских редакторов; но движение за объединение их в Национальное объединение еще не достигло большого прогресса.
Две национальные газетные конференции были проведены под академической эгидой для обсуждения проблем журналистики, первая в Университете Висконсина в 1912 году, а вторая в Университете Канзаса два года спустя. Несмотря на то, что в программах приняли участие многие деятели этой профессии и в результате состоялась интересная дискуссия, число работников газет было недостаточно велико, чтобы представлять страну в целом, и не было создано постоянной организации.
То, что национальная организация мужчин и женщин-газетчиков не является ни невозможной, ни неэффективной, было продемонстрировано в Великобритании, где три таких объединения действовали в течение ряда лет. Институт журналистов Великобритании, ассоциация редакторов и владельцев газет, проводит ежегодную конференцию, посвященную XXII обсуждению актуальных вопросов журналистики, во главе которой стоят такие выдающиеся журналисты, как Роберт Дональд из лондонской "Дейли Кроникл", А. Г. Гардинер из лондонской "Дейли ньюс" и Дж. Гарвин, бывший редактор "Пэлл-Мэлл Газетт", а теперь редактор "Обсервер". Другими ассоциациями являются Национальный союз журналистов, состоящий исключительно из работников газет, который, помимо национальной ассоциации, имеет “отделения” и “районные советы”, а также общество женщин-журналистов.
XI
Нет единого простого решения сложных проблем журналистики. Поскольку газета является частным коммерческим предприятием, она будет продолжать приспосабливаться к неуклонно растущим стандартам делового мира. “Сервис", новый лозунг в бизнесе, уже подхватывается деловыми отделами газет по отношению как к рекламодателям, так и к читателям. Отказ от неугодной рекламы и гарантирование всей публикуемой рекламы были одними из первых шагов на пути к служению как читателям, так и честным деловым людям, защищая их от недобросовестных рекламодателей. Когда в деловом мире принято считать, что обслуживание, равно как и честность, является лучшей политикой, ни одна газета не может долго позволить себе следовать какой-либо другой.
Не нужно также, чтобы частная собственность угрожала полноте и точности, с которыми газеты представляют новости и мнения. Точно так же, как бизнесмены начинают понимать, что правдивая реклама наиболее эффективна и что удовлетворенный клиент-Лучший рекламодатель, так и газеты все больше и больше начинают ценить тот факт, что точность и честная игра в новостях и передовицах также являются “хорошим бизнесом".” Ни общественность, ни большинство редакторов и издателей не могут позволить, чтобы недобросовестная частная собственность серьезно подрывала полезность и целостность любой газеты.
Поскольку газета выполняет общественную функцию, ее полезность будет измеряться характером оказываемой ею услуги. Его положение будет определяться тем, насколько он верно служит обществу, государству и нации. Какие бы принципы ни были сформулированы и какой бы кодекс ни был принят для журналистской профессии, он будет основан на фундаментальной идее служения народу—как массам, так и классам.
Газетные работники, от репортера “детеныша” до главного редактора, будут признаны государственными служащими, а не просто служащими частного бизнеса. Высокие стандарты, поддерживаемые ими в газетных отделениях, укрепят идеал государственной службы, поддерживаемый перед мужчинами и женщинами колледжа, готовящимися к журналистике. Публика лучше, чем когда-либо, поймет необходимость всем сердцем поддерживать стандарты, установленные самими газетами. Просьбы “не пускать это в газету” и угрозы “остановить мою газету” станут менее частыми, когда рекламодатели, бизнесмены и читатели увидят, что подобные попытки принуждения являются неоправданным вмешательством в деятельность учреждения, чей первый долг-забота об обществе.
При все большем понимании ценности своей службы в деловых отношениях и при все более расширяющемся понимании своих обязанностей и ответственности на газету завтрашнего дня можно положиться в том, что она внесет свой вклад в величайшую из всех национальных и международных задач-“сделать мир безопасным для демократии”.
ПРОФЕССИЯ ЖУРНАЛИСТА
1
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ЖУРНАЛИСТИКИ
РОЛЛО ОГДЕН
I
Это, в некотором смысле, форма лести, в глазах современной журналистики, что она должна быть поставлена на ее защиту—добавлена в увлекательный список “проблем.” Это дань его важности. Комплимент часто может показаться уклончивым. Редактор порой чувствует себя в той же категории, что и знаменитый преступник,—предостережение, ужасный пример, мишень для упреков, но все же интересный объект. Это последнее является искупительной чертой. Если сегодняшняя газета может быть уверена только в том, что она возбуждает интерес у масс, то она довольна. Ибо заставить себя обратить на себя всеобщее внимание-вот главная цель его духа пронзительной настойчивости, который столь многие заметили и столь многим не понравился.
Но шумный и напористый тон ежедневной прессы можно милосердно рассматривать как естественную реакцию ее низшего сословия нескольких поколений назад. Выскочки из семей или рас обычно имеют плохие манеры, и газета, как мы знаем, очень большая выскочка. Долгое время его уделом были презрение и презрение. В первой половине XVIII века письменность вообще дошла до крайности. Доктор Джонсон говорит о Ричарде Сэвидже, что, “не имея профессии, он по необходимости стал писателем.” Но была глубокая пропасть, и это была журналистика. Уорбертон писал о том, кто известен главным образом тем, что был приговорен к позорному столбу в Дунсиаде, что он “закончился общим 2sink всех таких писателей, политической газетой.” Еще позже было записано о преподобном Докторе Додде, авторе “красавиц Шекспира", что он " опустился так низко, что стал редактором газеты.” После этого оставался только один шаг—к виселице; и это было должным образом сделано доктором Доддом в 1777 году, когда он был повешен за подлог. Призвание, вырытое из такой ямы, может, без нашего особого удивления, проявить некоторую напористость и дерзость, естественные для класса, чьи привилегии долгое время были столь ничтожны или так сомнительны, что их нужно громко провозглашать из страха, что они могут быть забыты.
Это щегольство и чрезмерный акцент также хорошо сочетаются с обвинением в том, что сегодняшняя пресса коммерциализирована. Это обвинение, которое никто не берется комментировать в газетах, не может пройти незамеченным. Но почему журналистика должна быть исключена? Столь же свободно утверждается, что колледжи коммерциализируются; театр обвиняется в том, что он не знает никаких стандартов, кроме стандартов кассовых сборов; политика имеет на себе денежный отпечаток; и даже церковь обвиняется в том, что она игнорирует учение святого Иакова и слишком уважительно относится к лицам богатых. Если правда, что коммерческий дух правит прессой, то, по крайней мере, в хорошей компании. На самом деле, следует признать, что отдельные случаи грубого и беспринципного финансового контроля газет в корыстных или низменных целях имеют место. Несомненно, есть некоторые редакторы, которые склоняют свою совесть к их сделке. Существуют владельцы газет, которые продают себя ради наживы. Но это не то, что обычно подразумевается под обвинением в коммерциализации. Речь идет, скорее, о газете как об учреждении, делающем деньги. “Когда же у нас будет журнал, - спросил недавно один священник, - который будет издаваться без рекламы?”
Ответ таков: никогда—по крайней мере, я надеюсь на это, ради блага американской журналистики. У нас нет официальной прессы. У нас нет субсидированной прессы. У нас нет даже одаренной прессы. Что это будет в нашей стране, я едва могу себе представить, но я уверен, что это будет иметь мало или вообще никакого влияния. Газета имеет вес только в том случае, если она может указать на свидетельства общественного сочувствия и поддержки. Но это означает деловую сторону; это означает покровительство; это означает глаз на деньги. Газета, как армия, идет на брюхе—хотя из этого не следует, что она должна есть грязь. Спор о коммерциализации - это всегда вопрос большего или меньшего. Когда Хорас Грили основал "Трибюн" в 1841 году, у него было всего тысяча долларов наличными. И все же его борьба за то, чтобы сделать газету процветающей, была столь же интенсивной, как если бы он начал ее сегодня с капиталом (а он был бы необходим) в миллион. Грили, к его чести сказать, с самого начала отказался принимать некоторые объявления. Но то же самое делают и сегодняшние владельцы газет,чьи расходы в неделю превышают расходы Грили в первый год.
Необычайно большой капитал, необходимый теперь для ведения ежедневной газеты в большом городе, имел важные последствия. Это сделало газету скорее учреждением, чем личным органом. Мужчины больше не называют журналы именем владельца или редактора. Раньше это была газета Брайанта, или Грили, или Реймонда, или Беннета. Теперь это просто "Таймс", "Геральд", "Трибюн" и так далее. Ни одна отдельная личность не может наложить свой отпечаток на весь организм. Она слишком обширна. Это большая собственность, которой нужно умело управлять; это тщательно спланированная организация, которая лучше всего производит эффект, когда личности тех, кто работает на нее, поглощены. Индивидуум увядает, но газеты становится все больше и больше. Журналистика становится безличной. Нет больше” великих редакторов“, но есть более тонкий esprit de corps, лучшая” командная игра", учреждение все более и более прочное и способное оправдать себя.
Большой капитал в газетах и их повышенная доходность, как правило, поддерживают их. Уроды и опрометчивые эксперименты также закрываются отсутствием средств. Грили насчитал около сотни газет, которые умерли в Нью-Йорке до 1850 года. С тех пор трудно было бы назвать десять. Я помню только две столичные газеты за последние двадцать пять лет, которые полностью прекратили публикацию. Только сравните положение вещей в Парижской журналистике. Во французской столице должно быть не меньше тридцати ежедневных газет. Мало у кого из них есть вид, что они живут за счет собственного бизнеса. Однако необходимый капитал и издержки производства настолько меньше наших, что их различные покровители могут позволить себе держать их на плаву. Но этот факт не делает их искренность или чистоту более очевидными. Напротив, слухи о зловещем контроле чаще распространяются во французской прессе, чем в нашей. Нам помогает наша более высокая капитализация. Просто потому, что вложена большая сумма, она не может подвергаться опасности, позволяя недобросовестным людям использовать газетную собственность; ибо таким образом, в конце концов, происходит разорение. Коррупционная занятость должна быть скрыта. Если бы, например, стало известно, что мистер Морган, или мистер Райан, или Мистер Гарриман владеют Нью-Йоркской газетой и используют ее как средство для осуществления своих планов, поддержка быстро отказала бы ей, и она вскоре высохла бы с корнем.
Эти взаимные уступки между прессой и общественностью жизненно важны для справедливой концепции американской журналистики. Редактор не беспечно проецирует свои мысли в пустоту. Он прислушивается к Эху своих слов. Его отношение к своим сторонникам мало чем отличается от определения Гладстоном интимной связи между оратором и его аудиторией. Как говорящий получает от своих слушателей в тумане то, что он отдает обратно в душе, так и газета получает от публики 5 так же, как отдает ей. Слишком часто она получает в виде пыли то, что отдает обратно в виде грязи; но это не меняет отношения. Действие и реакция все время происходят между прессой и ее покровителями. Отсюда следует, что ответственность за наиболее вопиющие пороки журналистики должна быть разделена.
Я бы не настаивал на оправдании редактора, который эксплуатирует преступления, распространяет грязь и заражает общество моральным ядом. Изначальная ответственность лежит на нем, и она страшна. Но она принадлежит не только ему. Самый низменный и деморализующий журнал, который живет, живет общественным одобрением или терпимостью. Его жизнь в руках читателей и рекламодателей. По одному их слову он либо исправится, либо умрет. Они обладают властью “отзыва” над ним, как некоторые предлагают предоставить народу власть отзыва над плохими представителями в законодательном органе или Конгрессе. Сама зависимость прессы от поддержки дает ее покровителям власть над жизнью и смертью.
Рекламодатели, как известно, идут в редакцию газеты, чтобы получить услуги, иногда неподобающие, часто невинные. Почему бы им, да и простым читателям, не воспользоваться своим подразумеваемым правом протестовать против пошлости, преувеличения тривиальности, истерии, непристойности, безнравственности в газете, которую их просят купить или покровительствовать? Журналисту оскорбительного класса они могли бы сказать: “вы оправдываетесь, утверждая, что просто даете то, что требует публика; но мы говорим, что само ваше утверждение является оскорблением для нас и оскорблением для публики. Вы говорите, что никто не протестует против вашего курса; Что ж, мы здесь для того, чтобы протестовать. Вы указываете на ваши продажи; мы говорим вам, что, если вы не исправите свои колонки, мы больше не будем покупать.” Я убежден, что здесь кроется огромная неиспользованная сила для тонизирования нашей журналистики. Во всяком случае, реформирование свободной печати в свободном народе может быть произведено только некоторой такой реакцией средства массовой информации на инструмент. Прямое законодательство было бы бессильно. Сэр Сэмюэл Ромилли понял это, когда выступал в парламенте против предложений ограничить законом “распущенную прессу".” Он сказал, что если пресса стала более распущенной, чем прежде, то это потому, что она еще не преодолела пороков прежнего произвола; и единственный верный способ ее реформировать-сделать ее еще более свободной. Ромилли, несомненно, согласился бы с тем, что свободный народ в конечном счете будет иметь столько хороших газет, сколько он хочет и заслуживает.
Как бы то ни было, общественное мнение имеет возможность иногда говорить через прессу с поразительной прямотой и силой. Весь шум и сумасбродство, невежество и искажение не могут скрыть этого. Есть грубая, но большая ценность в простой рекламе, которую дает газета. Свободное обращение с правителями имеет много для кредитной стороны. Когда старший беседовал с Тьером в 1856 году, разговор зашел о суровых законах О печати при Наполеоне III. Англичанин сказал, что, возможно, это было связано с лицензией газет во времена вышеупомянутой республики, когда их нападки на общественных деятелей часто были крайностью грубости. “C’etait horrible,” said Thiers; “mais, pour moi, j’aime mieux etre gouverne par des honnetes gens qu’on traite comme des voleurs, que par des voleurs qu’on traite en honnetes gens.”[1] и когда у вас есть несколько могущественных грабителей, чтобы призвать Народный приговор, нет ничего лучше современной журналистики для тщательного выполнения этой работы. Те великие имена на нашем деловом и политическом небосклоне, которые в последнее время пали подобно Люциферу, больше всего боялись разоблачения в прессе. Суды и присяжные они могли бы встретить с невозмутимостью; или, что еще хуже, их адвокаты сделали бы это за них в самой прекрасной иллюстрации задержки закона. Но сам шум газетной рекламы был подобен воплотившемуся общественному сознанию, произносящему осуждение—каждый заголовок-офицер. Я не знаю другой силы на земле, которая могла бы отнять у этих негодяев всякое убежище, которое они могли бы купить за свои деньги, и была бы для них такой передовой частью судного дня. В огромной рекламе, которая преследовала их, они увидели, что худшее из всех наказаний, описанных Шелли:—
—когда ты должен явиться
То, чем ты являешься внутренне;
И после многих ложных и бесплодных преступлений,
Презрительно следи за своим запаздывающим падением.
1. “Это ужасно, но я, со своей стороны, предпочел бы, чтобы мной управляли честные люди, с которыми обращаются как с ворами, чем воры, с которыми обращаются как с честными людьми”.
Это, несомненно, вера в эту честную и здоровую бичующую силу газет, которая сделала поборников современной демократии поборниками и свободы печати. Она не была серьезно стеснена или скована в этой стране; но история ее освобождения от обременительных налогов в Англии показывает, как прогрессивные и реакционные мотивы или темпераменты приходят к пониманию. Пятьдесят лет назад, когда Гладстон трудился над отменой последнего специального налога на газеты, лорд Солсбери—тогда он был лордом Робертом Сесилом—выступил против него с одной из своих лучших насмешек. Можно ли утверждать, что человек с любым образованием может узнать что-нибудь из копеечной бумажки? Можно было бы сказать, что народ узнает из прессы то, что говорили его представители в парламенте, но что это добавит к его образованию? Они могут даже узнать мнение редактора. Все это было очень интересно, но не несло в себе настоящего наставления для ума. Говорить о том, что налог на газеты-это налог на знания, было проституцией настоящего образования. И так далее. Но сравните это с мнением Джона Брайта. В письме, написанном в 1885 году, но опубликованном только в этом году, он писал: “мало кто в Англии так много обязан прессе, как я. Его прогресс был очень велик. Я был одним из тех, кто усердно работал над тем, чтобы свергнуть систему налогообложения, которая со времен королевы Анны сковывала, я бы даже сказал, душила ее.... Я надеюсь, что редакторы и редакторы наших журналов могут считать себя ответственными, как люди, занятые великой работой по просвещению и руководству нашим народом.... От добросовестного исполнения ими своих обязанностей, от их правдивости и верности нравственному закону зависит будущее нашей страны.”
Перейти от этих идеалов к тенденциям и недоумениям газет, как они есть, невозможно без ощущения кувшина. За примерами ошибок, обнаруженных даже в авторитетной прессе честными людьми, мы можем обратиться к недавнему выступлению перед университетской аудиторией профессора Бутчера. Признавая, что журналистика никогда прежде не была “столь многогранной, столь хорошо информированной, столь интеллектуально чуткой”, он все же отметил несколько литературных и моральных недостатков. Из них он остановился прежде всего на “поспешном производстве".” - Раньше вопрос был в том, кому принадлежит последнее слово.; сейчас идет дикая гонка между журналистами, кто получит первое слово.” Профессор обнаружил следы спешки во всех современных газетах. Запыхавшаяся торопливость не могла не сказаться на редакционном стиле. “Это изящно живописно, беспокойно, нетерпеливо, выразительно.” Это обвинение ни один редактор ежедневной газеты не может с уверенностью найти в своем сердце, чтобы попытаться оттолкнуть. Его работа должна выполняться в узких и стесненных условиях времени. Час перехода в печать всегда перед ним как неумолимая судьба. И то, что суждения, сформированные и мнения, высказанные под таким давлением, часто бывают такого рода, от которых хочется отказаться, ни один здравомыслящий писатель для прессы не думает отрицать. Этот древний недостаток прессмена был описан Каупером в 1780 году. “Я стал лучше думать о его [Берка] деле, - писал он преподобному мистеру Анвину, - и сжег свои стихи. Таков жребий человека, пишущего на злобу дня; через час-другой меняется облик дела, а вместе с ним и его мнение; то, что утром было справедливой и заслуженной сатирой, вечером становится клеветой.; автор начинает свой собственный суд и, хотя он осуждает с неумолимой строгостью то, что он так недавно одобрил, с сожалением обнаруживает, что он положил свой лист золота на тачвуд, который рассыпался под его пальцем.”
Хотя все это печально верно—и ни для кого не так печально, как для тех, кто часто сталкивался с этим на собственном опыте,—в конце концов, это дю Метье. Это условие, при котором работа должна быть выполнена или не выполнена вообще. Публика, которая иногда неодобрительно относится к газете, которая слишком быстро нажимает на курок, не станет мириться с газетой, которая слишком долго держит огонь. И когда все это сказано, в принуждении “идти в печать " заключена большая часть философии жизни.” Только в этом духе может быть выполнена грубая работа мира. Художник может бесконечно пилить и полировать; гений может предаваться размышлениям, но газетчик должен прервать свои поиски полной мысли или совершенной фразы и начать печатать с лучшей из доступных в данный момент. Во всяком случае, это делает энергетическое решение и готовую практичность. Жизнь состоит из таких компромиссов, таких вынужденных приспособлений, такого постоянного стремления к идеалу с вынужденным принятием самого близкого приближения к нему, как сама атмосфера в редакции ежедневной газеты. Но результат-10got. Давление может быть плохо для литературной техники, но в любом случае оно вытесняет произведение. Если бы Лорд Эктон хоть что-то знал о движущих мотивах журналиста, он не потратил бы пятьдесят лет на сбор материала для великой истории свободы, а потом умер, так и не убедившись, что готов ее написать. Мудрые советы, которые Мистер Брук дает в “Мидлмарче”, вовсе не обязательно должны быть адресованы газетному писателю; тому, что он должен вовремя "подтянуться", его учит каждый день.
Профессор Бутчер также провел остроумную параллель между софистами Древней Греции и современными журналистами. Последнему это было не очень лестно. Один из пунктов сравнения состоял в том, что “их притязания были высоки, а их основа знаний, как правило, незначительна.” “Невежество, - добавил нелюбезный профессор, - имеет свой собственный характер, и большинство журналистов, будучи очень умными людьми, когда они невежественны, сознают свое невежество. Поэтому принимается тонкая, неуловимая манера; кроме того, к этому обвинению газетчик не может добавить смелого и полного признания своей невиновности. Если бы его собственная совесть позволила это, он знает, что слишком многие из его собственного призвания восстали бы, чтобы опровергнуть его. Слишком много шуток, интриг, историй, признаний о легком и пустом предположении всеведения делает пресса. Мистер Барри в своем воспоминании "когда человек холост" рассказал слишком много историй из святая святых. Некоторые из них имеют в виду точку в руке. Например:—
- Я не уверен, что точно знаю, что такое журналистский инстинкт, - сказал Роб, - и еще меньше-обладаю ли им.
‘Ах, позвольте мне показать вам ваши шаги", “ответил Симмс. - Представь себя готовым к экзамену. в журналистике, и что я ваш экзаменатор. Вопрос Первый: дом № 11 вскоре загорелся; мы выражаем большое сочувствие страждущим. Вы можете перевести это на газетный английский?
- Дай посмотреть, - ответил Роб, входя в дух экзамена. "Как же так: в одно мгновение здание охватили стреляющие языки пламени; страшная катастрофа погрузила всю улицу во мрак ночи"?
“Хорошо. Вопрос второй: человек вешается; какова техническая причина этого?
"Либо “шокирующее происшествие”, либо “опрометчивый поступок”.
“‘Question Three: Pabulum, Cela va sans dire, Par excellence, Ne plus ultra. Что это такое? Есть ли еще такие?
- Это стипендии, - ответил Роб, - и есть еще две, а именно "Тур де форс" и "Терра фирма".
“Вопрос четвертый: а (солдат) умирает в 6 часов вечера спиной к врагу; Б (филантроп) умирает в 1 час ночи; какую из этих смертей, говоря технически, вы бы назвали достойной похвалы?’
- Солдатская, потому что на ее установку было дано время.
“Совершенно верно. Вопрос пятый: Вы когда-нибудь знали газету, которая не имела бы самого большого тиража и не была бы самым влиятельным рекламным средством?
“‘Никогда".
- Ну что ж, Мистер Энгус, - сказал Симмс, устав от экзамена, - вы сдали его с отличием.”
Можно было бы привести много циничных признаний посвященного. Недавно одному молодому человеку, работавшему в утренней газете, был задан вопрос: “не часто ли вы останавливаетесь из-за недостатка знаний?” “Нет,” ответил он, - как правило, я иду вперед весело и без паузы. Моя единственная трудность заключается в том, когда мне случается что-то знать об этом предмете.” Но никто не воспринимает эти сарказмы слишком серьезно. Они являются частью богемной 12-й традиции журналистики. Но богема ушла из газетного мира, так как профессия стала более специализированной, более серьезным бизнесом. Даже в свое время Жюль Жанен, написав г-же де Жирарден по поводу ее Школы журналистики, с радостью разоблачил “предположение о том, что хорошие ведущие статьи когда-либо были или когда-либо могли быть написаны над пуншем и жареными костями, среди опьянения и разгула.”
Редакторы все еще могут быть невежественными, но, во всяком случае, они не бесстыдно заботятся об этом. Они не воспринимают свою работу как чистую забаву. Они стараются правильно излагать факты. И оценка точных знаний, если не всегда рынок для них, безусловно, выше сейчас в газетных офисах, чем это было раньше. Умноженный аппарат информации сделал по крайней мере это для профессии. Большая часть его знаний может быть “индексным обучением”, но в любом случае он берет угря за хвост. И у редактора есть справедливый ответ для общего писателя в том факте, что последний мог бы чаще быть пойман спотыкающимся, если бы ему пришлось представить свою мудрость по требованию и получить ее безвозвратно черным по белому и в тысячу рук без времени для рассмотрения или исправления. Эта истина была откровенно изложена Мотли в письме к Холмсу в 1862 году: “я получаю огромное удовольствие, читая ваши пророчества, и намерен быть столь же свободным, рискуя своими собственными.... Если ты совершишь ошибку, ты никогда больше о ней не услышишь, и я обещаю забыть о ней. Позвольте мне в ответ попросить вас о такой же снисходительности. Это то, что делает письмо утешением, а журналистику опасной.”
Это различие, которое редактор вполне может положить себе на душу, когда его обвиняют в том, что он просто Гигадибс ...
Ты, например, умный до безобразия,
Грубый и готовый человек,который пишет быстро,
Читаю несколько селдомер, думаю, пожалуй, еще меньше.
13 даже в журналистике испанская пословица гласит, что знание чего—либо не занимает места-el saber no ocupa lugar. Особая информация-это, как мне часто приходится говорить соискателям на работу, единственное, что дает шанс незнакомому человеку в редакции газеты. У самого отдаленного знания есть трюк, чтобы упасть на дневную потребность. Успешный лондонский журналист получил свой первый плацдарм, узнав все о шотландском расколе, когда на горизонте вспыхнула борьба между официальной и свободной церквями. Редактору просто необходимы были услуги человека, который мог бы рассказать заинтересованной английской публике все о том, что поджигало вереск. Точно так же не так давно в Нью-Йорке появился молодой американец с, по-видимому, самым безнадежным снаряжением для журналистской работы. Он провел восемь лет в Италии, изучая историю средневековой церкви—и это было его основанием думать, что он мог бы писать для ежедневной газеты трепещущего настоящего! Но случилось так, что престарелый Лев XIII подошел к своему концу, и вот появился человек, знавший всех Папабили—кардиналов и архиепископов.; кто досконально понимал церемонию и процедуру избрания папы, кто был пропитан всеми действительными обстоятельствами ситуации и мог, следовательно, писать о ней с умом и сочувствием, которые заставляли его работу принимать и давали ему вход в журналистику через невероятные римские ворота. Это всего лишь пример того, как профессия, становящаяся все более серьезной, обязана более серьезно относиться к знаниям.
III.
Однако именно то, что сэр Уэмисс Рид назвал “Веготизмом” прессы, некоторые привередливые души находят более оскорбительным, чем ее случайные проявления грубого невежества. 14лекки отметил это в своих главах о подъеме газет в Англии. “Мало что может быть более любопытным для размышляющего ума, чем тот необычайный вес, который придается анонимному выражению политического мнения. Отчасти из-за иллюзии воображения, отчасти из-за веса выразительного утверждения, множественного числа местоимений, бросающегося в глаза типа и постоянного повторения, неизвестные люди способны, не вызывая никакого удивления или чувства несоответствия, принять язык аккредитованных представителей нации и упрекать, покровительствовать или оскорблять ее лидеров тоном власти, который не был бы терпим от передовых государственных деятелей своего времени.”
Часто предлагаемое средство-это подписанные редакционные статьи. Пусть Великий неизвестный выйдет из-за своей завесы анонимности и отбросит свое “множественное число величия".” Тогда мы должны знать его как ничтожную и ничтожную личность, которой он является. Правда, некоторые нерешительные попытки такого рода предпринимались в нашей стране, в основном в низшей журналистике, но они не увенчались успехом. Нет никаких оснований думать, что эта практика когда-либо укоренится среди нас. Она возникла во Франции в условиях строгой цензуры прессы и действительно соответствует духу желания правительства или общества ограничить ту совершенную свободу дискуссий, которой может пользоваться только анонимная журналистика. Юридическая ответственность, конечно, закреплена за редактором и собственниками. Литературная маскировка, как правило, не имеет такого большого значения и не так трудна для проникновения. Большинство редакторов хотели бы дать такой же ответ обиженному человеку, какой Свифт дал одной из своих жертв. В одном из своих коротких стихотворений он обрушил свою отборную язву на некоего Беттсворта, известного адвоката, который в гневе пришел к Свифту и спросил, не он ли автор этого стихотворения. Декан ответил: “мистер Беттсворт, в юности я был знаком с великими юристами, которые, зная мою склонность к сатире, посоветовали мне, если какой-нибудь негодяй или болван, которого я высмеял, спросит: "Вы автор этой статьи?’ Я должен сказать ему, что не я был автором; и поэтому я говорю вам, мистер Беттсворт, что я не автор этих строк.”
Но реальная защита безличной журналистики заключается в концепции газеты не как отдельного органа, а как общественного учреждения. Уолтер Бейджхот в своей книге "Физика и политика" использует газету как хорошую иллюстрацию организма, подчиняющего себе все, чтобы печатать. Индивидуальный стиль сливается с общим стилем. Превосходная работа помощников редакторов приписывается их шефу, так же как и его промахи сваливаются на них. Становится невозможным расчленить отдельные личности, которые вносят свой вклад в создание целого. Газета представляет не одну мысль человека, а совокупность мнений. За тем, что говорится каждый день, стоит давняя традиция. Писатели, рецензенты, корреспонденты, клиенты добавляют свою лепту, но это не больше, чем Снежинка Бернса, падающая в реку. Великий поток течет дальше. Я бы не стал преуменьшать значение личности в журналистике. Это имело огромное значение; это все еще имеет значение. Но институциональная, репрезентативная идея сейчас наиболее показательна. Игра индивидуальности сильно ограничена; она больше связана с мелкими вещами, чем с большой политикой. Джон Стюарт Милль в письме Мотли от 1863 года очень удачно описал то, что можно назвать случайной ролью личности в современной журналистике: “линия, которую она [лондонская "Таймс"] занимает по любому конкретному вопросу, гораздо более случайна, чем предполагается. Иногда это лучше, чем публика, а иногда и хуже. Он был лучше на конкурсных экзаменах и на пересмотренном учебном кодексе, в каждом случае из—за случайного положения конкретного человека, который случайно написал на нем-и тех, и других я мог бы назвать вам.”
Уэнделл Филлипс рассказывал, как однажды взял письмо к знакомому редактору бостонской газеты с просьбой опубликовать его. Редактор прочел его и сказал: Филлипс, это очень хорошее и интересное письмо, и я с радостью опубликую его, но мне хотелось бы, чтобы вы согласились вычеркнуть последний абзац.
“Ну, - сказал Филлипс, - этот абзац-именно то, ради чего я написал все письмо. Без этого все было бы бессмысленно.”
“О, я вижу это,—ответил редактор, - и то, что вы в ней говорите, совершенно верно, даже дети на улицах знают, что это правда. Я и сам с этим полностью согласен. И все же это одна из тех вещей, о которых не следует говорить публично. Однако, если вы настаиваете, я опубликую письмо в его нынешнем виде.”
Она была опубликована на следующее утро, а вместе с ней и короткая редакторская ссылка на нее, в которой говорилось, что письмо от мистера Филлипса можно найти в другой колонке и что удивительно, что такой острый ум, как у него, впал в явную нелепость, содержащуюся в последнем абзаце.
История наводит на мысль о вредной стороне взаимодействия прессы и общественности. Иногда это сильно напрягает интеллектуальную честность редактора. Он сомневается, сколько правды вынесет его публика. Его аудитория может казаться ему в одних случаях назойливой, а в других - ободряющей. Журналисту так трудно быть уверенным в том, что "Таймс" всегда выдержит то, что скажет честный человек. Здесь, несомненно, мы сталкиваемся с моральными опасностями газетчика. И когда посторонние считают, что он пишет по заказу или без убеждения, они, естественно, невысокого мнения о его профессии.
Журналистика, писала Миссис Марк Паттисон в 1879 году, “вредит тем, даже самым одаренным, кто продолжает заниматься ею после ранней жизни. Они не могут честно написать то, что требуется для их публики, если они действительно стремятся достичь самого высокого уровня мысли и работы, возможного для них самих.” Если бы это было всегда и абсолютно верно, мало что можно было бы сказать о четвертом сословии. Мы все должны согласиться с Джеймсом Смитом, конечно же:
Тяжела его участь, кто правит, неблагодарная работа!
Воскресный журнал для фракционной толпы.
С горьким абзацем и едкой шуткой,
Он дает турбулентности день отдыха,
Осудил бы на этой неделе опрометчивую злобу внушить,
Или отброшен в сторону, следующий, для того, кто будет.
Так же уничтожен, или если он хвалит или ругает
(Ибо от этого зависит его безопасность, то есть его продажа),
Он тонет, увы, в невезучем подвешенном состоянии ...
Если громко за клевету, а если тупо за долги.
Настоящей клеветой, однако, было бы утверждение, что работа американской журналистики в значительной степени ведется в духе галерного раба. При всех своих недостатках она проникнута желанием быть на государственной службе. На это часто накладываются другие мотивы—зарабатывание денег, экономия времени, поиск места. Но при большом требовании великого морального или политического кризиса она утвердится, и редакторы будут готовы, как и их собратья, рискнуть всем ради общего блага. Чтобы показать, какой огонь может гореть в сердце истинного журналиста, я прилагаю письмо, никогда ранее не публиковавшееся.:—
Нью-Йорк, 23 Апреля 1867 Года.
- Здесь есть человек по имени Барнард, он заседает в Верховном суде. Несколько лет назад он держал игорный дом в Сан-Франциско и был известным черноногим и вурьеном. Затем он приехал в Нью-Йорк, погрузился в самые низменные глубины городской политики и вышел оттуда диктофоном. 18 через два или три года он тем же путем стал судьей Верховного суда. Его репутация сейчас наихудшая. Он беспринципен, дерзок, неприкрыт и развращен до последней степени. Он не только берет взятки, но даже не ждет, когда их ему предложат. Он посылает за женихами или, вернее, за их советом и просит денег в качестве платы за свои суждения. Более беспринципный негодяй не дышит. Он ни в коем случае не занимается проституцией в своем офисе, и, говоря это, я выражаю вам единодушное мнение коллегии адвокатов и общественности. Его появление на скамейке я считаю буквально ужасным событием. И все же пресса и адвокатура заткнуты намордниками,—ибо именно к этому все и сводится,—и этот вредный негодяй действительно завладел высшим судом в государстве и осмеливается перед христианской публикой разоблачать его злодейство.
“Если бы я был удовлетворен тем, что, если бы общественность знала все это, она легла бы под него, я передал бы нацию ее кредиторам и забрал бы себя и своих детей из общины. Я пока в это не верю. Я собираюсь сказать все, что осмеливаюсь сказать—пока еще—в нации завтра. Барнард способен погубить нас, если сочтет нужным, и, конечно, может посадить меня в тюрьму за неуважение, если ему взбредет в голову, и я не получу никакой компенсации. Вы даже не представляете, какой лабиринт зла и хитрости окружает его. Более того, я не стремлюсь ни к дурной славе, ни к мученичеству и во многих отношениях не способен противостоять мошенничеству такого масштаба. Но я думаю, что долг каждого честного человека-что-то делать. Барнард теперь завладел судами, и если он может заставить замолчать и прессу, то откуда взяться реформе?.. Я думаю, что должно быть создано какое-то движение, имеющее своей целью охоту на коррумпированных политиков, разоблачение рабочих мест, обострение общественного сознания по всему вопросу политической чистоты. Если этого не сделать, то растущее богатство убьет не нацию, а ту форму правления, без которой, как мы с вами полагаем, нация была бы малоценна для человечества.”
Это было написано профессору Чарльзу Элиоту Нортону покойным Эдвином Лоуренсом Годкином. Барнард, о котором шла речь, был, конечно, печально известным судьей, с которого несколько лет спустя сорвали судейскую мантию. Но страсть негодования, которая пылала в этом великом журналисте, с его готовностью рисковать своей судьбой ради общественного блага, только бросается в глаза, что более скромные представители прессы считают своим истинным мотивом и самой благородной наградой.
20
ТЕНДЕНЦИИ И ОПАСНОСТИ ПРЕССЫ
ОСВАЛЬД ГАРРИСОН ВИЛЛАРД
Кончина "Бостон джорнэл" на восемьдесят четвертом году ее существования в результате слияния с "Бостон Геральд" была справедливо охарактеризована как трагедия журналистики. Однако это не более существенно, чем аналогичное слияние "Кливленд Плейн дилер" и "Кливленд лидер" или "Нью-Йорк пресс" и "Нью-Йорк Сан". Все они подчиняются дрейфу к консолидации, который был столь же заметен в журналистике, как и в других сферах деловой активности,—ибо это чисто деловой вопрос. Правда, в случаях с Солнцем и прессой г-н Главным мотивом манси, вероятно, было желание заполучить Ассошиэйтед пресс-службу для "Сан", которую он не мог заполучить никаким другим способом. Но мистер манси не был слеп к преимуществам объединения тиражей прессы и Солнца и извлек из этого выгоду.
Вполне возможно, что в скором времени произойдет дальнейшая консолидация в Нью-Йорке и Бостоне; по крайней мере, для этого созрели условия. В Чикаго сейчас есть только четыре утренние газеты, включая "Staats-Zeitung", но у одной из них неопределенное будущее. Глашатай этого города - чистый результат слияния, которое последовательно уничтожило летопись, "Таймс", "хронику" и "Интер-океан". Всего несколько лет назад были объединены "Бостон Тревелер" и "Ивнинг Геральд", а Филадельфия, Балтимор, Новый Орлеан, Портленд (штат Орегон) и Филадельфия-другие города, в которых произошло сокращение количества ежедневных газет.
В основном правильно сказать, что уменьшение количества газет в наших крупных американских городах происходит из-за чрезвычайно возросших расходов на содержание больших ежедневных газет. Было обнаружено, что это ограничивает число, которое будет поддерживать данная рекламная территория. Фактом является также и то, что существует лишь несколько других областей предпринимательства, в которых существует так много убыточных предприятий. В Нью-Йорке есть хоть один пенни в день, который не платил своим владельцам ни цента в течение двадцати лет; за это время его доходы покрывали расходы только один раз. Еще одна из наших Нью-Йоркских ежедневных газет теряет от 400 000 до 500 000 долларов в год, если хорошо обоснованный отчет верен, но дефицит радостно покрывается каждый год. Можно с уверенностью сказать, что едва ли половина наших Нью-Йоркских утренних и вечерних газет приносит достаточную прибыль.
Самый поразительный факт о недавних консолидациях заключается в том, что в результате Кливленд остается только с одной утренней газетой - "Плейн дилер". Это шестой по величине город в Соединенных Штатах, но он не кажется достаточно большим, чтобы поддерживать как простого дилера, так и лидера, даже с помощью так называемой “иностранной” или национальной рекламы, то есть рекламы, которая берет свое начало за пределами Кливленда. В настоящее время существует множество других городов, в которых искатель утренних новостей вынужден брать их только из одного источника, независимо от его политической принадлежности: в Индианаполисе-из "Стар", в Детройте-из "Фри Пресс", в Толедо-из "Таймс", в Колумбусе-из "Стейт Джорнал", в Скрэнтоне-из "республиканец", в Сент-Поле-из "Пионер пресс", в Новом Орлеане-из "Таймс-Пикаюн". Это обстоятельство сильно шокирует тех, кто считает, что, по крайней мере, главные политические партии должны иметь свои репрезентативные газеты в каждом городе—ибо такова старая американская традиция.
Обратившись к штату Мичиган, мы обнаружим, что развитие пошло еще дальше, так как здесь есть несколько крупных городов, в которых нет утренней газеты и только одна вечерняя. В четырнадцати городах, население которых за последние двадцать пять лет выросло более чем вдвое, количество ежедневных газет на английском языке сократилось с 42 до 23. В девяти из этих четырнадцати городов нет ни одной утренней газеты; у них есть только одна вечерняя газета, чтобы сообщить им новости мира, если только они не довольствуются получением новостей по почте из отдаленных городов. В воскресенье им лучше, потому что в этих городах семь воскресных газет. В пяти городах, имеющих более одной газеты, есть шесть ежедневных газет, которые считаются убыточными для их владельцев, и считается, что в течение короткого времени число городов с одной газетой вырастет до двенадцати, и в этом случае Детройт и Гранд-Рапидс будут единственными городами с утренними ежедневными газетами. Компетентные свидетели сообщают, что одногазетные города не только вполне довольны таким положением дел, но и активно сопротивляются любым попыткам изменить ситуацию, купцы в некоторых случаях добровольно объединяются, чтобы сохранить монополию, отказывая в рекламе желающим начать конкуренцию.
Конечно, верно, что в больших городах Востока есть и другие причины, кроме отсутствия рекламы, объясняющие исчезновение некоторых газет. Многие из них заслужили гибель из-за того, что ими неэффективно управляли или неправильно редактировали. Бостонская стенограмма заявляет, что причиной гибели журнала было отсутствие “той целеустремленности и ясности направления и цели, которые одни только и создают доверие к газете и гарантируют ее неизменную поддержку.” Если некоторые из газет Херста могут быть приведены в качестве примеров успешных журналов, которые не имеют ни ясности, ни честности цели, не следует сомневаться в том, что газета с четкими, энергичными личностными качествами гораздо более вероятно выживет, чем та, у которой их нет. Но это не помогает ситуации указать, как это делает Колумбия (S. С.) заявляют, что “чувство и страсть” были ответственны за запуск многих газетных крахов; ибо часто чувство и праведная страсть негодования были ответственны за основание известных газет, таких как "Нью-Йорк Трибюн", чей финансовый успех был, по крайней мере в течение некоторого времени, довольно заметным. Опасность заключается в том, что газетные условия из-за чрезвычайно возросших издержек и этой тенденции к монополизации могут помешать людям, движимым страстью и чувствами, основывать газеты, что вызывает у многих изучающих ситуацию большое беспокойство. На что надеяться сторонникам новоявленных и непопулярных реформ, если они не могут иметь собственной прессы, как аболиционисты и основатели Республиканской партии создали свою в удивительно короткий срок, обычно с бедными банковскими счетами?
Если ни один хороший американец не может беззаботно читать о городах, имеющих только одну газету,—поскольку демократия в значительной степени зависит от представления обеих сторон каждого номера,—то не добавляет утешения тот факт, что потребовались бы миллионы, чтобы основать новую газету на строго деловой основе в наших крупнейших городах. Только очень богатые люди могли бы предпринять такое предприятие,—именно так, как омолодившаяся "Чикаго Геральд" финансировалась группой самых богатых магнатов города,—и даже тогда успех предприятия был бы сомнителен, если бы не было возможности обеспечить новичку ассоциированную пресс-службу.
Можно сказать, что “журнал протеста” в настоящее время ограничивается, вне Социалистической печати, еженедельниками различных типов, примерами которых являются "обзор", "публика" и "Сент-Луис Миррор"; и многие из них уходят на второй план. Крупные суммы, необходимые для создания журнала общественного мнения, демонстрируются новой республикой. Прошел тот день, когда Освободитель может быть основан с парой сотен долларов в качестве капитала. Борьба "Нью-Йоркского призыва к сохранению жизни" и некоторых наших еврейских газет являются ясным доказательством того, что сегодняшние условия решительно настроены против тех, кто горит страстью и чувствами, чтобы дать миру новое и радикальное послание.
Правда, в маленьких городках еще есть возможность проявить редакторское мужество и способности; Уильям Аллен Уайт продемонстрировал это. Но в маленьких городах возросшие из-за войны издержки ощущаются так же остро, как и в больших. Каталог газет Айера показывает неуклонное сокращение в течение последних трех лет еженедельных, полу-недельных, трехнедельных и полу-месячных газет: в 1916 году их было на 300 меньше, чем в 1914 году. Передо мной лежит список из 76 ежедневных и еженедельных газет, над которыми с 1 января 1917 года проводились похоронные обряды; для некоторых из них правительство совершило государственный переворот. Среди них три Монреальских журнала и несколько небольших немецких изданий, а также пресловутый "призыв к разуму" и пара фермерских журналов: в списке представлен 21 штат, что, конечно, не является полным.
Многие газеты стремились сэкономить, повысив цену до двух центов, как это было в Чикаго, Питтсбурге, Буффало и Филадельфии; и везде были повышены почтовые и рекламные тарифы, чтобы компенсировать огромный и постоянный рост стоимости бумаги и рабочей силы. Бесспорно, однако, что, если нам предстоит длительная война, многие из более слабых городских и сельских газет должны будут пойти на стену, точно так же, как были подобные неудачи в каждой из воюющих наций Европы.
Что касается газетной отрасли в целом, то в последние годы не наблюдается заметного развития тенденции группировать несколько газет под одной собственностью на манер Нортклиффа; Мистер Херст, благодаря фортуне, в последнее время не прибавил к своей веренице; его группа экзаменаторов, журналов и американцев, как принято считать, не приносит ему больших сумм денег, потому что более слабые члены компенсируют заработок преуспевающих, и считается, что это большая управленческая расточительность.[2] Когда Г-Н Манси покупает еще одну ежедневную газету, обычно он продает непопулярную или добавляет еще одну могилу к своему частному и обширному газетному кладбищу. Синдикат Скриппса-Макрея, насчитывающий около 22 ежедневных газет, не пополнялся с 1911 года.
2. Мистер Херст приобрел "Бостон Адвертайзер" в ноябре 1917 года, вскоре после написания этой статьи.
В Мичигане братья Бут контролируют шесть чистых независимых газет, которые по местным причинам, указанным выше, оказывают значительное влияние. Ситуация в этом штате ясно показывает, как сравнительно легко было бы богатым бизнесменам, преследующим эгоистические или партийные цели, доминировать там в общественном мнении и отравлять общественное сознание всем, что им не нравится. Эта ситуация вызывает много беспокойства, когда человек смотрит в более отдаленное будущее и рассматривает недоверие к прессе из-за далеко идущего убеждения, что крупная городская газета, будучи делом стоимостью в несколько миллионов долларов, обязательно должна иметь менеджеров в тесном союзе с другими людьми в крупных коммерческих предприятиях-торговой палатой, группой ассоциации торговцев,-и поэтому полностью оторвана от чаяний простых людей.
Те, кто чувствует себя так, будут обеспокоены еще одной замечательной консолидацией в области газетостроения-недавним поглощением значительной части бизнеса американской Ассоциации прессы западным газетным союзом. Последняя теперь обладает почти абсолютной монополией на поставку “пластинчатого” и “готового к печати” материала в небольшие ежедневные газеты и сельские еженедельники—более привычный термин“патентные внутренности”. Западный газетный Союз сегодня снабжает пластинчатым материалом почти четырнадцать тысяч газет—колоссальное число. В 1912 году суд Соединенных Штатов в Чикаго запретил эту самую консолидацию как одну из мер по ограничению торговли; сегодня он разрешает ее, потому что значительное повышение стоимости пластинчатого материала, от четырех до семнадцати центов за фунт, по-видимому, требует прекращения старой конкуренции и установления монополии. Суд был убежден, что эта сфера газетного бизнеса больше не будет поддерживать два конкурирующих концерна. Огромная власть, которую можно было бы использовать для влияния на общественное мнение, оказывается, таким образом, в руках чиновников одного из делающих деньги концернов, ибо новостные материалы снабжаются так же, как и новостные фотогравюры.
Только на днях я услышал хвастовство, что хвалебная статья, восхваляющая некоего проницательного демократического политика, появилась не менее чем в 7000 изданиях клиентов союза. Кто может оценить ценность такой рекламы? Кто может отрицать, что обладает огромной властью влиять на общественное мнение сельских жителей в лучшую или худшую сторону? Кто может отрицать, что самый невинный аспект такой публикации делает ее особенно легким, а также эффективным способом ведения пропаганды к лучшему или к худшему? До сих пор обеим ассоциациям было выгодно вести пропаганду великих политических партий,—они отрицают всякую преднамеренную пропаганду своей собственной,—но нельзя не задаться вопросом, всегда ли так будет и нет ли опасности, что когда-нибудь эта огромная власть может быть использована в интересах какого-нибудь привилегированного предприятия или каких-нибудь своекорыстных политиков. На 27-й минуте может показаться, что наши законодатели, уже столь критикующие прессу, могут поддаться искушению объявить профсоюз корпорацией общественного обслуживания и, следовательно, обязаны передавать ему все законные новости.
В области строго сбора новостей, вероятно, наблюдается снижение конкуренции. Союзные правительства за рубежом и наши суды внутри страны нанесли тяжелый удар по Херстовскому концерну по сбору новостей, Международной ассоциации новостей, которая была исключена из Англии и ее колоний, Италии и Франции и недавно была осуждена за кражу новостей и фальсификацию по жалобе Ассошиэйтед Пресс. В настоящее время дело находится на рассмотрении в Верховном суде, где решение суда низшей инстанции может быть отменено. Если в результате этих разбирательств ассоциация в конце концов выйдет из бизнеса, это будет на пользу обществу, то есть если честные, неокрашенные новости-это desideratum. Это даст "Ассошиэйтед Пресс" —единственной Ассоциации прессы, которая полностью сотрудничает и не получает прибыли от продажи своих новостей,—монополию в области утренних новостей. Если это отсутствие организованной конкуренции—она ежедневно конкурирует со специальными корреспондентами всех крупных газет—имеет свои недостатки, то, безусловно, обнадеживает тот факт, что на протяжении всей этой беспрецедентной войны Ассошиэйтед Пресс принесла огромный объем новостей с минимумом справедливых жалоб на достоверность этих новостей—за исключением того, что они, конечно, жестко цензурируются в каждой стране, и особенно при прохождении через Англию. Она с поразительным успехом справлялась с огромными проблемами.
Но она в значительной степени зависит от иностранных информационных агентств, таких как агентство Рейтер, Агентство Хавас во Франции, Агентство Вольф В Германии и другие, включая официальное российское агентство. Там, где они не являются откровенно официальными учреждениями, они являются созданиями своих правительств и либо сознательно используются ими для того, чтобы ввести в заблуждение других, и в особенности иностранные государства, либо для того, чтобы скрыть правду от своих собственных подданных. Как недавно отметил декан Уолтер Уильямс из школы журналистики Университета Миссури, если и есть что-то необходимое после этой войны, так это ликвидация этих официальных и полуофициальных агентств с их частым разжиганием расовой и международной ненависти. Свободная пресса после войны так же необходима, как свобода морей и свобода от бессовестных кайзеров и самодержцев.
На родине, когда война закончится, несомненно, будет столь же заметный уклон в сторону социальной реорганизации, реформ и экономической революции, как это произошло в России и происходит в Англии, о чем сообщает лондонская "Таймс". Когда этот день настанет здесь, глубокое тлеющее недоверие к нашей прессе даст о себе знать. Наше четвертое сословие ждет день перестройки и разгрома. Совершенно очевидная враждебность по отношению к газетам нынешнего конгресса, о чем свидетельствует его попытка обложить их прямым и специальным налогом; его строгая цензура, несмотря на протест профессии прошлой весной; и тяжелые дополнительные почтовые налоги, взимаемые с некоторых классов газет и журналов, далеко доказывают это. Но еще убедительнее недовольство столичной прессой в каждом реформаторском лагере и среди простого народа. Она чрезвычайно выросла, потому что массы, справедливо или нет, убеждены, что газеты с большими капиталовложениями являются “капиталистической” прессой и, следовательно, противостоят их интересам.
Это чувство усилилось тем более, что многие сотни тысяч людей, которые были против нашего вступления в войну и противятся ей сейчас, все еще чувствуют, что их взгляды—в отличие от взглядов зажиточных и интеллектуальных классов—не были озвучены в прессе прошлой зимой. Они знают, что их сегодняшняя позиция искажается большинством газет как нелояльная или прогерманская. В этой ситуации многие обращаются к социалистической прессе как к своему единственному прибежищу. Их и множество людей, которые по той или иной причине постепенно теряют веру в надежность нашей журналистики, все еще можно вернуть, если мы, журналисты, утолим их сильную жажду надежных, заслуживающих доверия новостей, мнений, свободных от классовых предубеждений и не всегда излагаемых с точки зрения состоятельных и привилегированных. Как реагировать на эту потребность-самая большая проблема, стоящая перед американской прессой. Между тем, с деловой стороны мы дрейфуем к консолидации по непреодолимому экономическому течению, которое пенится мимо бесчисленных скал и ведет неизвестно куда.
30
УБЫВАЮЩАЯ СИЛА ПРЕССЫ
Фрэнсис Э. ЛЕУПП
I
После того как был подан и подсчитан последний бюллетень на недавнем конкурсе на пост мэра Нью-Йорка, победивший кандидат выразил свое почтение газетам, выступавшим против него. Это равносильно тому, чтобы сказать, что он платил их всей столичной прессе, потому что каждая большая ежедневная газета, кроме одной, делала все возможное, чтобы победить его, и эта газета оказывала ему только левую поддержку.Комментарии избранного мэра, хотя и не были злыми, привели к выводу, что в нашем здравомыслящем поколении никому нет дела до того, что пишут газеты.
3. условия, упомянутые здесь на выборах мэра Гейнора в 1909 году, были почти повторены в 1917 году, когда мэр Митчелл потерпел поражение при переизбрании, хотя все нью—йоркские газеты, за исключением двух газет Херста и Социалистической ежедневной газеты, поддержали его.
Каким бы нелестным ни был такой вердикт, большинство членов общества, опрошенных в качестве присяжных, вероятно, согласились бы с ним. Легкомысленное отклонение какого-либо предложения как “просто газетной болтовни” слышится на каждом светском собрании, пока тот, кто был воспитан, чтобы рассматривать прессу как могущественный фактор современной цивилизации, не поддается искушению задаться вопросом, действительно ли она потеряла ту власть, которой обладала среди нас. Ответ, как мне кажется, зависит от того, рассматриваем ли мы прямые или косвенные эффекты. Газета оказывает самое непосредственное влияние через свою определенную интерпретацию текущих событий. Его косвенное влияние проистекает из количества и характера новостей, которые он печатает, из особенностей, которые он подчеркивает, и из способа их представления. Следовательно, всегда возможно, что его прямое влияние может быть незначительным, в то время как его косвенное влияние велико; его прямое влияние безвредно, но его косвенное влияние пагубно; или наоборот.
Здесь следует провести различие, подобное тому, которое мы проводим между легковерием и нервами. Тот факт, что жилище, в котором было совершено таинственное убийство, может в течение многих лет после этого тщетно выпрашивать жильца, не означает, что целый город, полный довольно умных людей, является жертвой одержимости призраками; но это означает, что ни один человек не наслаждается напоминанием о ночном убийстве каждый раз, когда он переступает свой собственный порог; ибо столь настойчивое общение с неприятной мыслью неизбежно угнетает лучшую нервную систему, когда-либо заложенную в человеке. Таким образом, постоянное повторение любой идеи в ежедневной газете вскоре привлечет внимание общественности, будь то хорошая или плохая идея, разумная или глупая. Хотя влияние прессы, благодаря ее способности всегда держать определенные темы перед своими читателями, росло с ростом ее ресурсов и покровительства, ее власть над доверием народа, несомненно, ослабла в течение последних сорока или пятидесяти лет. Выводам мэра Гейнора, как и большинству подобных обобщений, нет необходимости придавать серьезное значение. Взаимодействие столь многих сил в политической кампании делает нецелесообразным отделять влияние газет от остальных и либо возлагать на них единственную ответственность за результат, либо пропускать его как незначительное; ибо если бы мы попытались сформулировать какие-либо широкие правила, нам было бы трудно объяснить пестрые записи успеха и поражения среди газетных фаворитов. Но, возможно, стоит задаться вопросом, почему институт, столь полный потенциальных возможностей, как Свободная пресса, не производит большего эффекта, чем она производит, и почему столь многие из ее ведущих авторов сегодня находят основания сожалеть об измененном отношении к ней народа.
Не обязательно в порядке их важности, но для удобства рассмотрения я должен перечислить причины этого изменения примерно следующим образом: переход собственности и политики от личного контроля к безличному; рост дешевого журнала; тенденция к специализации во всех формах общественного обучения; ожесточение конкуренции в газетном бизнесе; спрос на больший капитал, нарушающий прежнее равновесие между конторой и редакцией; вторжение в редакции газет всеобщей манией спешки.; развитие добывания новостей за счет функции интерпретации новостей; тенденция переделывать повествования о фактах так, чтобы они подтверждали политику, проводимую кабинетом; растущее пренебрежение порядочностью при выборе новостей, которые будут специально использоваться; и скудное время, которое теперь люди всего мира уделяют чтению журналов общей разведки.
В старомодной газете, несмотря на то, что редакционные статьи обычно были анонимными, имя редактора появлялось среди постоянных заметок где-нибудь в каждом номере или было настолько хорошо известно публике, что мы говорили о том, “что думает грили” о том или ином, или задавались вопросом, “поддержит ли Брайант” определенный билет, или качали головами над последней сенсационной стяжкой в “газете Беннета".” Личность таких людей была ясна в умах множества читателей, которые, возможно, иногда были озадачены, вспоминая название листа, отредактированного каждым. Мы знали их личную историю и их особенности; они были для нас не просто абстракциями, с одной стороны, или проволочными марионетками-с другой, но живыми, движущимися, чувствующими человеческими существами; и наше знакомство с ними позволило нам, как мы полагали, довольно хорошо определить их источники мысли и действия. 33 впрочем, самые их слабости иногда давали нам лучший экзегетический ключ к их писаниям.
Когда политик, которого критиковал Брайант, пригрозил дернуть его за нос, а Брайант в ответ на это трижды демонстративно обошел хулигана на их следующей публичной встрече, читатели "Ивнинг пост" не потеряли веры в Редактора, потому что он был всего лишь человеком, но догадались о том, насколько далеко можно сбросить со счетов будущие высказывания газеты в отношении его антагониста. Когда Беннетт объявил о своем намерении рекламировать "Геральд", не тратя ни доллара, нападая на своих врагов с такой яростью, чтобы спровоцировать их на физическое нападение, все поняли мотивы войны с обеих сторон и придали ей только то значение, которое оправдывали факты. Зная о связях даны, никто не ошибся в значении увольнения генерала Хэнкока из “Сан “как " хорошего человека, весящего двести пятьдесят фунтов, но ... .. только не Сэмюэл Джей Тилден.” И ответ Грили Брайанту: “Ты лжешь, негодяй! умышленно, подло, подло лгать!” и его осуждение Беннета как “бессловесного, наглого, безмозглого, жестокого негодяя”, хотя и не сохранившегося в качестве образца для подражания начинающим редакторам, было уравновешено восхитительной откровенностью объявления "Трибьюн" о “роспуске политической фирмы Сьюарда, вида и грили путем ухода младшего партнера".”
При всех своих недостатках, та эпоха личной журналистики имела некоторые суровые достоинства. Говоря об этом, я вспоминаю замечание, сделанное мне много лет назад самым старым из ныне живущих редакторов—настолько старым, что он нанял Виида в качестве подмастерья и отказался нанять Грили в качестве бродячего печатника,—что “в золотой век нашего ремесла каждый редактор носил свою совесть на руке и носил свое дуэльное оружие в руке, всегда ходил на свету, где его мог видеть весь мир, и был готов защищать свои опубликованные мнения ценой своей жизни, если понадобится”. мнение ветерана о том, что человек силы, тот, кто не пишет ничего такого, за что он не готов нести личную ответственность, пользуется большим уважением у массы своих собратьев, чем тот, кто прикрывается стеной анонимности и высказывает только чувства корпорации, стремящейся к наживе.
Конечно, переход наших газет из личной в корпоративную собственность и контроль был не вопросом предпочтения, а практической необходимостью. Расходы на модернизацию механического оборудования сами по себе накладывали бремя, которое немногие владельцы газет могли нести без посторонней помощи. Прибавьте к этому расходы на постоянно расширяющуюся газетную службу и более высокие оклады, требующиеся удовлетворительным работникам во всех отделах, и едва ли удивительно, что один частный собственник за другим бросал свою единоличную борьбу с безнадежными финансовыми трудностями и искал помощи у людей с большими средствами. Партнерские отношения сопряжены со столькими рисками и их так трудно переложить в критической ситуации, что пришлось прибегнуть к форме корпорации, которая давала преимущество ограниченной ответственности и позволяла акционеру распоряжаться своими интересами, если ему надоедала игра. Поскольку зависимость газеты от благосклонности часто капризной публики ставила ее в число наименее привлекательных форм инвестирования, даже в этих хорошо охраняемых условиях капиталисты, которые были готовы взять большие пакеты акций, обычно были людьми с политическими или спекулятивными целями, для которых они могли сделать газету министром, компенсируя им опасности, с которыми они сталкивались.
Эти новички не были идеалистами, как основатели и менеджеры большинства важных журналов 35-летнего периода. Они были людьми острых коммерческих инстинктов, о чем свидетельствовал тот факт, что они накопили богатство. Они, естественно, смотрели на все через посредство баланса. Это была газета с хорошей репутацией, но сомнительной или исчезающей прибылью; ее нужно было укрепить, расширить и заставить платить. Принципы? Да, принципы-это хорошо, но даже хорошие поступки нельзя доводить до смерти. Самая благородная цель в творении не может быть поддержана несуществующей газетой, и чтобы сохранить ее чемпиона живым, должен быть чистый денежный доход. Тираж должен быть увеличен, а покровительство рекламы увеличено. Увеличение тиража может быть обеспечено только путем поддержания общественного возбуждения. Нанять частных детективов, чтобы разыскать сбежавшего мужа и вернуть его жене; организовать морскую экспедицию, чтобы найти пропавший корабль; послать репортера в Судан, чтобы взять интервью у осажденного генерала, чье правительство бессильно добраться до него с армией. Трубите в трубу и каждый день делайте громкие объявления. Если нет ничего нового, обновите что-то настолько старое, что люди забыли о нем, и разложите его на большом пространстве. Кто поймет разницу?
То, что делала одна газета, другие вынуждены были делать или дистанцироваться от конкурентов. Все это возымело свое действие. Жажда возбуждения была сначала возбуждена в публике, а затем удовлетворена той же рукой, которая возбудила ее. Никто не хотел отставать от времени, поэтому тиражи постепенно увеличивались в десять раз. Между рекламодателями, в свою очередь, разгорелось соперничество, пока полстраницы в большой газете не стали стоить столько, сколько несколько лет назад и не снилось. Таким образом, один интерес стимулировал другой, и каждое увеличение дохода влекло за собой также увеличение издержек, а каждый дополнительный расход приносил новые доходы. В такой гонке за успехами, с такими силами позади бегунов, можем ли мы удивляться падению идеалов, которые в дни индивидуального контроля и более медленной походки были главенствующими? С планами капиталистов продвигать, а влиятельных рекламодателей примирять, подчеркивая эту тему или незаметно игнорируя ее, разве не удивительно, что моральные качества нашей прессы не упали ниже ее нынешнего уровня?
Даже в наши дни мы иногда встречаем редактора, который отдает дань старой концепции личной ответственности, давая свою фамилию своему периодическому изданию или подписывая свои ведущие статьи сам. В таких газетных авантюрах, как Г-Н Брайан и Г-Н Лафоллетт, начатые в течение нескольких лет, хотя их мотивы известны как политические и партийные, больше внимания привлекает одно из их освобождений, чем два десятка безличных проповедей. Г-н Херст, первосвященник сенсационной журналистики, хотя и не использовал свой собственный авторитет подобным образом, всегда старался рекламировать отдельные работы таких лейтенантов, как Бирс и Брисбен; и он, как и полковник Тейлор из Бостона, рано открыл свои редакционные страницы для вкладов выдающихся авторов за пределами его штаба с их подписями. Я знал нескольких редакторов, которые, Что бы они ни писали своими руками, отбрасывали расплывчатое “мы” и принимали более прямое и интимное “я”. все это говорит о том, что даже журналисты, прошедшие большую часть обучения в современной школе, ценят ту черту нашей общей человеческой природы, которая побуждает нас больше прислушиваться к живому голосу, чем к говорящей машине.
II
Важность ответственной личности находит дальнейшее подтверждение в эволюции современного журнала. Из-за того, что его название указывает, место хранения статей, которые, как полагают, имеют некоторую постоянную ценность, журнал начал принимать новый характер около двадцати лет назад. Сохраняя свою самобытность и оригинальность, она смело выходила на газетную арену и искала свои темы в событиях дня, невзирая на их мимолетность. Он поднял корпус мужчин и женщин, которые в противном случае могли бы трудиться в безвестности всю свою жизнь, и дал им шанс стать авторитетами в вопросах, представляющих непосредственный интерес, пока они не будут признаны теперь как ограниченная, но высокоспециализированная профессия. Одна группа занималась трестами и трастовыми магнатами; другая-политиками, чей взлет был столь стремительным, что наводил на мысль о романтической подоплеке; третья-внутренней историей международных эпизодов; третья-новыми религиозными движениями и их лидерами и так далее.
Каков же был результат? Публика, которой командовали редакторы газет, когда они вели дела в открытую, но которая отпадала от своих анонимных преемников, быстро примкнула к журналист-ским. Гражданин, заинтересованный в реформе страхования, охотно обращался ко всему, что исходило от группы, занимавшейся этой темой; тот, кто стремился принять участие в социальном подъеме, покупал каждый номер каждого периодического издания, в котором появлялись взносы другой группы; ненавистник монополии делал такой же комплимент третьей группе. Более того, читатели доверяли своим любимым писателям и цитировали Мистера Стеффенса, Мисс Тарбелл и мистера Бейкера по специальности, которую каждый из них выбрал, с той же свободой, с какой они могли бы цитировать Дарвина по растительной жизни или Эдисона по электричеству. Если какой-нибудь безымянный редактор осмеливался усомниться в непогрешимости одного из этих пророков журнального мира, то толпа, не теряя времени на размышления по существу вопроса, сразу становилась на сторону учителя, которого знала хотя бы по имени, против критика, которого не знала вовсе. Нелестное предположение относительно последнего всегда сводилось к тому, что он, будучи всего лишь подчиненной частью большого организма, говорит не от сердца, а по приказу, и что у него, должно быть, есть какой-то зловещий замысел, пытаясь дискредитировать противника, который не боится стоять лицом к лицу с его огнем.
Кстати, нельзя не отметить постоянную тенденцию последних лет к специализации во всех областях жизни и мышления. Было время, когда высказывание некоторых людей почти на любую тему принималось публикой не только с внешним уважением, которым пользовались люди их социального положения, но и с большой долей положительного доверия. Тот, кто пользовался общей репутацией ученого, мог бы изложить свои взгляды на этой неделе по вопросу об арке?на следующей неделе-о значении последнего землетрясения, а еще через неделю-о новых каналах на планете Марс, с уверенностью, что каждое из них окажет заметное влияние на общественное мнение; в то время как в настоящее время мы требуем, чтобы наиболее выдающиеся члены нашего ученого факультета занимались каждый своим хобби: антиквар-раскопками, сейсмолог-землетрясениями нашей планеты, астроном-нашими более отдаленными коллегами из Солнечной системы. То же самое и с нашими писателями по политическим, социальным и экономическим проблемам. В то время как от прежнего редактора ожидалось, что он скажет своим избирателям, что думать по любому вопросу, вызванному новостями в одночасье, теперь считается само собой разумеющимся, что даже Новости должны быть классифицированы и распределены между специалистами для комментариев; и само чувство, что только одному писателю доверяют обрабатывать любой конкретный класс тем, внушает публике желание знать, кто этот писатель, прежде чем обращать большое внимание на его мнение.
Напряженная конкуренция между газетами, освещающими одну и ту же область, иногда приводит к последствиям, которые не укрепляют уважение народа к прессе в целом. Посмотрите на спор, возникший из-за противоречивых утверждений Коммандера Пири и доктора Кука как первооткрывателей Северного полюса. Один газетный синдикат, за большие деньги добывший повествование непосредственно из-под пера Кука, а другой совершил подобный подвиг с Пири, к которому могли бы “мы, народ” обратиться за непредвзятым мнением по спорным вопросам? Признание любого из них в том, что его звездный вкладчик может шутить с правдой, было равносильно тому, чтобы обанкротить свой собственный подвиг. Таким образом, каждый должен был стоять на стороне претендента, с которым он впервые идентифицировал себя, и вести борьбу, как адвокат под залог; и то, что начиналось как серьезное соревнование за приоритет в научном открытии, грозило закончиться как спор из-за газетного “удара".”
Кроме того, мы должны считаться с прогрессивным ускорением темпа нашей жизни в двадцатом веке в целом. Там, где мы ходили в старые времена, мы бежим в эти; там, где мы шли тогда, мы скакали теперь. Это век электричества, взрывчатых веществ, сочлененных стальных рам в большом мире; междугородного телефона, такси и картотеки - в более узком. Проблема существования сводится к измерению времени, когда маятник заменяется отсоединенным рычагом, потому что он производит более быстрое тиканье.
Как все это отразится на модернизированной газете? Он должен быть первым на местах при любой деятельности, предвидимой или непредвиденной, как само собой разумеющееся. Его репортер должен уйти со своей “истории” раньше всех своих соперников. Не обращайте внимания на строгую точность деталей—главное-эффект; он пишет не для опытных бухгалтеров, профессиональных статистиков или философов-аналитиков, а для публики; а публике нужны не сухие подробности, а цвет, жизненность, тепло. Поскольку картинки являются более быстрым средством коммуникации с сознанием читателя, чем печатный текст, девять десятых нашей ежедневной прессы иллюстрируется, а иллюстрации отдаленных событий обычно получаются художниками в домашнем офисе из словесных описаний. Что это значит, если с разбитого моста сошли только три машины, а изобретательный рисовальщик поставил пять, потому что не мог дождаться отправки исправления, которое почти всегда следует за зловещим “совком”? Кто пострадает, если в телеграмме о самоубийстве вместо “уколов” будет написано “выстрелы”, а художник изобразит саморазрушителя, сжимающего дымящийся пистолет вместо мокрого кинжала?
Прерогатива поборника современного культа сводить к минимуму важность деталей. Цель картины, утверждает он, состоит в том, чтобы мгновенно запечатлеть в уме широкое впечатление и таким образом избавить его от более утомительного процесса чтения. И если будет вставлено слишком много деталей или опущена одна, которая должна была быть там, тот, кто достаточно заинтересован, чтобы прочитать текст, обнаружит ошибку, а тот, кто нет, все равно не будет думать об этом дальше. Что же касается описания, предположим, что оно содержит ошибки? Занятый человек наших дней не читает газету с тем же торжественным намерением, с каким он читает историю. То, о чем он просит,-это молниеносный взгляд на мир, который покажет ему, как далеко он продвинулся за последние двенадцать часов; и он не остановится, чтобы пожаловаться на несколько отклонений от прямой линии истины, особенно если для их исправления потребовалось бы больше двенадцати часов.
Это, возможно, было бы хорошей логикой, если бы закон о чистом питании был расширен в области применения к умственным пустякам, и каждый составитель газетных статей и иллюстраций был бы вынужден маркировать свои фальсифицированные продукты. Тогда потребитель, который не возражает против диеты, состоящей из смешанных фактов и лжи, точности и небрежности, пока смесь так приправлена, что щекочет его вкус, мог бы иметь свое желание, в то время как его сосед, желающий честного товара или вообще ничего, мог бы иметь и свое. Как бы то ни было, без каких-либо отличительных знаков мы склонны покупать одну вещь и получать другую.
Новый порядок “скорости прежде всего” привел к изменениям в обоих концах газетного штаба. Автор редакционной статьи, который раньше уделял некоторое время изучению разветвлений темы, прежде чем сводить свои мнения к письму, чувствует себя униженным, если происходит событие, по которому он не может сразу же отказаться от нескольких комментариев; но он все еще находит убежище в таких изменяющих положениях, как “в свете скудных деталей, которые сейчас перед нами”, или “как это представляется при этом написании”, или “несмотря на отсутствие полных подробностей, которые могут впоследствии изменить всю сторону дела".”
Ни один такой тайник не предлагает себя добытчику новостей в открытом поле. То, что он говорит, должно быть определенно, прямо, безоговорочно, или синий карандаш безжалостно прорезает его “это подозревается”, или “согласно слуху, который не может быть прослежен до его первоначального источника.” Какое ему дело “подозревать”? Его наняли, чтобы он знал. За что, скажите на милость, платит ему газета, если не за то, что он прослеживает слухи до их первоисточника, и еще дальше, если ему так велят? Он должен быть не мыслителем, а работником; человеческая машина подобна паровой картофелекопалке, которая, снабженная сзади необходимой энергией, загоняет свои тычки под мантию природы и выкапывает сочные сокровища, которые она пытается скрыть.
42
III
Нигде это изменение не является более патентованным, чем в отделе специальной корреспонденции. В такой важной точке, как Вашингтон, например, старый корпус писателей состоял из людей зрелых лет, большинство из которых прошли стажировку в редакторском кресле и все еще поддерживали полуредакторские отношения с газетами, которые они представляли. Они изучали политическую историю и экономику, социальную философию и родственные им предметы в качестве подготовки к своей жизненной работе и были полны здорового чувства ответственности как перед обществом, так и перед своими работодателями. Пур, Нельсон, Бойнтон и другие представители их класса были известны по именам и считались авторитетами в общинах, которым они ежедневно служили. Они были вдумчивыми работниками, а также предприимчивыми. Они отправились за новостями к фонтану, вместо того чтобы окунуть их в какой-нибудь случайный пруд на обочине. Когда они посылали в свои домашние офисы факты или пророчества, они сопровождали их интерпретацией, которая, как знали и редакторы, и публика, не была простым подвигом в молниеносных догадках; и слава, которую любой из них ценил больше, чем длинный календарь “битков” и “эксклюзивов”, была той, которая иногда заставляла какого-нибудь камвольного конкурента признаться: “я пропустил эту новость; но если ... разослал ее, это правда.”
Когда, в конце восьмидесятых, новый порядок пришел, он пришел в спешке. Первым намеком на это было уведомление, полученное в середине одной напряженной ночи корреспондентом, который преданно служил видной западной газете в течение дюжины лет, чтобы передать свое бюро молодому человеку, который до этого времени делал местные репортажи о ее домашнем персонале. Переводы других бюро последовали быстро. Некоторые из них остались и до сих пор остаются нетронутыми ни в персонале, ни в характере работы. То тут, то там тоже оставляли корреспондента, но он удалялся на почетную должность с привилегией писать подписанное письмо, когда дух двигал им; в то время как более проворный преемник брал на себя титульное командование и отправлял ежедневные депеши. Очевидным фактом было то, что газетные менеджеры склонялись перед суетливым юмором эпохи. Они больше не заботились о том, чтобы подавать журналистские яства, которые требовали преднамеренного пережевывания, посетителям, которые требовали быстрого обеда. Поэтому они передавали своим представителям на расстоянии то же самое предписание, которое они постоянно давили на своих репортеров дома: “получите новости и пошлите их, пока горячо. Не ждите, чтобы сказать нам, что это значит или на что это указывает; мы можем сделать наше собственное рассуждение.”
Является ли публика проигравшей стороной из-за этого затемнения прежней функции корреспондента? - Думаю, что да. Его призыв больше не обращен непосредственно к читателю: он становится просто инструментом газеты, которая, в свою очередь, предоставляет читателю те части его и других сообщений, которые она выбирает, и в таких формах, которые лучше всего соответствуют ее скрытым целям. Несомненно, это способствует более совершенной административной координации в коллективе в целом, но значительно ослабляет чувство личной ответственности корреспондента. У Пура был свой избирательный округ, у Бойнтона-свой, у Нельсона-свой. Ни один из этих людей при любом мыслимом напряжении конкуренции не ввел бы сознательно в заблуждение группу читателей, к которой он присоединился, и ни один из них не потерпел бы никакого вмешательства в Министерство внутренних дел с существенными вопросами в вклад, который он подписал своим именем. В самом деле, это было так хорошо понято, что я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь пытался вмешаться в них. Иногда случалось, что корреспондент излагал точку зрения, несколько расходящуюся с той, что была изложена на редакционной странице той же газеты.; но каждая из сторон этого несогласия уважала другую, и предполагалось, что общественность способна сделать свой собственный выбор между четко выраженными противоположными мнениями. Особое достоинство плана независимой корреспонденции заключалось в том, что он часто давал обычному читателю одной газеты возможность хотя бы взглянуть на более чем одну сторону общественного вопроса.
Одним из заметных плодов нового режима является направление, которое иногда посылается корреспонденту, чтобы “записать” этого человека или “написать” этот проект. Он знает, что речь идет о подчинении приказам или отставке, и это выводит на поверхность все Гессенское, что может быть у него в крови. Если он достаточно казуистичен, он попытается примирить чистую совесть с мирской мудростью, представив себя солдатом, которому приказано сделать что-то, чего он не одобряет. Неповиновение на посту службы-это предательство; смирение перед лицом нежеланной должности-это дезертирство. Поэтому он делает то, что ему велят, хотя это может быть ценой его самоуважения и уважения других, чье доброе мнение он ценит. Один молодой корреспондент пришел ко мне за информацией о чем-то, что обсуждается в Белом доме, и извинился за то, что сам туда не пошел, показав мне записку от своего редактора, в которой он просил “послать президента к черту.” Поскольку в Белом доме с ним всегда обращались вежливо, у него не хватило смелости отправиться туда, пока он был занят своей кампанией насилия.
Другой, который был близок с членом администрации, находившимся тогда у власти, был внезапно вызван однажды на совещание с издателем своей газеты. Он шел в приподнятом настроении, полагая, что приглашение должно означать как минимум повышение в звании или повышение жалованья. Он вернулся удрученный. Несколько дней спустя он сообщил мне по секрету, что газета безуспешно искала рекламу, контролируемую его другом, и что издатель предложил ему тысячу долларов за серию статей—анонимных, если он предпочитал,—разоблачающих личные слабости этого выдающегося человека и приводящих полные имена, даты и другие подробности относительно некоего сомнительного общества, в котором он, по слухам, находил удовольствие. Еще один принес мне подготовленную им депешу с просьбой просмотреть ее и посмотреть, не содержит ли она чего-нибудь строго клеветнического. Это оказался прогноз курса министра финансов в условиях надвигавшегося тогда финансового кризиса. “С технической точки зрения, - сказал я, прочитав письмо, - в нем содержится много клеветнических материалов, поскольку в нем говорится о том, что секретарь собирается совершить нечто такое, о чем, насколько мне известно, он никогда не помышлял и что, если он попытается это сделать, его сочтут непригодным для занимаемой должности. Но на самом деле он проигнорирует ваш рассказ, так как сегодня печатает циркуляр, который должен быть обнародован завтра, в котором излагается его истинный план, и это авторитетно дискредитирует вас.”
- Спасибо, - ответил он довольно сухо. - Мне приказано обращаться к секретарше при первой же возможности. Сегодня я пошлю это письмо, а завтра могу послать другое, в котором будет сказано, что мои исключительные разоблачения заставили его в последний момент изменить программу.”
Я признаю, что это единичные случаи, но они указывают на пагубную тенденцию; точно так же, как каждое железнодорожное происшествие само по себе является спорадическим, но слишком частые смертельные случаи от одной и той же причины на одной и той же линии указывают на что-то неправильное в управлении дорогой. Не нужно называть имен, с одной стороны, или предаваться огульному доносу, с другой, чтобы указать на крайности, к которым неизбежно должен привести нынешний темп журналистики, если его поддерживать. Самые широкие и благородные люди нашего призвания осознают неприятную истину. Некоторые из великих газет также имеют мужество все еще цепляться за старые идеалы, как в своей редакционной позиции, так и в своих инструкциях своим газетчикам. Возможно, их прибыль меньше из-за их брезгливости, но то, что лучшее качество их покровительства в какой-то мере компенсирует его меньшее количество, очевидно любому, кто знаком с рекламным бизнесом. Более того, по характеру своих сотрудников, по усердию и уму их службы газета, ведущая свою деятельность на высшем уровне, обладает активом, который не может быть оценен в долларах и центах. Об одной такой газете один известный человек однажды сказал мне: “я не согласен с половиной ее политических взглядов; ее редактор считает меня личным врагом; но я читаю ее каждый день с религиозным рвением, и это единственный день, который входит в парадную дверь моего дома. Это газета, написанная джентльменами для джентльменов, и хотя она часто раздражает меня, она никогда не оскорбляет мои ноздри запахами трущоб.”
Это последнее замечание приводит к еще одному соображению, касающемуся ослабленного влияния прессы на общественное доверие: я имею в виду темы, рассматриваемые в новостных колонках, и манеру их изложения. Его важность подтверждается подзаголовками или девизами, принятыми несколькими известными газетами, подчеркивающими их обращение к семье как к особому избирательному округу. Несмотря на сильный индивидуализм, взаимную независимость полов и свободу от оков феодальной традиции, которыми мы, американцы, гордимся, социальной единицей в нашей стране является семья. К нему сходятся тысячи линий интереса, из него вытекают тысячи линий влияния. Общественное мнение бессознательно формируется им, ибо атмосфера дома следует за отцом в его кабинет, сыном в его колледж, дочерью в ее интимные отношения. Таким образом, газета, которая поддерживает связь семьи с внешним миром, хотя, возможно, и должна управляться с большей осторожностью, чем та, чей тираж в основном на улицах, находит свою компенсацию в увеличении радиуса влияния более тонкого рода. Для такой области нет ничего менее подходящего, чем шумные домашние скандалы и кровавые ужасы, которые заполняют так много места в газетах самого низкого ранга и которые в последние годы время от времени вторгаются в некоторые из более высоких классов. К сожалению, эти случайные вторжения наносят больший ущерб общему положению прессы, чем обычное упоение вульгарностью. Ибо газету, которая откровенно признает себя свободной от Тонкостей вкуса, можно заклеймить и отбросить как принадлежащую к категории невозможного.; между тем, когда человек с чистой внешностью и репутацией респектабельного человека оказывается недостойным, его неверность вызывает в народном сознании недоверие ко всему его классу.
И все же, что бы мы ни говорили о современной прессе с ее менее похвальной стороны, мы вынуждены признать, что газеты, как и правительства, справедливо отражают людей, которым они служат. Чарльз Дадли Уорнер однажды зашел так далеко, что сказал, что независимо от того, насколько неприятным может быть характер газеты, она всегда немного лучше, чем покровители, на которых она опирается в своей поддержке. Я подозреваю, что сравнение Мистера Уорнера основывалось на большей откровенности плохой газеты, которая, в силу своей привлекательности, обязана выставлять напоказ свои худшие качества.; в то время как читатель, громче всех заявляющий на публике о своем отвращении к ужасам и о своем отвращении к скандалам, может в частном порядке ежедневно покупать газету, которая торгует и тем и другим самым бесстыдным образом.
Такого рода условное лицемерие среди обычных людей легче простить, чем то же самое среди немногих образованных людей, которых мы принимаем в качестве наставников. Около пяти лет назад я наткнулся на любопытный случай, о котором не могу не вспомнить здесь. Молодой человек, только что окончивший колледж, где он привлек к себе некоторое внимание благодаря остроумию своего пера, был приглашен на должность в штат "Нью-Йорк джорнал". Посетив одного из ведущих преподавателей колледжа, чтобы попрощаться, он упомянул об этом комплименте с немалой гордостью. В одно мгновение профессор вскинул руки, горячо протестуя против того, что он ставит под угрозу всю свою карьеру, имея дело с таким чудовищным представителем желтой журналистики. Мальчик был глубоко тронут вспышкой доброго человека и ушел домой в печали. После ночного сна он решил воспользоваться этим предостережением и, соответственно, обратился к редактору и попросил разрешения отозвать свое предварительное согласие. В последовавшем объяснении он нечаянно обронил имя своего советника. Он увидел, как циничная улыбка скользнула по лицу Мистера Дж. Херста, который вызвал стенографистку и в его присутствии продиктовал профессору письмо с просьбой прислать статью в пятьсот слов для следующего воскресного номера и вложить в нее чек на двести пятьдесят долларов. В воскресенье простодушный юноша увидел статью на видном месте на редакционной странице журнала, с полным именем профессора, написанным большими заглавными буквами.
Мы уже отмечали некоторые эффекты, производимые на прессу спешкой нашей современной жизни. Не менее значительны различные феномены, зафиксированные доктором Уолтером Диллом Скоттом в результате исследования читательских привычек двух тысяч представителей деловых и профессиональных кругов в типичном американском городе. Кроме всего прочего, он обнаружил, что большинство из них тратят на газеты не более пятнадцати минут в день. Поскольку одни тратили меньше, а другие делили время между двумя или тремя докладами, средний срок, отведенный на одну статью, можно было смело отнести к пяти-десяти минутам. Общепризнанной практикой большинства членов группы было смотреть на заголовки, оглавление и сводки погоды, а затем, очевидно, на какую-то специальность, которая их лично интересовала. Редакционные статьи, по-видимому, мало привлекали их, но Новости того или иного рода привлекали семьдесят пять процентов их внимания.
В столь скептическую эпоху, как наша, нет ничего удивительного в той низкой оценке, которую люди класса, способного самостоятельно мыслить, придают анонимному мнению; но многим покажется странным, что этот класс не проявляет более глубокого интереса к новостям дня. Опытный психолог, возможно, сочтет целесообразным изучить здесь отношение причины и следствия. Проявляет ли обычный деловой человек такое скудное уважение к своей газете, потому что он больше не верит и половине того, что она ему рассказывает, или только потому, что его ум так поглощен делами, находящимися ближе к нему и непосредственно влияющими на его средства к существованию? Неужели газеты извратили вкус публики сенсационными сюрпризами до такой степени, что она уже не может оценить нормальную информацию, обычно передаваемую?
Профессор Мюнстерберг, несомненно, сказал бы нам, что вышеприведенная статистика просто оправдывает его обвинение против американцев как народа; что мы прыгали и задыхались по жизни, пока не потеряли способность к умственной концентрации, и поэтому мало кто из нас может читать дальше. Каково бы ни было объяснение, центральный факт был должным образом признан всеми желтыми журналами, а также некоторыми, которые еще не вышли за пределы стадии кремового цвета. “Пугающие головы” и преувеличенный тип, которые, как приманка для покупателей, заполнили все их потребности несколько лет назад, больше не считаются достаточными, но уступили место поразительным эффектам рекламных щитов с огромными заголовками, 50-дюймовыми печатными буквами и киноварью, распространенными по всей первой полосе.
Однако худшая фаза всего этого дела-та, которая не проявляется на поверхности, но которая, безусловно, дает пищу для серьезных размышлений. Точка зрения, с которой были сделаны все мои критические замечания, - это точка зрения гражданина справедливого ума и образования. Именно он был отучен от веры в орган общественного мнения, который удовлетворял его отца, до тех пор, пока он не стал привычно насмехаться над “простой газетной болтовней”; именно он опустился от чтения к простому просмотру новостей и сознательно страдает от ошибок, которые фальсифицируют, и от пошлости, которая портит этот продукт. Но есть в обществе и другой элемент, не обладающий столь обостренным инстинктом разборчивости, который может позволить себе покупать только самое дешевое и тяготеет к самым низким ежедневным тиражам; который в полдень и ночью находит время пожирать все квартирные трагедии, все дворцовые скандалы и все зажигательные призывы, призванные заставить бедняка думать, что бережливость-это грабеж. Над этим элементом мы находим порочную газету все еще осуществляющую огромное влияние; и, допуская, что столь значительная часть внешне уважаемой прессы утратила свое влияние на лучший класс читателей, что мы должны искать в результате двух таких несбалансированных сил?
Ни одна строка из этих нескольких страниц не была написана в придирчивом, а тем более в пессимистическом духе. Я люблю профессию, в которой провел самую большую и счастливую часть своей жизни; но сама гордость, которую я испытываю за ее достойные достижения, делает меня, быть может, тем более чувствительным к ее недостаткам, что они обнаруживаются перед непредвзятым вниманием. Пределы этой статьи как по пространству, так и по объему запрещают мне следовать за ее предметом в некоторые заманчивые обходные пути: как, например, различие между инициативой и поддержкой при сравнении влияния современной газеты с влиянием ее предка полувековой давности. Мне также жаль, что я выдвигаю так много критических замечаний, не давая конструктивного ответа.
*********************
********
PREFACE
The purpose of this book is to bring together in convenient form a number of significant contributions to the discussion of the newspaper and its problems which have appeared in the Atlantic Monthly in recent years. Although these articles were intended only for the readers of that magazine at the time of their original publication, they have permanent value for the general reader, for newspaper workers, and for students of journalism.
Practically every phase of journalism is taken up in these articles, including newspaper publishing, news and editorial policies, the influence of the press, yellow and sensational journalism, the problems of the newspaper in small cities, country journalism, the Associated Press, the law of libel, book-reviewing, dramatic criticism, “comics,” free-lance writing, and the opportunities in the profession. For readers who desire to make a further study of any of the important aspects of the press, a bibliography of such books and magazine articles as are generally available in public libraries has been appended.
Most of the authors of the articles in this volume are newspaper and magazine writers and editors whose long experience in journalism gives particular value to their analysis of conditions, past and present. Brief notes on the journalistic work of the writers are given in the Appendix.
For permission to reprint the articles the editor is indebted to the writers and to the editor of the Atlantic Monthly.
W. G. B.
University of Wisconsin,
January 12, 1918.
CONTENTS
PAGE
Introduction. Willard Grosvenor Bleyer ix
Some Aspects of Journalism. Rollo Ogden 1
Press Tendencies and Dangers. Oswald Garrison Villard 20
The Waning Power of the Press. Francis E. Leupp 30
Newspaper Morals. H. L. Mencken 52
Newspaper Morals: A Reply. Ralph Pulitzer 68
The Suppression of Important News. Edward Alsworth Ross 79
The Personal Equation in Journalism. Henry Watterson 97
The Problem of the Associated Press. “An Observer” 112
The Associated Press: A Reply. Melville E. Stone 124
Confessions of a Provincial Editor. “Paracelsus” 133
The Country Editor of To-day. Charles Moreau Harger 151
Sensational Journalism and the Law. George W. Alger 167
The Critic and the Law. Richard Washburn Child 181
Honest Literary Criticism. Charles Miner Thompson 200
Dramatic Criticism in the American Press. James S. Metcalfe 224
The Humor of the Colored Supplement. Ralph Bergengren 233
The American Grub Street. James H. Collins 243
Journalism as a Career. Charles Moreau Harger 264
Bibliography 279
Notes on the Writers 290
ix
INTRODUCTION
BY WILLARD GROSVENOR BLEYER
I
“The food of opinion,” as President Wilson has well said, “is the news of the day.” The daily newspaper, for the majority of Americans, is the sole purveyor of this food for thought. Citizens of a democracy must read and assimilate the day’s news in order to form opinions on current events and issues. Again, for the average citizen the newspaper is almost the only medium for the interpretation and discussion of questions of the day. The composite of individual opinions, which we call public opinion, must express itself in action to be effective. The newspaper, with its daily reiteration, is the most powerful force in urging citizens to act in accordance with their convictions. By reflecting the best sentiment of the community in which it is published, the newspaper makes articulate intelligent public opinion that might otherwise remain unexpressed. Since the success of democracy depends not only upon intelligent public opinion but upon political action in accordance with such opinion, it is not too much to say that the future of democratic government in this country depends upon the character of its newspapers.
Yet most newspaper readers not unnaturally regard the daily paper as an ephemeral thing to be read hurriedly and cast aside. Few appreciate the extent to which their opinions are affected by the newspaper they read. Nevertheless, to every newspaper reader—which means almost every person in this country—the conditions under which newspapers are produced and the influences that affect the xcharacter of news and editorials, should be matters of vital concern.
To newspaper workers and students of journalism the analysis of the fundamental questions of their profession is of especial importance. Discussion of current practices must precede all effort to arrive at definite standards for the profession of journalism. Only when the newspaper man realizes the probable effect of his work on the ideas and ideals of thousands of readers, and hence on the character of our democracy, does he appreciate the full significance of his news story, headline, or editorial.
The modern newspaper has developed so recently from simple beginnings into a great, complex institution that no systematic and extensive study has been made of its problems. Journalism has won recognition as a profession only within the last seventy-five years, and professional schools for the training of newspaper writers and editors have been in existence less than fifteen years. In view of these conditions, it is not surprising that definite principles and a generally accepted code of ethics for the practice of the profession have not been formulated.
Ideal conditions of newspaper editing and publishing are not likely to be brought about by legislation. So jealous are the American people of the liberty of their press that they hesitate, even when their very existence as a nation is threatened, to impose legal restrictions on the printing of news and opinion. If regulation does come, it should be the result, as it has been in the professions of law and medicine, of the creation of an enlightened public opinion in support of professional standards adopted by journalists themselves.
The present is an auspicious time to discuss such standards. The world war has put to the test, not only men and machinery, but every institution of society. Of each organized xiactivity we ask, Is it serving most effectively the common good? Not simply service to the state, but service to society, is being demanded more and more of every individual and every institution. “These are the times which try men’s souls,” and that try no less the mediums through which men’s souls find expression. The newspaper, as the purveyor of “food of opinion” and as the medium for expressing opinion, must measure up to the test of the times.
II
The first step in a systematic analysis of the principles of journalism must be a consideration of the function of the newspaper in a democracy. In the varied and voluminous contents of a typical newspaper are to be found news of all kinds, editorial comment, illustrations of current events, recipes, comic strips, fashions, cartoons, advice on affairs of the heart, short stories, answers to questions on etiquette, dramatic criticism, chapters of a serial, book reviews, verse, a “colyum,” and advertisements. What in this melange is the one element which distinguishes the newspaper from all other publications? It is the daily news. Weekly and monthly periodicals do everything that the newspaper does, except print the news from day to day.
Whatever other aims a newspaper may have, its primary purpose must be to give adequate reports of the day’s news. Although various inducements other than news may be employed to attract some persons to newspapers who would not otherwise read them regularly, nevertheless these features must not be so prominent or attractive that readers with limited time at their disposal will neglect the day’s news for entertainment.
To assist the public to grasp the significance of the news xiiby means of editorial interpretation and discussion, to render articulate the best public sentiment, and to persuade citizens to act in accordance with their opinions, constitute an important secondary function of the newspaper. Even though the editorial may seem to exert a less direct influence upon the opinions and political action of the average citizen than it did in the period of great editorial leadership, nevertheless the interpretation and discussion of timely topics in the editorial columns of the daily press are a force in democratic government that cannot be disregarded.
Newspapers by their editorials can perform two peculiarly important services to the public. First, they can show the relation of state, national, and international questions to the home and business interests of their readers. Only as the great issues of the day are brought home to the average reader is he likely to become keenly interested in their solution. Second, newspapers in their editorials can point out the connection between local questions and state-wide, nation-wide, or world-wide movements. Only as questions at issue in a community are shown in their relation to larger tendencies will the average reader see them in a perspective that will enable him to think and act most intelligently.
In addition to fulfilling these two functions, the newspaper may supply its readers with practical advice and useful information, as well as with entertaining reading matter and illustrations. There is more justification for wholesome advice and entertainment in newspapers that circulate largely among classes whose only reading matter is the daily paper than there is in papers whose readers obtain these features from other periodicals. In view of the numberless cheap, popular magazines in this country, the extent to which daily newspapers should devote space xiiiand money to advice and entertainment deserves careful consideration. That without such consideration these features may encroach unjustifiably on news and editorials seems evident.
III
Since the primary function of the newspaper is to give the day’s news, the question arises, What is news? If from the point of view of successful democracy the value of news is determined by the extent to which it furnishes food for thought on current topics, we are at once given an important criterion for defining news and measuring news-values. Thus, news is anything timely which is significant to newspaper readers in their relation to the community, the state, and the nation.
This conception of news is not essentially at variance with the commonly accepted definition of it as anything timely that interests a number of readers, the best news being that which has greatest interest for the greatest number. The most vital matters for both men and women are their home and their business interests, their success and their happiness. Anything in the day’s news that touches directly or indirectly these things that are nearest and dearest to them, they will read with eagerness. As they may not always be able to see at once the relation of current events and issues to their home, business, and community interests, it is the duty of the newspaper to present news in such a way that its significance to the average reader will be clear. Every newspaper man knows the value of “playing up” the “local ends” of events that take place outside of the community in which his paper is published, but this method of bringing home to readers the significance to them of important news has not been as fully worked out as it will be. On this basis the best xivnews is that which can be shown to be most closely related to the interests of the largest number of readers.
“But newspapers must publish entertaining news stories as well as significant ones,” insists the advocate of things as they are. This may be conceded, but only with three important limitations. First, stories for mere entertainment that deal with events of little or no news-value must not be allowed to crowd out significant news. Second, such entertaining news-matter must not be given so much space and prominence, or be made so attractive, that the average reader with but limited time in which to read his paper will neglect news of value. Third, events of importance must not be so treated as to furnish entertainment primarily, to the subordination of their true significance. To substitute the hors d’?uvres, relishes, and dessert of the day’s happenings for nourishing “food of opinion” is to serve an unbalanced, unwholesome mental diet. The relish should heighten, not destroy, a taste for good food.
IV
In order to furnish the average citizen with material from which to form opinions on all current issues, so that he may vote intelligently on men and measures, newspapers must supply significant news in as complete and as accurate a form as possible. The only important limitations to completeness are those imposed by the commonly accepted ideas of decency embodied in the phrase, “All the news that’s fit to print,” and by the rights of privacy. Carefully edited newspapers discriminate between what the public is entitled to know and what an individual has a right to keep private.
Inaccuracy, due to the necessity for speed in getting news into print, most newspapers agree must be reduced xvto a minimum. The establishment of bureaus of accuracy, and constant emphasis on such mottoes as “Accuracy First,” “Accuracy Always,” and “If you see it in the Sun, it’s so,” are steps in that direction.
Deliberate falsification of news for any purpose, good or bad, must be regarded as an indefensible violation of the fundamental purpose of the press. Any cause, no matter how worthy it may be, which cannot depend on facts and truth for its support does not deserve to have facts and truth distorted in its behalf.
The “faking” of news can never be harmless. Even though the fictitious touches in an apparently innocent “human-interest” or “feature” story may be recognized by most readers, yet the effect is harmful. “It’s only a newspaper story,” expresses the all-too-common attitude of a public whose confidence in the reliability of newspapers has been undermined by news stories wholly or partially “faked.”
The “coloring,” adulteration, and suppression of news as “food of opinion” is as dangerous to the body politic as similar manipulation of food-stuffs was to the physical bodies of our people before such practices were forbidden by law. How completely the opinions and moral judgments of a whole nation may be perverted by deliberate “coloring” and suppression of news, in this case by its own government, was demonstrated in Germany immediately before and during the world war.
The jury of newspaper readers must have “the truth, the whole truth, and nothing but the truth,” if it is to give an intelligent verdict.
V
The so-called “yellow journals” are glaring examples of newspapers built up on news and editorial policies shaped xvito attract undiscriminating readers by sensational methods. By constantly emphasizing sensational news and by “sensationalizing” and “melodramatizing” news that is not sufficiently startling, as well as by editorials stirring up class feeling among the masses against the monied and ruling classes, “yellow journals” have been able to outstrip all other papers in circulation.
Unquestionably the most serious aspect of the influence of sensational and yellow journalism is the distorted view of life thus given. Because these papers are widely read by the partially assimilated groups of foreign immigrants in large centres of population, like New York and Chicago, they exert a particularly dangerous influence by giving these future citizens a wrong conception of American society and government. That the false ideas of our life and institutions given to foreign elements of our population while they are in the process of becoming Americanized are a serious menace to this country, requires no proof. No matter who the readers may be, however, news that is “colored” to appear “yellow,” and misleading editorials, will always be dangerous to the public welfare.
VI
The treatment of sensational events, particularly those involving crime and scandal, undoubtedly constitutes one of the difficult problems of all newspapers. The demoralizing effect of accounts of criminal and vicious acts, when read by immature and morally unstable individuals, is generally admitted. On the other hand, fear of publicity and consequent disgrace to the wrong-doer and his family, is a powerful deterrent. Moreover, if newspapers suppressed news of crime and vice, citizens might remain ignorant of the extent to which they existed in the community, xviiand consequently, with the aid of a corrupt local government, wrong-doing might flourish until it was a menace to every member of the community.
To give sufficient publicity to news of crime and scandal in order to provide the necessary deterrent effect, to furnish readers with the information to which they are entitled, and at the same time to present such news so that it will not give offense or encourage morally weak readers to emulate the criminal and the vicious, define the middle course which exponents of constructive journalism must steer.
VII
Criticisms of the newspaper of the present day should not leave us with the impression that the American press is deteriorating. No one who compares the newspaper of to-day with its predecessors of fifty, seventy-five, or a hundred years ago, can fail to appreciate how immeasurably superior in every respect is the press of the present day. In our newspapers now there is much less of narrow political partisanship, much less of editorial vituperation and personal abuse, much less of objectionable advertising, and relatively less news of crime and scandal. Viewed from a distance of more than half a century, great American editors loom large, but a critical study of the papers they edited shows their limitations. They were pioneers in a new land,—for modern journalism began but eighty-five years ago,—and as such, they deserve all honor for blazing the trail; but we must not be blind to the defects of the papers that they produced, any more than we may overlook the faults of the press of our own day.
The period of the struggle against slavery culminating in the Civil War was one of great editorial leadership. To say that it was the era of great “views-papers” and that xviiithe present is the day of great “news-papers” is to sum up the essential difference between the two periods. In terms of democratic government, this means that citizens of the older day were accustomed to accept as their own, political opinions furnished them ready-made by their favorite editor, whereas voters to-day want to form their own opinions on the basis of the news and editorials furnished them by their favorite paper. This greater independence of judgment, with its corollary, greater independence in voting, is a long step forward toward a more complete democracy.
VIII
The recent development of community spirit as a means of realizing more fully the ideals of democracy by fostering greater solidarity among the diverse elements of our population, has been reflected in the news policies of many papers. By “playing up” news that tends to the upbuilding of the community, and by “playing down,” and even eliminating entirely, news that tends to exert an unwholesome influence, newspapers in various parts of the country have developed a type of constructive journalism. Such consideration for the effect of news on readers as members of the community, and hence on community life, is one of the most important forward steps taken by the modern newspaper.
Although occasion may arise from time to time for newspapers to turn the searchlight of publicity on social and political corruption, the feeling is gaining strength that newspaper crusades in the interests of institutions and movements making for community uplift are even more important than the continued exposure of evils. Many aggressive, crusading papers, accordingly, have turned from a policy of exposing such conditions to the constructive xixpurpose of showing how various agencies may be used for community development. “Searchlight” journalism is thus giving way to “sunlight” journalism. A constructive policy that aims to handle local news and “local ends” of all news in such a manner that they will exert a wholesome, upbuilding influence on the community, is one of the most potent forces making for a better democracy.
IX
With the entry of the United States into world-affairs in cooperation with other nations, a new duty was placed upon the American press. For a number of years before the world war the amount of foreign news in the average American newspaper was very limited. With the decline of weekly letters from foreign countries written by well-known correspondents, and the reliance by newspapers on the great press associations for foreign news, readers had had relatively less news of importance from abroad than formerly. The world war naturally changed this condition completely.
Unless the United States decides finally to return to its former policy of isolation, American citizens must be kept in touch with important movements in other nations, so that they can form intelligent opinions in regard to the relation of this country to these nations. Since the daily newspaper is the principal medium for presenting such news, it is clear that newspapers must be prepared to present significant foreign news in such a manner that it will attract readers, by connecting it with their interests as American citizens.
X
How the future will solve the problems of journalism must be largely a matter of conjecture. Temporarily the xxworld war has given rise to peculiar problems, none of which, however, seems likely to have permanent effects on our newspapers. Censorship of news and of editorial discussion has precipitated anew the ever-perplexing question of the exact limits of the liberty of the press in war times. War, too, has made clearer the pernicious influence resulting from the dissemination throughout the world of “colored” news by means of semi-official news agencies subsidized and controlled by some of the European nations. The extent to which a whole nation may be kept in the dark by government control of news and discussion, as well as the impossibility of other nations getting important information to the people of such a country, has been strikingly exemplified by Germany and Austro-Hungary. The need of definite provision for international freedom of the press has been pointed out as an essential factor in any programme for permanent peace.
The rise in the price of print paper and increased cost of production, largely the result of war conditions, have led so generally to the raising of the price of papers from one to two cents that the penny paper bids fair to disappear entirely. This increase in price has not appreciably reduced circulation. To economize in the use of paper during the war, many papers have reduced the number of pages by cutting down the amount of reading matter. Whether or not these changes will continue when normal conditions of business are restored cannot be predicted.
Endowed newspapers, municipal newspapers, and even university newspapers, have been proposed as possible solutions of the problems of the press. Of these proposals only one, the municipal newspaper, has had a trial, and even that has not been tried under conditions that permit any conclusions as to its feasibility. Although there has xxibeen a marked tendency, hastened by the war, toward government ownership or control of railroad, telegraph, and telephone lines, which, like newspapers, are private enterprises that perform a public function, there has been no corresponding movement looking toward ownership or control of newspapers by the federal, state, or local government.
Effective organization of newspaper writers and editors has been urged as a means of establishing definite standards for the profession. It seems remarkable that in this age of organization newspaper workers are the only members of a great profession who have no national association. Newspaper publishers, circulation managers, advertising men, and the editor-publishers of weekly and small daily newspapers have such organizations. For free-lance writers there is the Authors’ League of America. In several Middle Western states organizations of city editors have been effected; but a movement to unite them into a national association has not as yet made much progress.
Two national newspaper conferences have been held under academic auspices to discuss the problems of journalism, the first at the University of Wisconsin in 1912, and the second at the University of Kansas, two years later. Although a number of leaders in the profession took part in the programmes and interesting discussion resulted, the attendance of newspaper workers was not sufficiently large to be representative of the country as a whole, and no permanent organization was effected.
That a national organization of newspaper men and women is neither impossible nor ineffectual has been demonstrated in Great Britain, where three of such associations have been active for a number of years. The Institute of Journalists of Great Britain, an association of newspaper editors and proprietors, holds an annual conference for the xxiidiscussion of current questions in journalism and has had as its head such distinguished journalists as Robert Donald of the London Daily Chronicle, A. G. Gardiner of the London Daily News, and J. L. Garvin, formerly editor of the Pall Mall Gazette and now editor of the Observer. The other associations are the National Union of Journalists, composed exclusively of newspaper workers, which maintains “branches” and “district councils” in addition to the national association; and the Society of Women Journalists.
XI
There is no one simple solution for the complex problems of journalism. In so far as the newspaper is a private business enterprise, it will continue to adjust itself to the steadily advancing standards of the business world. “Service,” the new watchword in business, is already being taken up by the business departments of newspapers in relation to both advertisers and readers. The rejection of objectionable advertising and the guaranteeing of all advertising published have been among the first steps taken toward serving both readers and honest business men by protecting them against unscrupulous advertisers. When it is generally accepted in the business world that service, as well as honesty, is the best policy, no newspaper can long afford to pursue any other.
Nor need private ownership be a menace to the completeness and accuracy with which newspapers present news and opinion. Just as business men are coming to realize that truthful advertising is most effective and that a satisfied customer is the best advertiser, so newspapers are coming more and more to appreciate the fact that accuracy and fair play in news and editorials are also “good business.” Neither the public nor a majority of editors xxiiiand publishers can afford to permit unscrupulous private ownership to impair seriously the usefulness and integrity of any newspaper.
In so far as the newspaper performs a public function, its usefulness will be measured by the character of the service that it renders. Its standing will be determined by the extent to which it serves faithfully the community, the state, and the nation. Whatever principles are formulated and whatever code is adopted for the profession of journalism will be based on the fundamental idea of service to the people—to the masses as well as to the classes.
Newspaper workers, from the “cub” reporter to the editor-in-chief, will be recognized as public servants, not as mere employees of a private business. The high standards maintained by them in newspaper offices will reinforce the ideal of public service held up before college men and women preparing themselves for journalism. The public will understand more fully than it ever has done the necessity of supporting heartily the standards established by newspapers themselves. Requests to “keep it out of the paper” and threats of “stop my paper” will be less frequent when advertisers, business men, and readers see that such attempts at coercion are an indefensible interference with an institution whose first duty is to the public.
With an ever-increasing appreciation of the value of its service in business relations and with an ever-broadening conception of its duties and responsibilities, the newspaper of to-morrow may be depended on to do its part in the greatest of all national and international tasks, that of “making the world safe for democracy.”
THE PROFESSION OF JOURNALISM
1
SOME ASPECTS OF JOURNALISM
BY ROLLO OGDEN
I
It is, in a way, a form of flattery, in the eyes of modern journalism, that it should be put on its defense—added to the fascinating list of “problems.” This is a tribute to its importance. The compliment may often seem oblique. An editor will, at times, feel himself placed in much the same category as a famous criminal—a warning, a horrible example, a target for reproof, but still an interesting object. That last is the redeeming feature. If the newspaper of to-day can only be sure that it excites interest in the multitude, it is content. For to force itself upon the general notice is the main purpose of its spirit of shrill insistence, which so many have noted and so many have disliked.
But the clamorous and assertive tone of the daily press may charitably be thought of as a natural reaction from its low estate of a few generations back. Upstart families or races usually have bad manners, and the newspaper, as we know it, is very much of an upstart. For long, its lot was contempt and contumely. In the first half of the eighteenth century, writing in general was reduced to extremities. Dr. Johnson says of Richard Savage that, “having no profession, he became by necessity an author.” But there was a lower deep, and that was journalism. Warburton wrote of one who is chiefly known by being pilloried in the Dunciad that he “ended in the common 2sink of all such writers, a political newspaper.” Even later it was recorded of the Rev. Dr. Dodd, author of the Beauties of Shakespeare, that he “descended so low as to become editor of a newspaper.” After that, but one step remained—to the gallows; and this was duly taken by Dr. Dodd in 1777, when he was hanged for forgery. A calling digged from such a pit may, without our special wonder, display something of the push and insolence natural in a class whose privileges were long so slender or so questioned that they must be loudly proclaimed for fear that they may be forgotten.
This flaunting and over-emphasis also go well with the charge that the press of to-day is commercialized. That accusation no one undertaking to comment on newspapers can pass unnoticed. Yet why should journalism be exempt? It is as freely asserted that colleges are commercialized; the theatre is accused of knowing no standard but that of the box-office; politics has the money-taint upon it; and even the church is arraigned for ignoring the teachings of St. James, and being too much a respecter of the persons of the rich. If it is true that the commercial spirit rules the press, it is at least in good company. In actual fact, occasional instances of gross and unscrupulous financial control of newspapers for selfish or base ends must be admitted to exist. There are undoubtedly some editors who bend their conscience to their dealing. Newspaper proprietors exist who sell themselves for gain. But this is not what is ordinarily meant by the charge of commercialization. Reference is, rather, to the newspaper as a money-making institution. “When shall we have a journal,” asked a clergyman not long ago, “that will be published without advertisements?”
The answer is, never—at least, I hope so, for the good of American journalism. We have no official press. We 3have no subsidized press. We have not even an endowed press. What that would be in this country I can scarcely imagine, but I am sure it would have little or no influence. A newspaper carries weight only as it can point to evidence of public sympathy and support. But that means a business side; it means patronage; it means an eye to money. A newspaper, like an army, goes upon its belly—though it does not follow that it must eat dirt. The dispute about being commercialized is always a question of more or less. When Horace Greeley founded the Tribune in 1841, he had but a thousand dollars of his own in cash. Yet his struggle to make the paper a going concern was just as intense as if he were starting it to-day with a capital (and it would be needed) of a million. Greeley, to his honor be it said, refused from the beginning to take certain advertisements. But so do newspaper proprietors to-day whose expenses per week are more than Greeley’s were for the first year.
The immensely large capital now required for the conduct of a daily newspaper in a great city has had important consequences. It has made the newspaper more of an institution, less of a personal organ. Men no longer designate journals by the owner’s or editor’s name. It used to be Bryant’s paper, or Greeley’s paper, or Raymond’s, or Bennett’s. Now it is simply Times, Herald, Tribune, and so on. No single personality can stamp itself upon the whole organism. It is too vast. It is a great piece of property, to be administered with skill; it is a carefully planned organization which best produces the effect when the personalities of those who work for it are swallowed up. The individual withers, but the newspaper is more and more. Journalism becomes impersonal. There are no more “great editors,” but there is a finer esprit de corps, better “team play,” an institution more and more firmly established and able to justify itself.
4Large capital in newspapers, and their heightened earning power, tend to steady them. Freaks and rash experiments are also shut out by lack of means. Greeley reckoned up a hundred or more newspapers that had died in New York before 1850. Since that time it would be hard to name ten. I can remember but two metropolitan dailies within twenty-five years that have absolutely suspended publication. Only contrast the state of things in Parisian journalism. There must be at least thirty daily newspapers in the French capital. Few of them have the air of living off their own business. Yet the necessary capital and the cost of production are so much smaller than ours that their various backers can afford to keep them afloat. But this fact does not make their sincerity or purity the more evident. On the contrary, the rumor of sinister control is more frequently circulated in connection with the French press than with our own. Our higher capitalization helps us. Just because a great sum is invested, it cannot be imperiled by allowing unscrupulous men to make use of the newspaper property; for that way ruin lies, in the end. The corrupt employment has to be concealed. If it had been known surely, for example, that Mr. Morgan, or Mr. Ryan, or Mr. Harriman owned a New York newspaper, and was utilizing it as a means of furthering his schemes, support would speedily have failed it, and it would soon have dried up from the roots.
This give and take between the press and the public is vital to a just conception of American journalism. The editor does not nonchalantly project his thoughts into the void. He listens for the echo of his words. His relation to his supporters is not unlike Gladstone’s definition of the intimate connection between the orator and his audience. As the speaker gets from his hearers in mist what he gives back in shower, so the newspaper receives from the public 5as well as gives to it. Too often it gets as dust what it gives back as mud; but that does not alter the relation. Action and reaction are all the while going on between the press and its patrons. Hence it follows that the responsibility for the more crying evils of journalism must be divided.
I would urge no exculpation for the editor who exploits crime, scatters filth, and infects the community with moral poison. The original responsibility is his, and it is a fearful one. But it is not solely his. The basest and most demoralizing journal that lives, lives by public approval or tolerance. Its readers and advertisers have its life in their hands. At a word from them, it would either reform or die. They have the power of “recall” over it, as it is by some proposed to grant the people a power of recall over bad representatives in legislature or Congress. The very dependence of the press upon support gives its patrons the power of life and death over it.
Advertisers are known to go to a newspaper office to seek favors, sometimes improper, often innocent. Why should they, and mere readers, too, not exercise their implied right to protest against vulgarity, the exaggeration of the trivial, hysteria, indecency, immorality, in the newspaper which they are asked to buy or to patronize? To a journalist of the offensive class they could say: “You excuse yourself by alleging that you simply give what the public demands; but we say that your very assertion is an insult to us and an outrage upon the public. You say that nobody protests against your course; well, we are here to protest. You point to your sales; we tell you that, unless you mend your columns, we will buy no more.” There lies here, I am persuaded, a vast unused power for the toning up of our journalism. At any rate, the reform of a free press in a free people can be brought about only by some such reaction 6of the medium upon the instrument. Legislation direct would be powerless. Sir Samuel Romilly perceived this when he argued in Parliament against proposals to restrict by law the “licentious press.” He said that, if the press were more licentious than formerly, it was because it had not yet got over the evils of earlier arbitrary control; and the only sure way to reform it was to make it still more free. Romilly would doubtless have agreed that a free people will, in the long run, have as good newspapers as it wants and deserves to have.
As it is, public sentiment has a way, on occasion, of speaking through the press with astonishing directness and power. All the noise and extravagance, the ignorance and the distortion, cannot obscure this. There is a rough but great value in the mere publicity which the newspaper affords. The free handling of rulers has much for the credit side. When Senior was talking with Thiers in 1856, the conversation fell upon the severe press laws under Napoleon III. The Englishman said that perhaps these were due to the license of newspapers in the time of the foregoing republic, when their attacks on public men were often the extreme of scurrility. “C’etait horrible,” said Thiers; “mais, pour moi, j’aime mieux etre gouverne par des honnetes gens qu’on traite comme des voleurs, que par des voleurs qu’on traite en honnetes gens.”[1] And when you have some powerful robbers to invoke the popular verdict upon, there is nothing like modern journalism for doing the job thoroughly. Those great names in our business and political firmament which lately have fallen like Lucifer, dreaded exposure in the press most of all. Courts and juries they could have faced with equanimity; or, 7rather, their lawyers would have done it for them in the most beautiful illustration of the law’s delay. But the very clamor of newspaper publicity was like an embodied public conscience pronouncing condemnation—every headline an officer. I know of no other power on earth that could have stripped away from these rogues every shelter which their money could buy, and have been to them such an advance section of the Day of Judgment. In the immense publicity that dogged them they saw that worst of all punishments described by Shelley:—
—when thou must appear to be
That which thou art internally;
And after many a false and fruitless crime,
Scorn track thy lagging fall.
1. “It is terrible, but for my part, I would rather be governed by honest men who are treated as though they were thieves, than by thieves who are treated as though they were honest men.”—Ed.
II
It is, no doubt, a belief in this honestly and wholesomely scourging power of newspapers which has made the champions of modern democracy champions also of the freedom of the press. It has not been seriously hampered or shackled in this country; but the history of its emancipation from burdensome taxation in England shows how the progressive and reactionary motives or temperaments come to view. When Gladstone was laboring, fifty years ago, to remove the last special tax upon newspapers, Lord Salisbury—he was then Lord Robert Cecil—opposed him with some of his finest sneers. Could it be maintained that a person of any education could learn anything from a penny paper? It might be said that the people would learn from the press what had been uttered by their representatives in Parliament, but how much would that add to their education? They might even discover the opinions of the editor. All this was very interesting, but it did 8not carry real instruction to the mind. To talk about a tax on newspapers being a tax on knowledge was a prostitution of real education. And so on. But contrast this with John Bright’s opinion. In a letter written in 1885, but not published till this year, he said: “Few men in England owe so much to the press as I do. Its progress has been very great. I was one of those who worked earnestly to overthrow the system of taxation which from the time of Queen Anne had fettered, I might almost say, strangled it out of existence.... I hope the editors and conductors of our journals may regard themselves as under a great responsibility, as men engaged in the great work of instructing and guiding our people.... On the faithful performance of their duties, on their truthfulness and their adherence to the moral law, the future of our country depends.”
To pass from these ideals to the tendencies and perplexities of newspapers as they are is not possible without the sensation of a jar. For specimens of the faults found in even the reputable press by fair-minded men we may turn to a recent address before a university audience by Professor Butcher. Admitting that journalism had never before been “so many-sided, so well informed, so intellectually alert,” he yet noted several literary and moral defects. Of these he dwelt first upon “hasty production.” “Formerly, the question was, who is to have the last word; now it is a wild race between journalists as to who will get the first word.” The professor found the marks of hurry written all over modern newspapers. Breathless haste could not but affect the editorial style. “It is smartly pictorial, restless, impatient, emphatic.” This charge no editor of a daily paper can find it in his heart confidently to attempt to repel. His work has to be done under narrow and cramping conditions of time. The hour of going 9to press is ever before him as an inexorable fate. And that judgments formed and opinions expressed under such stress are often of a sort that one would fain withdraw, no sane writer for the press thinks of denying. This ancient handicap of the pressman was described by Cowper in 1780. “I began to think better of his [Burke’s] cause,” he wrote to the Rev. Mr. Unwin, “and burnt my verses. Such is the lot of the man who writes upon the subject of the day; the aspect of affairs changes in an hour or two, and his opinion with it; what was just and well-deserved satire in the morning, in the evening becomes a libel; the author commences his own judge, and, while he condemns with unrelenting severity what he so lately approved, is sorry to find that he has laid his leaf gold upon touchwood, which crumbled away under his finger.”
While all this is sorrowfully true,—to none so sorrowful as those who have it frequently borne in upon them by personal experience,—it is, after all, du metier. It is a condition under which the work must be done, or not at all. A public which occasionally disapproves of a newspaper too quick on the trigger would not put up at all with one which held its fire too long. And there is, when all is said, a good deal of the philosophy of life in the compulsion to “go to press.” Only in that spirit can the rough work of the world get done. The artist may file and polish endlessly; the genius may brood; but the newspaper man must cut short his search for the full thought or the perfect phrase, and get into type with the best at the moment attainable. At any rate, this makes for energy decision, and a ready practicality. Life is made up of such compromises, such forced adjustments, such constant striving for the ideal with the necessitated acceptance of the closest approach to it possible, as are of the very atmosphere in the office of a daily newspaper. But the result is 10got. The pressure may be bad for literary technique but at all events it forces out the work. If Lord Acton had known something of the driving motives of a journalist, he would not have spent fifty years collecting material for a great history of liberty, and then died before being quite persuaded in his own mind that he was ready to write it. The counsel of wisdom which Mr. Brooke gives in Middlemarch need never be addressed to a newspaper writer; that he must “pull up” in time, every day teaches him.
Professor Butcher also drew an ingenious parallel between the Sophists of ancient Greece and present-day journalists. It was not very flattering to the latter. One of the points of comparison was that “their pretensions were high and their basis of knowledge generally slight.” Now, “ignorance,” added the uncomplimentary professor, “has its own appropriate manner, and most journalists, being very clever fellows, are, when they are ignorant, conscious of their ignorance. A fine, elusive manner is therefore adopted; it is enveloped in a haze.” To this charge, also, a bold and full plea of not guilty cannot be entered by a newspaper man. If his own conscience would allow it, he knows that too many of his own calling would rise up to confute him. The jokes, flings, stories, confessions are too numerous about the easy and empty assumptions of omniscience by the press. Mr. Barrie has, in his reminiscential When a Man’s Single, told too many tales out of the sanctum. Some of them bear on the point in hand. For example:—
“‘I am not sure that I know what the journalistic instinct precisely is,’ Rob said, ‘and still less whether I possess it.’
“‘Ah, just let me put you through your paces,’ replied Simms. ‘Suppose yourself up for an exam. in journalism, and that I am your examiner. Question One: The house 11was soon on fire; much sympathy is expressed with the sufferers. Can you translate that into newspaper English?’
“‘Let me see,’ answered Rob, entering into the spirit of the examination. ‘How would this do: In a moment the edifice was enveloped in shooting tongues of flame; the appalling catastrophe has plunged the whole street into the gloom of night’?
“‘Good. Question Two: A man hangs himself; what is the technical heading for this?’
“‘Either “Shocking Occurrence” or “Rash Act.’”
“‘Question Three: Pabulum, Cela va sans dire, Par excellence, Ne plus ultra. What are these? Are there any more of them?’
“‘They are scholarships,’ replied Rob; ‘and there are two more, namely, Tour de force and Terra firma.’
“‘Question Four: A. (a soldier) dies at 6 P.M. with his back to the foe; B. (a philanthropist) dies at 1 A.M.; which of these, speaking technically, would you call a creditable death?’
“‘The soldier’s, because time was given to set it.’
“‘Quite right. Question Five: Have you ever known a newspaper which did not have the largest circulation and was not the most influential advertising medium?’
“‘Never.’
“‘Well, Mr. Angus,’ said Simms, tiring of the examination, ‘you have passed with honors.’”
Many cynical admissions by the initiate could be quoted. The question was recently put to a young man who had a place on the staff of a morning newspaper: “Are you not often brought to a standstill for lack of knowledge?” “No,” he replied, “as a rule I go gayly ahead, and without a pause. My only difficulty is when I happen to know something of the subject.” But no one takes these sarcasms too seriously. They are a part of the Bohemian 12tradition of journalism. But Bohemianism has gone out of the newspaper world, as the profession has become more specialized, more of a serious business. Even in his time, Jules Janin, writing to Madame de Girardin apropos of her Ecole des Journalistes, happily exposed the “assumption that good leading articles ever were or ever could be produced over punch and broiled bones, amidst intoxication and revelry.”
Editors may still be ignorant, but at any rate they are not unblushingly devil-may-care about it. They do not take their work as a pure lark. They try to get their facts right. And the appreciation of accurate knowledge, if not always the market for it, is certainly higher now in newspaper offices than it used to be. The multiplied apparatus of information has done at least that for the profession. Much of its knowledge may be “index-learning,” but at any rate it gets the eel by the tail. And the editor has a fairish retort for the general writer in the fact that the latter might more often be caught tripping if he had to produce his wisdom on demand and get it irrevocably down in black and white and in a thousand hands without time for consideration or amendment. This truth was frankly put by Motley in a letter to Holmes in 1862: “I take great pleasure in reading your prophecies, and intend to be just as free in hazarding my own.... If you make mistakes, you shall never hear of them again, and I promise to forget them. Let me ask the same indulgence from you in return. This is what makes letter-writing a comfort, and journalism dangerous.”
It is a distinction which an editor may well lay to his soul when accused of being a mere Gigadibs—
You, for example, clever to a fault,
The rough and ready man who write apace,
Read somewhat seldomer, think, perhaps, even less.
13Even in journalism, the Spanish proverb holds that knowing something does not take up any room—el saber no ocupa lugar. Special information is, as I often have occasion to say to applicants for work, the one thing that gives a stranger a chance in a newspaper office. The most out-of-the-way knowledge has a trick of falling pat to the day’s need. A successful London journalist got his first foothold by knowing all about Scottish Disruption, when that struggle between the Established and Free churches burst upon the horizon. The editor simply had to have the services of a man who could tell an interested English public all about the question which was setting the heather afire. Similarly, not long since, a young American turned up in New York with apparently the most hopeless outfit for journalistic work. He had spent eight years in Italy studying medi?val church history—and that was his basis for thinking he could write for a daily paper of the palpitating present! But it happened just then that the aged Leo XIII drew to his end, and here was a man who knew all the Papabili—cardinals and archbishops; who understood thoroughly the ceremony and procedure of electing a pope; who was drenched in all the actualities of the situation, and who could, therefore, write about it with an intelligence and sympathy which made his work compel acceptance, and gave him entrance into journalism by the unlikely Porta Romana. It is but an instance of the way in which a profession growing more serious is bound to take knowledge more seriously.
III
It is, however, what Sir Wemyss Reid called the “Wegotism” of the press that some fastidious souls find more offensive than its occasional betrayals of crass ignorance. 14Lecky remarked upon it, in his chapters on the rise of newspapers in England. “Few things to a reflecting mind are more curious than the extraordinary weight which is attached to the anonymous expression of political opinion. Partly by the illusion of the imagination, partly by the weight of emphatic assertion, a plural pronoun, conspicuous type, and continual repetition, unknown men are able, without exciting any surprise or sense of incongruity, to assume the language of the accredited representatives of the nation, and to rebuke, patronize, or insult its leading men with a tone of authority which would not be tolerated from the foremost statesmen of their time.”
A remedy frequently suggested is signed editorials. Let the Great Unknown come out from behind his veil of anonymity, and drop his “plural of majesty.” Then we should know him for the insignificant and negligible individual he is. It is true that some hesitating attempts of that kind have been made in this country, mostly in the baser journalism, but they have not succeeded. There is no reason to think that this practice will ever take root among us. It arose in France under conditions of rigorous press censorship, and really goes in spirit with the wish of government or society to limit that perfect freedom of discussion which anonymous journalism alone can enjoy. Legal responsibility is, of course, fixed in the editor and proprietors. Nor is the literary disguise, as a rule, of such great consequence, or so difficult to penetrate. Most editors would feel like making the same answer to an aggrieved person that Swift gave to one of his victims. In one of his short poems he threw some of his choicest vitriol upon one Bettesworth, a lawyer of considerable eminence, who in a rage went to Swift and demanded whether he was the author of that poem. The Dean’s reply was: “Mr. Bettesworth, I was in my youth acquainted with great lawyers 15who, knowing my disposition to satire, advised me that, if any scoundrel or blockhead whom I had lampooned should ask, ‘Are you the author of this paper?’ I should tell him that I was not the author; and therefore I tell you, Mr. Bettesworth, that I am not the author of these lines.”
But the real defense of impersonal journalism lies in the conception of a newspaper, not as an individual organ, but as a public institution. Walter Bagehot, in his Physics and Politics, uses the newspaper as a good illustration of an organism subduing everything to type. Individual style becomes blended in the common style. The excellent work of assistant editors is ascribed to their chief, just as his blunders are shouldered off upon them. It becomes impossible to dissect out the separate personalities which contribute to the making up of the whole. The paper represents, not one man’s thought, but a body of opinion. Behind what is said each day stands a long tradition. Writers, reviewers, correspondents, clientele, add their mite, but it is little more than Burns’s snowflake falling into the river. The great stream flows on. I would not minimize personality in journalism. It has counted enormously; it still counts. But the institutional, representative idea is now most telling. The play of individuality is much restricted; has to do more with minor things than great policies. John Stuart Mill, in a letter of 1863 to Motley, very well hit off what may be called the chance role of the individual in modern journalism: “The line it [the London Times] takes on any particular question is much more a matter of accident than is supposed. It is sometimes better than the public, and sometimes worse. It was better on the Competitive Examinations and on the Revised Educational Code, in each case owing to the accidental position of a particular man who happened to write on it—both which men I could name to you.”
16Wendell Phillips told of once taking a letter to the editor of a Boston paper, whom he knew, with a request that it be published. The editor read it over, and said, “Mr. Phillips, that is a very good and interesting letter, and I shall be glad to publish it; but I wish you would consent to strike out the last paragraph.”
“Why,” said Phillips, “that paragraph is the precise thing for which I wrote the whole letter. Without that it would be pointless.”
“Oh, I see that,” replied the editor; “and what you say in it is perfectly true,—the very children in the streets know that it is true. I fully agree with it all myself. Yet it is one of those things which it will not do to say publicly. However, if you insist upon it, I will publish the letter as it stands.”
It was published the next morning, and along with it a short editorial reference to it, saying that a letter from Mr. Phillips would be found in another column, and that it was extraordinary that so keen a mind as his should have fallen into the palpable absurdity contained in the last paragraph.
The story suggests the harmful side of the interaction between press and public. It sometimes puts a great strain upon the intellectual honesty of the editor. He is doubtful how much truth his public will bear. His audience may seem to him, on occasions, minatory, as well as, on others, encouraging. So hard is it for the journalist to be sure, with Dr. Arnold, that the times will always bear what an honest man has to say. At this point, undoubtedly, we come upon the moral perils of the newspaper man. And when outsiders believe that he writes to order, or without conviction, they naturally hold a low view of his occupation.
Journalism, wrote Mrs. Mark Pattison in 1879, “harms 17those, even the most gifted, who continue in it after early life. They cannot honestly write the kind of thing required for their public if they are really striving to reach the highest level of thought and work possible to themselves.” If this were always and absolutely true, little could be said for the Fourth Estate. We should all have to agree with James Smith, of Rejected Addresses fame:—
Hard is his lot who edits, thankless job!
A Sunday journal for the factious mob.
With bitter paragraph and caustic jest,
He gives to turbulence the day of rest,
Condemn’d this week rash rancor to instil,
Or thrown aside, the next, for one who will.
Alike undone, or if he praise or rail
(For this affects his safety, that his sale),
He sinks, alas, in luckless limbo set—
If loud for libel, and if dumb for debt.
The real libel, however, would be the assertion that the work of American journalism is done to any large extent in that spirit of the galley slave. With all its faults, it is imbued with the desire of being of public service. That is often overlaid by other motives—money-making, timeserving, place-hunting. But at the high demand of a great moral or political crisis, it will assert itself, and editors will be found as ready as their fellows to hazard their all for the common weal. To show what sort of fire may burn at the heart of the true journalist, I append a letter never before published:—
“New York, April 23, 1867.
“There is a man here named Barnard, on the bench of the Supreme Court. Some years ago he kept a gambling saloon in San Francisco, and was a notorious blackleg and vaurien. He came then to New York, plunged into the basest depths of city politics, and emerged Recorder. 18After two or three years he got by the same means to be a judge of the Supreme Court. His reputation is now of the very worst. He is unscrupulous, audacious, barefaced, and corrupt to the last degree. He not only takes bribes, but he does not even wait for them to be offered him. He sends for suitors, or rather for their counsel, and asks for the money as the price of his judgments. A more unprincipled scoundrel does not breathe. There is no way in which he does not prostitute his office, and in saying this I am giving you the unanimous opinion of the bar and the public. His appearance on the bench I consider literally an awful occurrence. Yet the press and bar are muzzled,—for that is what it comes to,—and this injurious scoundrel has actually got possession of the highest court in the State, and dares the Christian public to expose his villainy.
“If I were satisfied that, if the public knew all this, it would lie down under it, I would hand the Nation over to its creditors and take myself and my children out of the community. I will not believe that yet. I am about to say all I dare say—as yet—in the Nation to-morrow. Barnard is capable of ruining us, if he thought it worth his while, and could of course imprison me for contempt, if he took it into his head, and I should have no redress. You have no idea what a labyrinth of wickedness and chicane surrounds him. Moreover, I have no desire either for notoriety or martyrdom, and am in various ways not well fitted to take a stand against rascality on such a scale as this. But this I do think, that it is the duty of every honest man to do something. Barnard has now got possession of the courts, and if he can silence the press also, where is reform to come from?... I think some movement ought to be set on foot having for its object the hunting down of corrupt politicians, the exposure of jobs, the sharpening of the public conscience on the whole subject 19of political purity. If this cannot be done, the growing wealth will kill—not the nation, but the form of government without which, as you and I believe, the nation would be of little value to humanity.”
This was written to Professor Charles Eliot Norton by the late Edwin Lawrence Godkin. The Barnard referred to was, of course, the infamous judge from whom, a few years later, the judicial robes were stripped. Mr. Godkin’s attack upon him was, so far as I know, the first that was made in print. But the passion of indignation which glowed in that great journalist, with his willingness to hazard his own fortunes in the public behalf, only sets forth conspicuously what humbler members of the press feel as their truest motive and their noblest reward.
20
PRESS TENDENCIES AND DANGERS
BY OSWALD GARRISON VILLARD
The passing of the Boston Journal, in the eighty-fourth year of its age, by merger with the Boston Herald has rightly been characterized as a tragedy of journalism. Yet it is no more significant than the similar merger of the Cleveland Plain Dealer and the Cleveland Leader, or the New York Press and the New York Sun. All are in obedience to the drift toward consolidation which has been as marked in journalism as in other spheres of business activity—for this is purely a business matter. True, in the cases of the Sun and the Press Mr. Munsey’s controlling motive was probably the desire to obtain the Associated Press service for the Sun, which he could have secured in no other way. But Mr. Munsey was not blind to the advantages of combining the circulation of the Press and the Sun, and has profited by it.
It is quite possible that there will be further consolidations in New York and Boston before long; at least conditions are ripe for them. Chicago has now only four morning newspapers, including the Staats-Zeitung, but one of these has an uncertain future before it. The Herald of that city is the net result of amalgamations which successively wiped out the Record, the Times, the Chronicle, and the Inter-Ocean. It is only a few years ago that the Boston Traveler and the Evening Herald were consolidated, and Philadelphia, Baltimore, New Orleans, Portland (Oregon), and Philadelphia are other cities in which there has been a reduction in the number of dailies.
In the main it is correct to say that the decreasing 21number of newspapers in our larger American cities is due to the enormously increased costs of maintaining great dailies. This has been found to limit the number which a given advertising territory will support. It is a fact, too, that there are few other fields of enterprise in which so many unprofitable enterprises are maintained. There is one penny daily in New York which has not paid a cent to its owners in twenty years; during that time its income has met its expenses only once. Another of our New York dailies loses between $400,000 and $500,000 a year, if well-founded report is correct, but the deficit is cheerfully met each year. It may be safely stated that scarcely half of our New York morning and evening newspapers return an adequate profit.
The most striking fact about the recent consolidations is that this leaves Cleveland with only one morning newspaper, the Plain Dealer. It is the sixth city in size in the United States, yet it has not appeared to be large enough to support both the Plain Dealer and the Leader, not even with the aid of what is called “foreign,” or national, advertising, that is, advertising which originates outside of Cleveland. There are now many other cities in which the seeker after morning news is compelled to take it from one source only, whatever his political affiliations may be: in Indianapolis, from the Star; in Detroit, from the Free Press; in Toledo, from the Times; in Columbus, from the State Journal; in Scranton, from the Republican; in St. Paul, from the Pioneer Press; and in New Orleans, from the Times-Picayune. This circumstance comes as a good deal of a shock to those who fancy that at least the chief political parties should have their representative dailies in each city—for that is the old American tradition.
Turning to the State of Michigan, we find that the development has gone even further, for here are some sizable 22cities with no morning newspaper and but one in the evening field. In fourteen cities whose population has more than doubled during the last twenty-five years the number of daily newspapers printed in the English language has shrunk from 42 to only 23. In nine of these fourteen cities there is not a single morning newspaper; they have but one evening newspaper each to give them the news of the world, unless they are content to receive their news by mail from distant cities. On Sunday they are better off, for there are seven Sunday newspapers in these towns. In the five cities having more than one newspaper, there are six dailies that are thought to be unprofitable to their owners, and it is believed that, within a short time, the number of one-newspaper cities will grow to twelve, in which case Detroit and Grand Rapids will be the only cities with morning dailies. It is reported by competent witnesses that the one-newspaper towns are not only well content with this state of affairs, but that they actively resist any attempt to change the situation, the merchants in some cases banding together voluntarily to maintain the monopoly by refusing advertising to those wishing to start competition.
It is of course true that in the larger cities of the East there are other causes than the lack of advertising to account for the disappearance of certain newspapers. Many of them have deserved to perish because they were inefficiently managed or improperly edited. The Boston Transcript declares that the reason for the Journal’s demise was lack “of that singleness and clearness of direction and purpose which alone establish confidence in and guarantee abiding support of a newspaper.” If some of the Hearst newspapers may be cited as examples of successful journals that have neither clearness nor honesty of purpose, it is not to be questioned that a newspaper with clear-cut, vigorous 23personalities behind it is far more likely to survive than one that does not have them. But it does not help the situation to point out, as does the Columbia (S. C.) State, that “sentiment and passion” have been responsible for the launching of many of the newspaper wrecks; for often sentiment and the righteous passion of indignation have been responsible for the foundation of notable newspapers such as the New York Tribune, whose financial success was, for a time at least, quite notable. It is the danger that newspaper conditions, because of the enormously increased costs and this tendency to monopoly, may prevent people who are actuated by passion and sentiment from founding newspapers, which is causing many students of the situation much concern. What is to be the hope for the advocates of new-born and unpopular reforms if they cannot have a press of their own, as the Abolitionists and the founders of the Republican party set up theirs in a remarkably short time, usually with poverty-stricken bank accounts?
If no good American can read of cities having only one newspaper without concern,—since democracy depends largely upon the presenting of both sides of every issue,—it does not add any comfort to know that it would take millions to found a new paper, on a strictly business basis, in our largest cities. Only extremely wealthy men could undertake such a venture,—precisely as the rejuvenated Chicago Herald has been financed by a group of the city’s wealthiest magnates,—and even then the success of the undertaking would be questionable if it were not possible to secure the Associated Press service for the newcomer.
The “journal of protest,” it may be truthfully said, is to-day being confined, outside of the Socialistic press, to weeklies of varying types, of which the Survey, the Public, and the St. Louis Mirror, are examples; and scores of them 24fall by the wayside. The large sums necessary to establish a journal of opinion are being demonstrated by the New Republic. Gone is the day when a Liberator can be founded with a couple of hundred dollars as capital. The struggle of the New York Call to keep alive, and that of some of our Jewish newspapers, are clear proof that conditions to-day make strongly against those who are fired by passion and sentiment to give a new and radical message to the world.
True, there is still opportunity in small towns for editorial courage and ability; William Allen White has demonstrated that. But in the small towns the increased costs due to the war are being felt as keenly as in the larger cities. Ayer’s Newspaper Directory shows a steady shrinkage during the last three years in the weeklies, semi-weeklies, tri-weeklies, and semi-monthlies, there being 300 less in 1916 than in 1914. There lies before me a list of 76 dailies and weeklies over which the funeral rites have been held since January 1, 1917; to some of them the government has administered the coup de grace. There are three Montreal journals among them, and a number of little German publications, together with the notorious Appeal to Reason and a couple of farm journals: 21 states are represented in the list, which is surely not complete.
Many dailies have sought to save themselves by increasing their price to two cents, as in Chicago, Pittsburg, Buffalo, and Philadelphia; and everywhere there has been a raising of mail-subscription and advertising rates, in an effort to offset the enormous and persistent rise in the cost of paper and labor. It is indisputable, however, that, if we are in for a long war, many of the weaker city dailies and the country dailies must go to the wall, just as there have been similar failures in every one of the warring nations of Europe.
25Surveying the newspaper field as a whole, there has not been of late years a marked development of the tendency to group together a number of newspapers under one ownership in the manner of Northcliffe. Mr. Hearst, thanks be to fortune, has not added to his string lately; his group of Examiners, Journals, and Americans is popularly believed not to be making any large sums of money for him, because the weaker members offset the earnings of the prosperous ones, and there is reputed to be great managerial waste.[2] When Mr. Munsey buys another daily, he usually sells an unprosperous one or adds another grave to his private and sizable newspaper cemetery. The Scripps-McRae Syndicate, comprising some 22 dailies, has not added to its number since 1911.
2. Mr. Hearst acquired the Boston Advertiser in November 1917, shortly after this article was written.-Ed.
In Michigan the Booth Brothers control six clean, independent papers, which, for the local reasons given above, exercise a remarkable influence. The situation in that state shows clearly how comparatively easy it would be for rich business men, with selfish or partisan purpose, to dominate public opinion there and poison the public mind against anything they disliked. It is a situation to cause much uneasiness when one looks into the more distant future and considers the distrust of the press because of a far-reaching belief that the large city newspaper, being a several-million-dollar affair, must necessarily have managers in close alliance with other men in great business enterprises,—the chamber of commerce, the merchants’ association group,—and therefore wholly detached from the aspirations of the plain people.
Those who feel thus will be disturbed by another remarkable consolidation in the field of newspaper-making—the recent absorption of a large portion of the business of the 26American Press Association by the Western Newspaper Union. The latter now has an almost absolute monopoly in supplying “plate” and “ready to print” matter to the small daily newspapers and the country weeklies—“patent insides” is a more familiar term. The Western Newspaper Union to-day furnishes plate matter to nearly fourteen thousand newspapers—a stupendous number. In 1912 a United States court in Chicago forbade this very consolidation as one in restraint of trade; to-day it permits it because the great rise in the cost of plate matter, from four to seventeen cents a pound, seems to necessitate the extinction of the old competition and the establishment of a monopoly. The court was convinced that this field of newspaper enterprise will no longer support two rival concerns. An immense power which could be used to influence public opinion is thus placed in the hands of the officers of a money-making concern, for news matter is furnished as well as news photogravures.
Only the other day I heard of a boast that a laudatory article praising a certain astute Democratic politician had appeared in no less than 7,000 publications of the Union’s clients. Who can estimate the value of such an advertisement? Who can deny the power enormously to influence rural public opinion for better or for worse? Who can deny that the very innocent aspect of such a publication makes it a particularly easy, as well as effective, way of conducting propaganda for better or for worse? So far it has been to the advantage of both the associations to carry the propaganda matter of the great political parties,—they deny any intentional propaganda of their own,—but one cannot help wondering whether this will always be the case, and whether there is not danger that some day this tremendous power may be used in the interest of some privileged undertaking or some self-seeking politicians. At 27least, it would seem as if our law-makers, already so critical of the press, might be tempted to declare the Union a public-service corporation and, therefore, bound to transmit all legitimate news offered to it.
In the strictly news-gathering field there is probably a decrease of competition at hand. The Allied governments abroad and our courts at home have struck a hard blow at the Hearst news-gathering concern, the International News Association, which has been excluded from England and her colonies, Italy, and France, and has recently been convicted of news-stealing and falsification on the complaint of the Associated Press. The case is now pending an appeal in the Supreme Court, when the decision of the lower court may be reversed. If, as a result of these proceedings, the association eventually goes out of business, it will be to the public advantage, that is, if honest, uncolored news is a desideratum. This will give to the Associated Press—the only press association which is altogether cooperative and makes no profit by the sale of its news—a monopoly in the morning field. If this lack of organized competition—it is daily competing with the special correspondents of all the great newspapers—has its drawbacks, it is certainly reassuring that throughout this unprecedented war the Associated Press has brought over an enormous volume of news with a minimum of just complaints as to the fidelity of that news—save that it is, of course, rigidly censored in every country, and particularly in passing through England. It has met vast problems with astounding success.
But it is in considerable degree dependent upon foreign news agencies, like Reuter’s, the Havas Agency in France, the Wolf Agency in Germany, and others, including the official Russian agency. Where these are not frankly official agencies, they are the creatures of their governments 28and have been either deliberately used by them to mislead others, and particularly foreign nations, or to conceal the truth from their own subjects. As Dean Walter Williams, of the University of Missouri School of Journalism, has lately pointed out, if there is one thing needed after this war, it is the abolition of these official and semi-official agencies with their frequent stirring up of racial and international hatreds. A free press after the war is as badly needed as freedom of the seas and freedom from conscienceless kaisers and autocrats.
At home, when the war is over, there is certain to be as relatively striking a slant toward social reorganization, reform, and economic revolution as had taken place in Russia, and is taking place in England as related by the London Times. When that day comes here, the deep smouldering distrust of our press will make itself felt. Our Fourth Estate is to have its day of overhauling and of being muckraked. The perfectly obvious hostility toward newspapers of the present Congress, as illustrated by its attempt to impose a direct and special tax upon them; its rigorous censorship in spite of the profession’s protest of last spring; and the heavy additional postage taxes levied upon some classes of newspapers and the magazines, goes far to prove this. But even more convincing is the dissatisfaction with the metropolitan press in every reform camp and among the plain people. It has grown tremendously because the masses are, rightly or wrongly, convinced that the newspapers with heavy capital investments are a “capitalistic” press and, therefore, opposed to their interests.
This feeling has grown all the more because so many hundreds of thousands who were opposed to our going to war and are opposed to it now still feel that their views—as opposed to those of the prosperous and intellectual 29classes—were not voiced in the press last winter. They know that their position to-day is being misrepresented as disloyal or pro-German by the bulk of the newspapers. In this situation many are turning to the Socialistic press as their one refuge. They, and multitudes who have gradually been losing faith in the reliability of our journalism, for one reason or another, can still be won back if we journalists will but slake their intense thirst for reliable, trustworthy news, for opinions free from class bias and not always set forth from the point of view of the well-to-do and the privileged. How to respond to this need is the greatest problem before the American press. Meanwhile, on the business side we drift toward consolidation on a resistless economic current, which foams past numberless rocks, and leads no man knows whither.
30
THE WANING POWER OF THE PRESS
BY FRANCIS E. LEUPP
I
After the last ballot had been cast and counted in the recent mayoralty contest in New York, the successful candidate paid his respects to the newspapers which had opposed him. This is equivalent to saying that he paid them to the whole metropolitan press; for every great daily newspaper except one had done its best to defeat him, and that one had given him only a left-handed support.[3] The comments of the mayor-elect, although not ill-tempered, led up to the conclusion that in our common-sense generation nobody cares what the newspapers say.
3. The conditions here referred to in the election of Mayor Gaynor in 1909 were almost duplicated in 1917, when Mayor Mitchel was defeated for reelection, although all the New York newspapers, except the two Hearst papers and the Socialist daily, supported him.—Ed.
Unflattering as such a verdict may be, probably a majority of the community, if polled as a jury, would concur in it. The airy dismissal of some proposition as “mere newspaper talk” is heard at every social gathering, till one who was brought up to regard the press as a mighty factor in modern civilization is tempted to wonder whether it has actually lost the power it used to wield among us. The answer seems to me to depend on whether we are considering direct or indirect effects. A newspaper exerts its most direct influence through its definite interpretation of current events. Its indirect influence radiates from the amount and character of the news it prints, the particular features it accentuates, and its method of presenting 31these. Hence it is always possible that its direct influence may be trifling, while its indirect influence is large; its direct influence harmless, but its indirect influence pernicious; or vice versa.
A distinction ought to be made here like that which we make between credulity and nerves. The fact that a dwelling in which a mysterious murder has been committed may for years thereafter go begging in vain for a tenant, does not mean that a whole cityful of fairly intelligent people are victims of the ghost obsession; but it does mean that no person enjoys being reminded of midnight assassination every time he crosses his own threshold; for so persistent a companionship with a discomforting thought is bound to depress the best nervous system ever planted in a human being. So the constant iteration of any idea in a daily newspaper will presently capture public attention, whether the idea be good or bad, sensible or foolish. Though the influence of the press, through its ability to keep certain subjects always before its readers, has grown with its growth in resources and patronage, its hold on popular confidence has unquestionably been loosened during the last forty or fifty years. To Mayor Gaynor’s inference, as to most generalizations of that sort, we need not attach serious importance. The interplay of so many forces in a political campaign makes it impracticable to separate the influence of the newspapers from the rest, and either hold it solely accountable for the result, or pass it over as negligible; for if we tried to formulate any sweeping rules, we should find it hard to explain the variegated records of success and defeat among newspaper favorites. But it may be worth while to inquire why an institution so full of potentialities as a free press does not produce more effect than it does, and 32why so many of its leading writers to-day find reason to deplore the altered attitude of the people toward it.
Not necessarily in their order of importance, but for convenience of consideration, I should list the causes for this change about as follows: the transfer of both properties and policies from personal to impersonal control; the rise of the cheap magazine; the tendency to specialization in all forms of public instruction; the fierceness of competition in the newspaper business; the demand for larger capital, unsettling the former equipoise between counting-room and editorial room; the invasion of newspaper offices by the universal mania of hurry; the development of the news-getting at the expense of the news-interpreting function; the tendency to remould narratives of fact so as to confirm office-made policies; the growing disregard of decency in the choice of news to be specially exploited; and the scant time now spared by men of the world for reading journals of general intelligence.
In the old-style newspaper, in spite of the fact that the editorial articles were usually anonymous, the editor’s name appeared among the standing notices somewhere in every issue, or was so well known to the public that we talked about “what Greeley thought” of this or that, or wondered “whether Bryant was going to support” a certain ticket, or shook our heads over the latest sensational screed in “Bennett’s paper.” The identity of such men was clear in the minds of a multitude of readers who might sometimes have been puzzled to recall the title of the sheet edited by each. We knew their private histories and their idiosyncrasies; they were to us no mere abstractions on the one hand, or wire-worked puppets on the other, but living, moving, sentient human beings; and our acquaintance with them enabled us, as we believed, to locate fairly well their springs of thought and action. 33Indeed, their very foibles sometimes furnished our best exegetical key to their writings.
When a politician whom Bryant had criticised threatened to pull his nose, and Bryant responded by stalking ostentatiously three times around the bully at their next meeting in public, the readers of the Evening Post did not lose faith in the editor because he was only human, but guessed about how far to discount future utterances of the paper with regard to his antagonist. When Bennett avowed his intention of advertising the Herald without the expenditure of a dollar, by attacking his enemies so savagely as to goad them into a physical assault, everybody understood the motives behind the warfare on both sides, and attached to it only the significance that the facts warranted. Knowing Dana’s affiliations, no one mistook the meaning of the Sun’s dismissal of General Hancock as “a good man, weighing two hundred and fifty pounds, but ... not Samuel J. Tilden.” And Greeley’s retort to Bryant, “You lie, villain! willfully, wickedly, basely lie!” and his denunciation of Bennett as a “low-mouthed, blatant, witless, brutal scoundrel,” though not preserved as models of amenity for the emulation of budding editors, were felt to be balanced by the delicious frankness of the Tribune’s announcement of “the dissolution of the political firm of Seward, Weed & Greeley by the withdrawal of the junior partner.”
With all its faults, that era of personal journalism had some rugged virtues. In referring to it, I am reminded of a remark made to me, years ago, by the oldest editor then living,—so old that he had employed Weed as a journeyman, and refused to hire Greeley as a tramp printer,—that “in the golden age of our craft, every editor wore his conscience on his arm, and carried his dueling weapon in his hand, walked always in the light 34where the whole world could see him, and was prepared to defend his published opinions with his life if need be.” Without going to that extreme, it is easy to sympathize with the veteran’s view that a man of force, who writes nothing for which he is not ready to be personally responsible, commands more respect from the mass of his fellows than one who shields himself behind a rampart of anonymity, and voices only the sentiments of a profit-seeking corporation.
Of course, the transfer of our newspapers from personal to corporate ownership and control was not a matter of preference, but a practical necessity. The expense of modernizing the mechanical equipment alone imposed a burden which few newspaper proprietors were able to carry unaided. Add to that the cost of an ever-expanding news-service, and the higher salaries demanded by satisfactory employees in all departments, and it is hardly wonderful that one private owner after another gave up his single-handed struggle against hopeless financial odds, and sought aid from men of larger means. Partnership relations involve so many risks, and are so hard to shift in an emergency, that resort was had to the form of a corporation, which afforded the advantage of a limited liability, and enabled a shareholder to dispose of his interest if he tired of the game. Since the dependence of a newspaper on the favor of an often whimsical public placed it among the least attractive forms of investment, even under these well-guarded conditions, the capitalists who were willing to take large blocks of stock were usually men with political or speculative ends to gain, to which they could make a newspaper minister by way of compensating them for the hazards they faced.
These newcomers were not idealists, like the founders and managers of most of the important journals of an 35earlier period. They were men of keen commercial instincts, evidenced by the fact that they had accumulated wealth. They naturally looked at everything through the medium of the balance-sheet. Here was a paper with a fine reputation, but uncertain or disappearing profits; it must be strengthened, enlarged, and made to pay. Principles? Yes, principles were good things, but we must not ride even good things to death. The noblest cause in creation cannot be promoted by a defunct newspaper, and to keep its champion alive there must be a net cash income. The circulation must be pushed, and the advertising patronage increased. More circulation can be secured only by keeping the public stirred up. Employ private detectives to pursue the runaway husband, and bring him back to his wife; organize a marine expedition to find the missing ship; send a reporter into the Soudan to interview the beleaguered general whose own government is powerless to reach him with an army. Blow the trumpet, and make ringing announcements every day. If nothing new is to be had, refurbish something so old that people have forgotten it, and spread it over lots of space. Who will know the difference?
What one newspaper did, that others were forced to do or be distanced in the competition. It all had its effect. A craving for excitement was first aroused in the public, and then satisfied by the same hand that had aroused it. Nobody wished to be behind the times, so circulations were swelled gradually to tenfold their old dimensions. Rivalry was worked up among the advertisers in their turn, till a half-page in a big newspaper commanded a price undreamed of a few years before. Thus one interest was made to foster another, each increase of income involving also an increase of cost, and each additional outlay bringing fresh returns. In such a race for business 36success, with such forces behind the runners, can we marvel at the subsidence of ideals which in the days of individual control and slower gait were uppermost? With the capitalists’ plans to promote, and powerful advertisers to conciliate by emphasizing this subject or discreetly ignoring that, is not the wonder rather that the moral quality of our press has not fallen below its present standard?
Even in our day we occasionally find an editor who pays his individual tribute to the old conception of personal responsibility by giving his surname to his periodical or signing his leading articles himself. In such newspaper ventures as Mr. Bryan and Mr. La Follette have launched within a few years, albeit their motives are known to be political and partisan, more attention is attracted by one of their deliverances than by a score of impersonal preachments. Mr. Hearst, the high priest of sensational journalism, though not exploiting his own authority in the same way, has always taken pains to advertise the individual work of such lieutenants as Bierce and Brisbane; and he, like Colonel Taylor of Boston, early opened his editorial pages to contributions from distinguished authors outside of his staff, with their signatures attached. A few editors I have known who, in whatever they wrote with their own hands, dropped the diffusive “we” and adopted the more direct and intimate “I.” These things go to show that even journalists who have received most of their training in the modern school appreciate that trait in our common human nature which prompts us to pay more heed to a living voice than to a talking-machine.
II
The importance of a responsible personality finds further confirmation in the evolution of the modern magazine. 37From being what its title indicates, a place of storage for articles believed to have some permanent value, the magazine began to take on a new character about twenty years ago. While preserving its distinct identity and its originality, it leaped boldly into the newspaper arena, and sought its topics in the happenings of the day, regardless of their evanescence. It raised a corps of men and women who might otherwise have toiled in obscurity all their lives, and gave them a chance to become authorities on questions of immediate interest, till they are now recognized as constituting a limited but highly specialized profession. One group occupied itself with trusts and trust magnates; another with politicians whose rise had been so meteoric as to suggest a romance behind it; another with the inside history of international episodes; another with new religious movements and their leaders, and so on.
What was the result? The public following which the newspaper editors used to command when they did business in the open, but which was falling away from their anonymous successors, attached itself promptly to the magazinists. The citizen interested in insurance reform turned eagerly to all that emanated from the group in charge of that topic; whoever aspired to take part in the social uplift bought every number of every periodical in which the contributions of another group appeared; the hater of monopoly paid a third group the same compliment. What was more, the readers pinned their faith to their favorite writers, and quoted Mr. Steffens and Miss Tarbell and Mr. Baker on the specialty each had taken, with much the same freedom with which they might have quoted Darwin on plant-life, or Edison on electricity. If any anonymous editor ventured to question the infallibility of one of these prophets of the magazine world, the common multitude wasted no thought on the merits of 38the issue, but sided at once with the teacher whom they knew at least by name, against the critic whom they knew not at all. The uncomplimentary assumption as to the latter always seemed to be that, as only a subordinate part of a big organism, he was speaking, not from his heart, but from his orders; and that he must have some sinister design in trying to discredit an opponent who was not afraid to stand out and face his fire.
Apropos, let us not fail to note the constant trend, of recent years, toward specialization in every department of life and thought. There was a time when a pronouncement from certain men on nearly any theme would be accepted by the public, not only with the outward respect commanded by persons of their social standing, but with a large measure of positive credence. One who enjoyed a general reputation for scholarship might set forth his views this week on a question of arch?ology, next week on the significance of the latest earthquake, and a week later on the new canals on the planet Mars, with the certainty that each outgiving would affect public opinion to a marked degree; whereas nowadays we demand that the most distinguished members of our learned faculty stick each to his own hobby; the antiquarian to the excavations, the seismologist to the tremors of our planet, the astronomer to our remoter colleagues of the solar system. It is the same with our writers on political, social, and economic problems. Whereas the old-time editor was expected to tell his constituency what to think on any subject called up by the news overnight, it is now taken for granted that even news must be classified and distributed between specialists for comment; and the very sense that only one writer is trusted to handle any particular class of topics inspires a desire in the public to know who that writer is before paying much attention to his opinions.
39The intense competition between newspapers covering the same field sometimes leads to consequences which do not strengthen the esteem of the people at large for the press at large. Witness the controversy which arose over the conflicting claims of Commander Peary and Dr. Cook as the original discoverer of the North Pole. One newspaper syndicate having, at large expense, procured a narrative directly from the pen of Cook, and another accomplished a like feat with Peary, to which could “we, the people,” look for an unbiased opinion on the matters in dispute? An admission by either that its star contributor could trifle with the truth was equivalent to throwing its own exploit into bankruptcy. So each was bound to stand by the claimant with whom it had first identified itself, and fight the battle out like an attorney under retainer; and what started as a serious contest of priority in a scientific discovery threatened to end as a wrangle over a newspaper “beat.”
Then, too, we must reckon with the progressive acceleration of the pace of our twentieth-century life generally. Where we walked in the old times, we run in these; where we ambled then, we gallop now. It is the age of electric power, high explosives, articulated steel frames, in the larger world; of the long-distance telephone, the taxicab, and the card-index, in the narrower. The problem of existence is reduced to terms of time-measurement, with the detached lever substituted for the pendulum because it produces a faster tick.
What is the effect of all this on the modernized newspaper? It must be first on the ground at every activity, foreseen or unforeseeable, as a matter of course. Its reporter must get off his “story” in advance of all his rivals. Never mind strict accuracy of detail—effect is the main thing; he is writing, not for expert accountants, 40or professional statisticians, or analytic philosophers, but for the public; and what the public wants is, not dry particulars, but color, vitality, heat. Pictures being a quicker medium of communication with the reader’s mind than printed text, nine-tenths of our daily press is illustrated, and the illustrations of distant events are usually turned out by artists in the home office from verbal descriptions. What signifies it if only three cars went off the broken bridge, and the imaginative draftsman put five into his picture because he could not wait for the dispatch of correction which almost always follows the lurid “scoop”? Who is harmed if the telegram about the suicide reads “shots” instead of “stabs,” and the artist depicts the self-destroyer clutching a smoking pistol instead of a dripping dirk?
It is the province of the champion of the up-to-date cult to minimize the importance of detail. The purpose of the picture, he argues, is to stamp a broad impression instantaneously on the mind, and thus spare it the more tedious process of reading. And if one detail too many is put in, or one omitted which ought to have been there, whoever is sufficiently interested to read the text will discover the fault, and whoever is not will give it no further thought anyway. As to the descriptive matter, suppose it does contain errors? The busy man of our day does not read his newspaper with the same solemn intent with which he reads history. What he asks of it is a lightning-like glimpse of the world which will show him how far it has moved in the last twelve hours; and he will not pause to complain of a few deviations from the straight line of truth, especially if it would have taken more than the twelve hours to rectify them.
This would perhaps be good logic if the pure-food law were broadened in scope so as to apply to mental pabulum, 41and every concocter of newspaper stories and illustrations were compelled to label his adulterated products. Then the consumer who does not object to a diet of mixed fact and falsehood, accuracy and carelessness, so long as the compound is so seasoned as to tickle his palate, could have his desire, while his neighbor who wishes an honest article or nothing at all could have his also. As it is, with no distinguishing marks, we are liable to buy one thing and get another.
The new order of “speed before everything” has brought about its changes at both ends of a newspaper staff. The editorial writer who used to take a little time to look into the ramifications of a topic before reducing his opinions to writing, feels humiliated if an event occurs on which he cannot turn off a few comments at sight; but he has still a refuge in such modifying clauses as “in the light of the meagre details now before us,” or “as it appears at this writing,” or “in spite of the absence of full particulars, which may later change the whole aspect of affairs.”
No such covert offers itself to the news-getter in the open field. What he says must be definite, outright, unqualified, or the blue pencil slashes remorselessly through his “it is suspected,” or “according to a rumor which cannot be traced to its original source.” What business has he to “suspect”? He is hired to know. For what, pray, is the newspaper paying him, if not for tracing rumors to their original source; and further still, if so instructed? He is there to be, not a thinker, but a worker; a human machine like a steam potato-digger, which, supplied with the necessary energizing force from behind, drives its prods under nature’s mantle, and grubs out the succulent treasures she is trying to conceal.
42
III
Nowhere is the change more patent than in the department of special correspondence. At an important point like Washington, for instance, the old corps of writers were men of mature years, most of whom had passed an apprenticeship in the editorial chair, and still held a semi-editorial relation to the newspapers they represented. They had studied political history and economics, social philosophy, and kindred subjects, as a preparation for their life-work, and were full of a wholesome sense of responsibility to the public as well as to their employers. Poore, Nelson, Boynton, and others of their class, were known by name, and regarded as authorities, in the communities to which they daily ministered. They were thoughtful workers as well as enterprising. They went for their news to the fountain-head, instead of dipping it out of any chance pool by the wayside. When they sent in to their home offices either fact or prophecy, they accompanied it with an interpretation which both editors and public knew to be no mere feat in lightning guesswork; and the fame which any of them prized more than a long calendar of “beats” and “exclusives” was that which would occasionally move a worsted competitor to confess, “I missed that news; but if —— sent it out, it is true.”
When, in the later eighties, the new order came, it came with a rush. The first inkling of it was a notice received, in the middle of one busy night, by a correspondent who had been faithfully serving a prominent Western newspaper for a dozen years, to turn over his bureau to a young man who up to that time had been doing local reporting on its home staff. Transfers of other bureaus followed fast. A few were left, and still remain, undisturbed in personnel or character of work. Here and there, too, an 43old-fashioned correspondent was retained, but retired to an emeritus post, with the privilege of writing a signed letter when the spirit moved him; while a nimbler-footed successor assumed titular command and sent the daily dispatches. The bald fact was that the newspaper managers had bowed to the hustling humor of the age. They no longer cared to serve journalistic viands, which required deliberate mastication, to patrons who clamored for a quick lunch. So they passed on to their representatives at a distance the same injunction they were incessantly pressing upon their reporters at home: “Get the news, and send it while it is hot. Don’t wait to tell us what it means or what it points to; we can do our own ratiocinating.”
Is the public a loser by this obscuration of the correspondent’s former function? I believe so. His appeal is no longer put to the reader directly: he becomes the mere tool of the newspaper, which in its turn furnishes to the reader such parts of his and other communications as it chooses, and in such forms as best suit its ulterior purposes. Doubtless this conduces to a more perfect administrative coordination in the staff at large, but it greatly weakens the correspondent’s sense of personal responsibility. Poore had his constituency, Boynton had his, Nelson had his. None of these men would, under any conceivable stress of competition, have wittingly misled the group of readers he had attached to himself; nor would one of them have tolerated any tampering in the home office with essential matters in a contribution to which he had signed his name. Indeed, so well was this understood that I never heard of anybody’s trying to tamper with them. It occasionally happened that the correspondent set forth a view somewhat at variance with that expressed on the editorial page of the same paper; but each party to this disagreement 44respected the other, and the public was assumed to be capable of making its own choice between opposing opinions clearly stated. A special virtue of the plan of independent correspondence lay in the opportunity it often afforded the habitual reader of a single newspaper to get at least a glance at more than one side of a public question.
Among the conspicuous fruits of the new regime is the direction sometimes sent to a correspondent to “write down” this man or “write up” that project. He knows that it is a case of obey orders or resign, and it brings to the surface all the Hessian he may have in his blood. If he is enough of a casuist, he will try to reconcile good conscience with worldly wisdom by picturing himself as a soldier commanded to do something of which he does not approve. Disobedience at the post of duty is treachery; resignation in the face of an unwelcome billet is desertion. So he does what he is bidden, though it may be at the cost of his self-respect and the esteem of others whose kind opinion he values. I have had a young correspondent come to me for information about something under advisement at the White House, and apologize for not going there himself by showing me a note from his editor telling him to “give the President hell.” As he had always been treated with courtesy at the White House, he had not the hardihood to go there while engaged in his campaign of abuse.
Another, who had been intimate with a member of the administration then in power, was suddenly summoned one day to a conference with the publisher of his paper. He went in high spirits, believing that the invitation must mean at least a promotion in rank or an increase of salary. He returned crestfallen. Several days afterward he revealed to me in confidence that the paper had been unsuccessfully 45seeking some advertising controlled by his friend, and that the publisher had offered him one thousand dollars for a series of articles—anonymous, if he preferred—exposing the private weaknesses of the eminent man, and giving full names, dates, and other particulars as to a certain unsavory association in which he was reported to find pleasure! Still another brought me a dispatch he had prepared, requesting me to look it over and see whether it contained anything strictly libelous. It proved to be a forecast of the course of the Secretary of the Treasury in a financial crisis then impending. “Technically speaking,” I said, after reading it, “there is plenty of libelous material in this, for it represents the Secretary as about to do something which, to my personal knowledge, he has never contemplated, and which would stamp him as unfit for his position if he should attempt it. But as a matter of fact he will ignore your story, as he is putting into type to-day a circular which is to be made public to-morrow, telling what his plan really is, and that will authoritatively discredit you.”
“Thank you,” he answered, rather stiffly. “I have my orders to pitch into the Secretary whenever I get a chance. I shall send this to-day, and to-morrow I can send another saying that my exclusive disclosures forced him to change his programme at the last moment.”
These are sporadic cases, I admit, yet they indicate a mischievous tendency; just as each railway accident is itself sporadic, but too frequent fatalities from a like cause on the same line point to something wrong in the management of the road. It is not necessary to call names on the one hand, or indulge in wholesale denunciation on the other, in order to indicate the extremes to which the current pace in journalism must inevitably lead if kept up. The broadest-minded and most honorable 46men in our calling realize the disagreeable truth. A few of the great newspapers, too, have the courage to cling still to the old ideals, both in their editorial attitude and in their instructions to their news-gatherers. Possibly their profits are smaller for their squeamishness; but that the better quality of their patronage makes up in a measure for its lesser quantity, is evident to any one familiar with the advertising business. Moreover, in the character of its employees and in the zeal and intelligence of their service, a newspaper conducted on the higher plane possesses an asset which cannot be appraised in dollars and cents. Of one such paper a famous man once said to me, “I disagree with half its political views; I am regarded as a personal enemy by its editor; but I read it religiously every day, and it is the only daily that enters the front door of my home. It is a paper written by gentlemen for gentlemen; and, though it exasperates me often, it never offends my nostrils with the odors of the slums.”
This last remark leads to another consideration touching the relaxed hold of the press on public confidence: I refer to the topics treated in the news columns, and the manner of their presentation. Its importance is attested by the sub-titles or mottoes adopted by several prominent newspapers, emphasizing their appeal to the family as a special constituency. In spite of the intense individualism, the reciprocal independence of the sexes, and the freedom from the trammels of feudal tradition of which we Americans boast, the social unit in this country is the family. Toward it a thousand lines of interest converge, from it a thousand lines of influence flow. Public opinion is unconsciously moulded by it, for the atmosphere of the home follows the father into his office, the son into his college, the daughter into her intimate companionships. The newspaper, 47therefore, which keeps the family in touch with the outside world, though it may have to be managed with more discretion than one whose circulation is chiefly in the streets, finds its compensation in its increased radius of influence of the subtler sort. For such a field, nothing is less fit than the noisome domestic scandals and the gory horrors which fill so much of the space in newspapers of the lowest rank, and which in these later years have made occasional inroads into some of a higher grade. Unfortunately, these occasional inroads do more to damage the general standing of the press than the habitual revel in vulgarity. For a newspaper which frankly avows itself unhampered by niceties of taste can be branded and set aside as belonging in the impossible category; whereas, when one with a clean exterior and a reputation for respectability proves unworthy, its faithlessness arouses in the popular mind a distrust of all its class.
And yet, whatever we may say of the modern press on its less commendable side, we are bound to admit that newspapers, like governments, fairly reflect the people they serve. Charles Dudley Warner once went so far as to say that no matter how objectionable the character of a paper may be, it is always a trifle better than the patrons on whom it relies for its support. I suspect that Mr. Warner’s comparison rested on the greater frankness of the bad paper, which, by very virtue of its mode of appeal, is bound to make a brave parade of its worst qualities; whereas the reader who is loudest in proclaiming in public his repugnance for horrors, and his detestation of scandals, may in private be buying daily the sheet which peddles both most shamelessly.
This sort of conventional hypocrisy among the common run of people is easier to forgive than the same thing among the cultivated few whom we accept as mentors. 48I stumbled upon an illuminating incident about five years ago which I cannot forbear recalling here. A young man just graduated from college, where he had attracted some attention by the cleverness of his pen, was invited to a position on the staff of the New York Journal. Visiting a leading member of the college faculty to say farewell, he mentioned this compliment with not a little pride. In an instant the professor was up in arms, with an earnest protest against his handicapping his whole career by having anything to do with so monstrous an exponent of yellow journalism. The lad was deeply moved by the good man’s outburst, and went home sorrowful. After a night’s sleep on it, he resolved to profit by the admonition, and accordingly called upon the editor, and asked permission to withdraw his tentative acceptance. In the explanation which followed he inadvertently let slip the name of his adviser. He saw a cynical smile cross the face of Mr. Hearst, who summoned a stenographer, and in his presence dictated a letter to the professor, requesting a five-hundred-word signed article for the next Sunday’s issue and inclosing a check for two hundred and fifty dollars. On Sunday the ingenuous youth beheld the article in a conspicuous place on the Journal’s editorial page, with the professor’s full name appended in large capitals.
We have already noted some of the effects produced on the press by the hurry-skurry of our modern life. Quite as significant are sundry phenomena recorded by Dr. Walter Dill Scott as the result of an inquiry into the reading habits of two thousand representative business and professional men in a typical American city. Among other things, he discovered that most of them spent not to exceed fifteen minutes a day on their newspapers. As some spent less, and some divided the time between two 49or three papers, the average period devoted to any one paper could safely be placed at from five to ten minutes. The admitted practice of most of the group was to look at the headlines, the table of contents, and the weather reports, and then apparently at some specialty in which they were individually interested. The editorial articles seem to have offered them few attractions, but news items of one sort or another engaged seventy-five per cent of their attention.
In an age as skeptical as ours, there is nothing astonishing in the low valuation given, by men of a class competent to do their own thinking, to anonymous opinion; but it will strike many as strange that this class takes no deeper interest in the news of the day. The trained psychologist may find it worth while to study out here the relation of cause and effect. Does the ordinary man of affairs show so scant regard for his newspaper because he no longer believes half it tells him, or only because his mind is so absorbed in matters closer at hand, and directly affecting his livelihood? Have the newspapers perverted the public taste with sensational surprises till it can no longer appreciate normal information normally conveyed?
Professor Munsterberg would doubtless have told us that the foregoing statistics simply justify his charge against Americans as a people; that we have gone leaping and gasping through life till we have lost the faculty of mental concentration, and hence that few of us can read any more. Whatever the explanation, the central fact has been duly recognized by all the yellow journals, and by some also which have not yet passed beyond the cream-colored stage. The “scare heads” and exaggerated type which, as a lure for purchasers, filled all their needs a few years ago, are no longer regarded as sufficient, but have given way to startling bill-board effects, with huge headlines, 50in block-letter and vermilion ink, spread across an entire front page.
The worst phase of this whole business, however, is one which does not appear on the surface, but which certainly offers food for serious reflection. The point of view from which all my criticisms have been made is that of the citizen of fair intelligence and education. It is he who has been weaned from his faith in the organ of opinion which satisfied his father, till he habitually sneers at “mere newspaper talk”; it is he who has descended from reading to simply skimming the news, and who consciously suffers from the errors which adulterate, and the vulgarity which taints, that product. But there is another element in the community which has not his well-sharpened instinct for discrimination; which can afford to buy only the cheapest, and is drawn toward the lowest, daily prints; which, during the noon hour and at night, finds time to devour all the tenement tragedies, all the palace scandals, and all the incendiary appeals designed to make the poor man think that thrift is robbery. Over that element we find the vicious newspaper still exercising an enormous sway; and, admitting that so large a proportion of the outwardly reputable press has lost its hold upon the better class of readers, what must we look for as the resultant of two such unbalanced forces?
Not a line of these few pages has been written in a carping, much less in a pessimistic spirit. I love the profession in whose practice I passed the largest and happiest part of my life; but the very pride I feel in its worthy achievements makes me, perhaps, the more sensitive to its shortcomings as these reveal themselves to an unprejudiced scrutiny. The limits of this article as to both space and scope forbid my following its subject into some inviting by-paths: as, for instance, the distinction 51to be observed between initiative and support in comparing the influence of the modern newspaper with that of its ancestor of a half-century ago. I am sorry, also, to put forth so many strictures without furnishing a constructive