Аббат считал земельные наделы,
Стада овец курдючных, тонкорунных,
Мечтая о хорошем кубке эля.
Монахи перешёптывались хмуро.
Чернявая курносая девчонка,
В слезах, простоволосая, босая,
Стояла перед ними обречённо,
О милости глазами умоляя.
В толпе шептались, что она повинна
В дождях, сгубивших рожь, в неурожае,
В пожаре, уничтожившем овины,
И в том, что недоношенных рожали.
Колдунья! Кто-то крикнул, кинув камень,
Палач уже сигналил – всё готово!
Девчушка, непослушными руками
Стирая кровь, спросила: “Можно слово?
Виновна? Что спасала тварей божьих?
На свалке за харчевней возле брода,
Отбросами подкармливала кошек?»
Но жалости не сыщешь у народа –
Её сожгли живьём, и кошек тоже,
Туда же, в пламя – ведьмины отродья!
Когда последний кот был уничтожен,
Повис тяжёлый дух горелой плоти…
Котов не стало. Юркий род крысиный
Потоком чёрным хлынул на аббатство,
Неся чуму бубонную на спинах,
И гибель половины государства.