Эпиграф:
- Тогда огонь! - вскричал Азазелло, - огонь,
с которого все началось и которым мы всё
заканчиваем. - Огонь! - страшно прокричала
Маргарита. Оконце в подвальце хлопнуло, ветром
сбило штору в сторону. В небе прогремело
весело и кратко. Азазелло сунул руку с когтями
в печку, вытащил дымящуюся головню...
М.А.Булгаков, "Мастер и Маргарита"
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?..
А.Т.Твардовский, "Я убит подо Ржевом"
Безумная Грета, в ржавь с трупа одета,
пробитый худой морион,
бредёт отупело, в сплошных язвах тело,
сквозь голод, поруху и стон.
О, Фландрии долы, безлюдны и голы!..
Скелеты рейтарских коней.
Без зелени кроны, зола вместо дома,
война забрала сыновей.
В поддевке из тряпок идёт без оглядки,
газгольдер - в костлявой руке;
краснеют пожары, кривляются карлы
в музее на древнем холсте.
Проснулась голодной, глядь: нет сковородки
(последняя утварь её)!
Обрушилось небо, взметнув пыль и пепел,
со скверной пузырь прорвало.
Растрескались губы, очерчены грубо;
не будет еды поутру.
К страданиям глухи, ограбить старуху
лишь черти способны в аду.
"Держитесь, инкубы! По вам - голос трубный!" -
хрипит Грета, словно в бреду,
и бед повитуха в гниль третьего круга
под хвост пала в серном дыму.
Трёхглавый опешил: скатившись по шерсти,
комок грешный плюхнулся вниз,
поднялся из смеси, закашлял и ... крестит
без ужаса - бодр и криклив.
"Верните, что взяли, рогатые твари!",
да это - старуха с мечом!
Те пытки прервали, что делать, не зная,
такого не помнил никто.
Безумная Грета на отблески света
сквозь монстров протопала строй,
её не страшили ни когти, ни крылья,
ни жар сатанинских костров.
Ближайшего беса поставив на место,
пропажу у стража забрав,
спугнула всю нежить и юркнула между
исполненных ядами глав.
"Святая Мадонна!.." Церковные звоны
заслышала, бросившись прочь.
По грубым подсчетам, должны звонить полдень,
а, где очутилась, там - ночь.
Не так бьёт обедню далёкий Антверпен,
не время такой черноте.
Рвалась она к блику средь мерзостных ликов,
ногой на змеином хвосте.
"Благая Мария!.." Картина сменилась:
вновь вспыхнул, как видно, огонь;
из камня дорога пред Гретой явилась,
в другие миры переход.
Престранное место, глухие предместья,
из блоков громадных стена.
Видна колокольня над городом сонным
и под крутояром - река.
Торчит, точно пика, наверх обелиск над
площадкой. Комок встал в груди -
до злости досадно, вернувшись из ада,
Бог знает, куда забрести.
"Пусть будет, что будет" - решила старуха
и двинулась прямо на свет;
в десятке туаров, как всё здесь, неясный
огонь без поленьев горел.
Над ним мельтешилась, к земле наклонившись,
согбенная странная тень,
почти с камнем слившись, тянулась к кострищу,
могла - дунет ветер - сгореть.
Дойдя же прозрела, душою слабея:
как будто сестрица - пред ней,
стоит на коленях, не просит прощенья -
готовит в горшочке обед...
...Безумная Света, в пальтишко одета
худое, на рыбьем меху.
Нет газа, нет света и месяц - до лета,
лишь пени - на жалком счету.
Одна на всем свете безумная Света,
дочь замуж за финна пошла,
сын ботал по фене, открыл в паху вену
и просто однажды пропал.
О муже не помнит хорошего кроме
того, что он некогда был.
На двух-трех работах (не видеть бы чёрта!),
он пил и, как водится, сплыл.
Родные же сёстры: одна - на погосте
(приёмный покой был забит).
Другая же, Тоська, сказала, что сносно
судьба без неё всё решит.
Племянник-детина прицел на квартиру
взял вместе с капризной женой.
По планам, в витрине - что раньше ценили:
янтарь, мрамор, бронза, фарфор.
"Скорее бы сдохла" - в глазах, словно в стёклах,
бесстыдный посыл отражён.
"Две комнаты, лоджия... Раньше, не позже..." -
негромко, но слышит вдогон.
Шесть полных десятков. "Иичко" - на завтрак,
крупа: греча, манка, пшено.
Еда - для лошадок, овса им не жалко
для черни, для быдла, мурла.
Трудилась за плату - смешная награда -
чужого не взяв, вам не жить.
Обычная баба не знала, что "стадо"
наложен ярлык на таких.
Хворала, крепилась, но так получилось,
что куча болезней - не в счёт,
а стать инвалидом - великая милость...
Из Хельсинки был перевод.
Достали несчастья страдалицу в марте.
В народе: "Весна..." - говорят.
Легко опускаться, у баков шататься
и крошки бросать голубям.
Когда забирали, то сухо сказали,
мол, Вечный огонь оскорблен.
И жизни усталость на плечи упала,
и стал им ответом лишь стон...
...Здесь кости, здесь кости, их сотни и сотни,
здесь страшные помнят бои.
Невидимый мостик со стрелкой "nach Osten".
Все восемь веков град стоит.
Тевтоном, Литвою, Смоленском, Москвою,
Ганзейским союзом ценим,
он бойко и долго в наследственных войнах
разменной монетой служил.
Но те дела - в прошлом, поставлена точка
имперским державным копьем.
То красным, то белым, а ныне вот - серым
раскрашен истории фон...
Вы знаете, сколько здесь жило до войска,
в крысиный одетого цвет?..
Полста тысяч жизней их юной отчизны,
сменившей алтарь на портрет.
Была мясорубка, четыреста суток -
в ней дети и бабы не в счёт.
Лишь в дымке под утро писаку и суку
спасли - больно "пел" хорошо.
А те, кто остались, до смерти сражались,
им почести враг отдавал.
Весь город распался, до глины, до сланца -
из пепла он вновь восставал.
Три четверти века. Всё - стройки, успехи
и множество славных затей!..
В народе - прореха, и до сих пор нету
в нём больше, чем жило, людей.
И ямы такие, как будто бомбили
вновь "штуки" с сиреной шоссе.
Дома приуныли и только могилы
сияют в почётной красе...
...Пропали все звуки, бредут две старухи,
за каждой - свой век и свой крест.
Сердечною мукой - опущены руки -
терзается втуне поэт...
Михаил Стальберг (Фадеев)
21 апреля 2021 года
цикл "Сумерки нострадамусов"