Один поэт, сказать точнее – щелкопёр,
Что был неглуп и на язык весьма остёр,
Классические брал произведения
И переделывал, похабя без зазрения.
Так покушался он на самое святое!
«Святое! Надо же! А что это такое?
Кощунство? В чём оно? Ведь это только шутка,
Что героиня эта стала проституткой,
А тот герой – подонок и маньяк,
Но как смешно, оригинально как!»
Когда опошлить смеешь всё и вся легко,
Тут и до подлости совсем недалеко.
И постепенно, словно ржавчина металл,
Его цинизм, уничтожая, разъедал.
Из-под его глумливого пера
Лишь грязь и пошлость изливались на-гора.
Баркова лавры не давали, знать, покоя,
И он хотел снискать себе такое:
Стать первым в мерзости во что бы то ни стало,
Хотя б дурная слава, но его достала!
Пусть за труды сии, конечно, не почёт –
Металл презренный в кошелёк его течёт.
(О, вожделенный и не пахнущий металл!
Ну кто о нём, сказать по правде, не мечтал?!)
С деньгами похоть утолив свою сполна,
Хотел он дна достичь… Но нет у бездны дна!
Всё это – следствие. Причина, корень зла
В том, что судьба его сурово подвела.
У жизни правила поистине жестокие:
Одна спасает, а сгубить стремятся многие…
И вот в чём ужас, собственно, друзья,
Что этот щелкопёр, представьте, я!
Спасибо Гоголю! Он знал, что делать с тем,
Когда касаешься для всех запретных тем.
Иные классики неверно говорят –
Сгорают рукописи, ещё как горят!
И не напрасно из того куют клинок,
Что ни один порок вовек разъесть не смог.
Я расхотел быть в пошлости великим,
Черновики те удалив единым кликом.
Но чернь души отмыть намного тяжелее,
Пускай мучительно – так лучше! Так честнее!
Теперь грядущему в глаза смотрю смелее,
Со мной любовь, которой в мире нет светлее!
И ни при чём здесь вовсе нравы, времена…
Пусть губят многие, спасает лишь одна!