Часть II. ГОСТИНАЯ
В гостиной тихо и тепло,
И лампы мягкий свет разлит,
В узорах инея стекло,
А в очаге огонь горит.
Детишек трое за столом,
От книг их трудно оторвать.
Они читают о былом,
Им любопытно все узнать.
Картинки, сказки старых книг-
Мир неизведанных дорог…
Он дарит детям счастья миг,
Восторгом их глаза зажег.
А в это время мать с отцом
За милой сценкой наблюдают,
И озаряет радость дом,
И лица гордостью сияют.
И Гилберт смотрит на жену
И на детишек долгим взглядом,
Не верит страшному он сну,
Что ужас этот – где-то рядом.
А детский лепет у окна
Отрадой слух его ласкает,
Улыбкой тихою жена,
С ним сидя рядом, расцветает.
Играя шелком, жаркий блик
Изящный профиль очертил,
И локон вьющийся на миг
Теплом огня позолотил.
Чьей бредил Гилберт красотой,
Все так же прелести полна,
Не омрачен еще бедой
Покой прекрасного чела.
И благоденствие царит
В их доме вот уж много лет.
Нужда, раздор их дом бежит,
Слезам там тоже места нет.
Там прихотлив узор ковров,
Их мягкий ворс сулит покой.
Пронизан солнцем этот кров
И светом радости земной.
Казалось, даже спаниель,
Покой всем видом излучал.
Уткнувшись в мягкую постель,
У ног хозяйки он дремал.
В глазах детей – улыбки луч -
Дано им счастье с малых лет,
И нет еще на небе туч,
И горя в жизни тоже нет.
Увы, Несчастью суждено
В урочный час сюда прийти.
Ах, если б этот дом Оно
Могло подальше обойти!
Но здесь Оно, прокралось в холл,
За шагом шаг вперед скользит,
Зловеще тень легла на пол -
Уж рядом с Гилбертом стоит.
Ладонь холодную кладет
Ему на сердце, болью сжав,
Он креслу дрожь передает,
От страха вновь затрепетав.
Никто – ни дети, ни жена
Его не видели лица,
Она, детьми поглощена,
А тем - совсем не до отца.
И в доме собственном он был
Так бесконечно одинок,
И ужас душу леденил,
Войдя в уютный их мирок.
А разум тщился удержать
Картину мирную вокруг,
Но словно магии печать –
Все перед ним исчезло вдруг.
Незримый мир враждебных сил
Восстал, борьбу его сломив,
В иную жизнь он вдруг вступил,
И новых чувств увлек порыв.
Но описать бы он не смог
Того, что взгляд запечатлел.
Сплетен фантазии клубок,
И наступил словам предел.
Неясный шум и зыбкий мрак -
Все разом хаос поглотил,
И голосов людских никак
Не разобрать средь диких сил.
Вот ветра яростный порыв
Со всех сторон его объял,
И, в мрак зеленый погрузив,
В пучину водную послал.
Где он теперь, уж не поймет:
Дышать становится трудней,
Лишь буря воет и ревет,
И холод смерти все сильней.
И шел во тьме за валом вал,
Вздымая грозно мрачный свод.
Не то ль Иона ощущал,
Попав однажды в бездну вод?
Внезапно хаос прочертил
Виденья смутного полет:
Кто этот призрак породил?
И что за знак он подает?
Виденье ширилось, росло,
Все мирозданье поглотив,
А следом темный вал несло
Под бури яростный мотив.
Валов неистовый разгон
Волною тихою сменился,
И ветер стих, как будто он
От дикой бури утомился.
И снова медленно встает
Виденье, хаос раздвигая,
Как будто брызг водоворот
Парит, пред взглядом зависая.
Вот тело женское всплыло,
Его волна слегка качает,
И вод сверкающих стекло,
Как в гроб хрустальный, заключает.
Покоем бледный лик дышал,
Как будто сон глаза смежил.
И Гилберт сразу же узнал
Черты, что некогда любил.
Пытался тщетно он изгнать
Пред ним парившее виденье,
Но не хотела исчезать
Волна, как призрак Провиденья.
Наверх ли Гилберт поглядит -
Там тень простерта океана,
Под ним зеленый мрак царит -
Морей бескрайняя поляна.
А тело, лежа на волне,
Как будто в воздухе парило.
Поклясться мог бы он вполне,
Что наяву все это было.
Он видит мук душевных след,
И смерть стереть его не в силах.
Печать страданий многих лет
Злодея б даже поразила.
Вновь ветра яростный порыв
Поверхность водную вздымает,
И мимо Гилберта проплыв,
Труп хладный в волнах исчезает.
Во чреве мрачном порожден,
Гнев моря выхода искал:
С виденьем Гилберт разлучен,
В иной предел он вдруг попал.
Крушенья призрак там витал:
Обломки волнами швыряло,
И мутный ил их покрывал,
Трава морская оплетала.
Но шаг за шагом робкий луч
У мрака мир отвоевал,
И шторма рев, и сумрак туч
Все дальше он отодвигал.
Вдруг все исчезло, как в туман:
Крушенье, буря, ветра вой.
Ужель все это был обман?…
Детей он видит пред собой.
За шею Гилберта обняв,
Отца целуют на прощанье,
Спокойной ночи пожелав,
Они идут послушно в спальню.
И вместе с ними мать идет
Молитву Богу вознести,
Но то, что Гилберта гнетет,
На ум не может ей прийти.
О, Боже, мук его предел
Лишь Ты способен сократить.
Великий грех свершить он смел.
Но милосерден Ты - простить!
Вот Гилберт голову поднял,
И был спокоен этот взгляд.
Неужто страх его терзал
Всего лишь пять минут назад?
Он чувства может обуздать
И что на сердце – ловко скрыть,
Привык он маску надевать,
Улыбкой всем приятным быть.
И, поразмыслив, он сказал,
Что это только страшный сон,
Хоть в глубине души и знал,
Что в предсказанье посвящен.
Жалеть он вовсе не привык
Ту, с кем он жизнь свою делил,
И нынче жалости родник
Его души не окропил.
И если то был вещий сон, -
Так про себя он рассуждал, -
Пусть смертью будет искуплен
Тот страх, что так меня терзал.
Вкруг ног моих обвилась сеть,
Не мог и шагу я ступить.
И стыд готов был я презреть,
Чтобы свое бесчестье скрыть.
Спрячь Элинор во мраке волн,
Пусть тайно сгинет бренный прах,
Пусть мирным будет ее сон,
И пусть меня оставит страх.
И снова будет мне почет
Средь тех, кто честь мою ценил,
Покуда бездна бережет
Позор, который мне грозил.