Форма сонета как повод поэкспериментировать с формой
О венке сонетов ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ О НАС http://stihi.ru/2021/04/21/4961
Людмила Вязмитинова, поэт, литературный критик, культуртрегер, организатор Фестиваля «Поэзия со знаком +»
В наше время серьёзно говорить о твёрдой форме литературного произведения можно только касаясь её истории – настолько пластичными, гибкими, постоянно переходящими друг в друга стали её жанры. Массированная игра – именно игра, о возможных более чем серьёзных последствиях которой практически никто никогда не задумывался, – с жанрами и родами литературы началась в Серебряном веке – с приходом так называемого исторического авангарда. И с перерывом на время запретительных мер Советской власти по нарастающей продолжается по сей день – обретя новые степени лёгкости и свободы после перехода от Модерна к Постмодерну, а от авангардного эксперимента – просто к эксперименту, фактически, ради него самого, а не поиска, скажем, «самовитого слова». Перефразируя известное высказывание из культового фильма «Иван Васильевич меняет профессию» в отношении фигурантов литературы можно смело сказать: «Играют все!». Ну или практически все, часто об этом даже не подозревая – ибо такова наша нынешняя культура.
Именно на такие незамысловатые мысли навело меня произведение под названием «ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ О НАС» с эпиграфом из известного теоретика литературы Нины Ягодинцевой – о том, что ныне форма сонета – это «суггестивная проза», а «строчная (не-строфическая) форма» «почти (и даже не почти) превращают текст в прозу». Не имею чести знать, из какого произведения Ягодинцевой взята эта цитата, заметив при этом, что согласно традиционным правилам введения в текст эпиграфа принято указывать, из какого произведения данного автора он взят. Но в наше разболтанное время, как уже было сказано, соблюдение любых, до того считавшихся незыблемыми, правил, более, чем необязательно. Да то сказать, зачем знать контекст высказывания Ягодинцевой, если вспомнить, что речь идёт об игре ради игры – ничего особо серьёзного в плане содержания изначально не предполагается. Как тут не вспомнить Дмитрия Александровича Пригова с его пророческими словами о наступающей «свободе без конца, без выхода и входа», которой он «страшится, как честный человек».
Однако вернемся к разбираемому произведению. Как известно, сонет состоит из 14-ти строк, и наш текст состоит из 14-ти небольших текстов, обозначенных как «День первый», «День второй, и далее – вплоть до «День четырнадцатый» – напоминаю, что мы имеем дело с текстом под названием «ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ О НАС». Первый, второй, третий, пятый, восьмой, одиннадцатый и тринадцатый тексты – безусловно поэтические, но, будучи записанными в строчку, попадают в зону, переходную между прозой и поэзией – излюбленную для экспериментаторов всех мастей – как от прозы, так и от поэзии. И в данном случае мы имеем дело фактически с близким к метрическому, но все-таки свободным стихом, записанным в строчку. При этом оговорюсь: термин «свободный стих» здесь употреблен для обозначения широкого спектра стиха – как противоположного строго метрическому – это распространено в разговорах о практике стихосложения. Если же подняться в высоты теории, но в каждом отдельном случае придется разбираться и в итоге говорить либо о гетероморфном стихе, либо о ритмической, в той или иной степени приближающейся к метризованной прозе, либо о какой-либо переходной форме между ними.
Четвёртый, шестой, седьмой и десятый тексты отличаются от вышеописанных только тем, что они оформлены как стихи – то есть записаны не строчку, а в столбик – строчками, то есть стихами, разделенными межстиховой паузой. В каждом – 14 строк, как это положено сонету, но без обязательного для сонета разделения на строфы – два катрена и два терцета. Следовательно, о твёрдой форме сонета говорить не приходится, тем паче что для русского сонета характерен пятистопный ямб – отклонения допускались очень небольшие, что в данном случае не наблюдается. А девятый и двенадцатый тексты состоят как из вертикально, так и из горизонтально оформленных фрагментов – при том, что это очевидная проза.
И самый интересный – заключительный, четырнадцатый текст. Он состоит из двух вертикально оформленных фрагментов из 14-ти строк. Первый – явно ритмическая, на грани с метризованной, проза, оформленная как стихотворение с ярко выраженным анжамбеманом – об «обилии» которого в современном сонете говорится в эпиграфе от Ягодинцевой. Тогда как второй, заключающий весь большой текст, фрагмент – практически сонет, за исключением того, что между терцинами нет межстрофического пробела. Этот сонет имеет название – очень характерное – «Магистрал». Как известно, так называется последний – 15-й – сонет так называемого «венка сонетов», связывающий между собой все части «венка».
Напомню, что «венок сонетов» – также твёрдая форма, требующая наличия следующих друг за другом 15-ти сонетов. При этом первая строка второго сонета совпадает с последней строкой первого, первая строка третьего – с последней строкой второго и т. д. Четырнадцатый завершается первой строкой первого, а пятнадцатый – магистральный сонет, или магистрал, он же мадригал – состоит из первых строк предшествующих 14-ти сонетов. И в нашем тексте это правило соблюдено – с небольшими отклонениями, вполне простительными, если учесть нестандартные для классического, твёрдого, сонета формы составляющих этого «венка». И представленный к разбору текст вполне можно квалифицировать как разболтанный – в духе нашего времени – венок сонетов, поскольку соблюдено главное правило «венка» – первая строка второго сонета совпадает с последней строкой первого и так далее. А текст под названием «Магистал» вполне можно считать не входящим в «День четырнадцатый», а самостоятельным, то есть пятнадцатым в «венке».
Подводя итог своему аналитическому экспромту, скажу откровенно: после прочтения представленного мне на рассмотрение выполненного в духе времени «венка сонетов» ни в голове, ни в сердце у меня ничего не отпечаталось, хотя тексты довольно хорошо сделаны и звучат довольно красиво. И я ровно ничего не могу сказать о паре «мы», объявленной героями текста – ни о них самих, ни о том, что произошло между ними. Перед нами – муляж содержания, чистое, оно же пустое экспериментирование с формой, вполне возможно, любезное сердцу любителей эксперимента ради него самого. Недаром в конце текста стоит сноска, содержащая определение термина «темперация» – (от лат. Temperatio – соразмерность) как небольшого отклонения от текстовых интервалов, изменяющего первоначальное звучание текста. Здесь всё построено на отклонениях – правда, не таких уж и небольших. Именно звучания, а не содержания, определяемого формой. Вряд ли в Серебряном веке такое было возможно – во всяком случае для значимых, дошедших до нашего времени авторов. Каким бы смелым ни был тогда эксперимент, он, как уже было сказано, преследовал некую цель. И если сейчас это не так, то, видимо, в этом – коренное отличие Модерна от Постмодерна.
Скорее всего, исходным толчком для этого эксперимента послужила цитата из текста Ягодинцевой, поставленная автором в качестве эпиграфа, в данном случае являющегося ключом к разгадке его замысла. Конечно, в определённом смысле этот эксперимент интересен, и он может быть продолжен – вариаций этого продолжения множество. А вот как придать этим текстам содержание, ради которого пишут поэтические строки, право слово, не знаю. Да в данном случае это и не требуется – речь идет об игре ради самой игры. Игре с формой, о которой можно сказать словами одного из героев её одного культового фильма – «Александр Невский»: «Надоела мне эта поножевщина [читай – работа над содержанием]. День дерусь, а два в тоске лежу. Хотел было на Волгу податься – поиграть топоришком [читай - формой]». Лучше не скажешь – поиграть инструментом от избытка силы, коли нет высокой цели, на которую эта сила израсходуется.
Людмила Вязмитинова
06.04.2021