МУКА
Читатель, определите сами название моего
стихотворения.
Вам надо только
выбрать ударение.
Нина Бабинцева. Посвящаю отцу
Теплицкому Василию Левковичу и Мурманчанам.
Он вспомнил встречу
на разьезде -
зима, снежок, работает движок. До Ваенги путь недалёк. Не проскочил шофёр, застрял на переезде.
В кабине были они втроем. Сиделец N, да парочка служак.
Один по званию старшой.
Водила просто был солдат. Служаки вышли, покурить, да по колоне прогуляться иль просто пошептаться.
К грузовику пристроилась с санями лошаденка.
В тулупе молодуха.
За пазухой дитя, закутано в платок.
Как будто нет кругом разрухи. Снежинки падают на белый завиток-девчонка.
В санах в огромных валенках сидел мальчонка. Такая простота его смутила.
И глаз от них
не мог сиделец оторвать. Они напомнили ему его сестёр и мать.
И то, о чем боялся
вспоминать: как разорили, как семью
развеяли по свету, изгнав с насиженного места, и что жениться не успел.-
Теперь тюрьма
его невеста.
Куда уж горше.
Кадык под драным шарфом
заработал поршнем.
Сдавило горло.
Всплеснулся гнев.
А молодуха через сани перегнулась и сгусток
крови выплюнула в снег. По бабьи сполз платок и пряди русые упали, и две косы опричь, в скупом рассвете засияли.
Он приоткрыл окно и свистнул. Зачем?
Он ей помочь не мог ничем. Она же оглянулась на призыв.
И птицей в клетке сердце у него забилось. Смущенно вытирая рот тряпицей,
Она глазами голубыми
извинилась.
Другой рукой самым прекрасным вечным жестом поправила
платок.
И взгляд его
поймав, почти пропела
свой монолог.
Вот ведь! ... последний выплюнула зуб.
Да и нешто! Не зуб и был.
Все вывалиться норовил.
Напасть какая эти переезды. Вагоны -то вон колготятся. Да буферам-то долго будут колотить. Наверно заверну назад. Спешила к фельдшеру, сынишка заболел.
Начальство не успела
упредить...
Думала ...
мигом обернусь...
А ну как хватятся меня!
Угроз, да ругани не оберусь!.
Кабы знатьё,
ак не поехал б сюда.
Она махнула детской
ручкой.
Зуба то жаль, мне было с ним сподручней, а остальные унесла цинга.
В самом прекрасном сне не мог бы он услышать
этот говорок. Под горло подкатил комок.
Не мог он чувствам дать управы. К судьбе упреки
улетели прочь. И из кабины выйти он неволен, не по уставу. Хотя бы сани завернуть помочь.
А мать дитя больного, меж тем, уже с дежурной
говорит. А та сигнал кому-то подаёт, шлагбаум поднимает...
Да поспешать им
всем велит.
Сиделец ладный, молодой, да чернобровый. Как, все хватиашие беды чрез край.
Суров не по годам,
сопровождал сидельцев роботяг- таких как сам, взамен иссякшим силой доходяг.
Не сытые, преданые родиной и брошенные в ад, Не могут после этих испытаний выдержать такой напряг.
Протаптывая тысячи шагов по аэродрому, они
проваливались в мокрый снег. Одолевали
жёсткий наст.
Враг у ворот! Аэродром Североморску- кислород! Туман в глазах, и не для этих доходяг такой форсаж.
Так хочется закончить на Гоглофу путь, упасть распятым в чистый снег- навек уснуть.
Но не облегчат им судьбу и не убьют.
Будут судить, предьявят
саботаж и снова десять лет пришьют.
Не выбраться, нет, из трясины. А сзади грузовик ползет, толкает в спину.
Этот сиделец, что попал в мои стихи был "Мужиком".
И вот в кабине старшина заводит разговор с солдатом.
-Это была жена хохла с детьми. Моя землячка
Евдокия. Ой, хороша была когда-то. Сейчас в чём теплится душа!
Голод, бомбежки, страх. Одна с детьми, как кошка носит их в зубах.
Он сказывал, приедет к ней, нет ни окошек, ни дверей.
Все искорёжено, разбито. Найдет ее в подвале. Она сидит в большой печали. Узел с одеждой, подарок - килем от родни, водки бутыль, что про него была припасена-
украли..,украли.., украли...
А под тулупом сумка с детским барахлом, хлебные карточки, да документы. Они в бомбежку-то заглавные моменты. Одне огромные глаза торчат. Чего вот не уехала и мучает робят... Мы с ней почти что из одной деревни.
Его-то хорошо ты знаеш?
Ну да, через нее, да финскую с ним воевали. Он как-то так меня огрел. Хохлом, да кулаком его и раньше называли. Отшучивался раньше-то, чего вдруг озверел.
А с Евдокией - то, у них давно? Еще до финской уже был пострел. Они до финской-то красивы были оба. Брови ему ровно кто нарисовал.
-Да, слышал в гараже, что он шофёр от Бога.
А-ак вот ведь, каким он был таким остался.
Вчера в столовой с поваром подрался.
Тот ему хлеб зажал, мол, опоздал. Хохол его так отволохал. Но все смолчали из-за дочки крохи.
В Мурманском стонут от бомбежек, еще и голод. Дома разбомблены,
собачий холод. И нет еды. На карточки хлеб не дают, а только парена пшеница. Её вареную мужик не угрызет, не то без зубьев молодица. А кто сегодня сзади? Он и есть - везет муку. Ты... это..., что... жену с больным дитём
видал, ему не проболтайся...
Да по уставу с ним... Не нарывайся!
Что было дальше вам расскажет мой отец.
~~~
Красивый вечер. Край прекрасный. Саманный дом в центре села. За девяносто моему отцу. Сидим под старой абрикосой, поём ассану его винцу.
Простецкий стол, на нем хозяйничает пьяный ветерок, что налетел из-за угла. Смёл крошки,
уронил графин. Его он по столу катает, кое о чем хозяину напоминая.
Потом обрушится на маттеолу и ей цветочки пощекочет.Она свой
дивный запах разольет.
И уж в который раз за вечер комплимент
сорвёт.
А дальше в куст
гортензии ворвётся.
Ей шапки еще больше распушит и за калитку
улетит.
О,Украина! Джулинка!-Души маяк!
Вторая родина моя.
Здесь похоронены все прадеды и братья и мама вологодская моя. Намучавшись, спит в добрых их обьятьях... Однако, нас графин наполненный заждался... пока за ветерком я наблюдала. Как и сосед по прзвищу Коза уже четвертый нарезает круг вокруг -
похмельное
хождение по "муках".
То кашлянет,
то хрустнет веткой, короче, шлет нам не вербальные приветы. Пока не крикнем. Тю! Мыкола, ты ли это? Давно не видели тебя. Заходь, сидай, какие вести ?
И разговор наш как игла в заезженной пластинке, и в этот раз застрял бы
на одном и том же месте:
бомбежки, Мурманск, Апатиты, голод, лагеря, побег.
и холод. (К слову сказать, ваша покорная слуга, которая вам повествует эти строки, из перечисленного многое пережила.)
Тема всегда была
одна - война.
Но неожиданно Микола дЭколы бравший слово,
заговорил о депутатах, шо бигають воны по ризных хатах.
То голосуе вин за Кролика, а то за Юлю, а то мэжамы втик, наприклад, в стан Цыбули.
Так и хитаются
туды сюды.
Тема живая, и не случайна, горячую на блюдце принес её из Сельской Чайной-
джулинский форпост архитектуры, да и стоит напроты Дома Культуры.
Где горохлянную ив кашу; жинка втикла, а вин николы не був папашей. Меже людэй не знал вины. Статус как у меня - дитя войны.
Суржику было где разгуляться!
Каждый старался осведомленней всех казаться.
Опять же резюме подвел Коза. От дядько Витя, от дывится... Трэба щоб
вышмалювалы нумеры пид мышкой. Або в паху на булави!
Тоди бы хрэн воны у другу партию втиклы.
Таке я чув у вермахти було.
О !... Зараз скаже, шо в Германии служил и там козу по вулыци водыв...
Отец, который слышал это сотни раз, глядя на всех, спросил:
Я вот все думаю, кто ж меня спас. И начал свой рассказ:
В Мурманске голод, да бомбёжки. Карточки дали, а продуктов нет. Спец самолетом привезли пшеницу и пареную иногда давали на обед. Ее не разгрызёшь, да и цинга. И ни одиного, как мама выражалась, зуба. Да ты ее высасывала всю.
Я от отчаяния выл, как бы украсть, хотя бы
горсть муки, которую я иногда возил. Как-то совсем уж допекло, и я свернул с дороги... Короче, я мешок проковырял и несколько горстей муки украл. В портянку замотал. В бушлат иль ватные штаны запрятал. В гараж приехал сунул в карбюратор. Всю ночь дрожал, совсем от страха скис, а утром сунулся в машину: Матерь божья!
М-о-ои-и грех-и-и!
Нэма портянки, нема МУКИ!
Секирой в сердце застрял страх...
За это в финскую расстрел. Д-а-а... дело моё швах! Время идет. Никто и никуда меня не вызывает.
И кто меня от смерти спас я до сих пор не знаю?!
Прошло пол месяца молчок. Голод крепчает. Она записки мне передаёт. Ну, погибают...
Как-то иду, злой ветер и сухой мороз.
От холода и голода волосы дыбом под
штаниной.
Меня окликнул старшина: Василий, завтра за МУКОЙ наладь машину.
Однажды ему д-о-о-бре приварил, Ну, вредный вологодский! Мамин земляк. Все на меня, хохол, или кулак. Дорога была трудной в этот раз. Зилок мой дребезжал, скулил на фронтовой дорожке, а я мастак был ездить под бомбёжкой. Ну вот стою я на разгрузке...
Бушлат висит, бурду, что дали на обед всю вытрясло давно. И есть хочу и так хочу уснуть. Шнопак повесил; в глазах слюда от холода иль слёз. Тоска гнетёт. Скорее бы в казарму и свалиться. Вот вот последний унесут мешок... И слышу: Что хохол, хочешь муки? И не успел я разозлиться.
Мужик нагнулся над
мешком. Из под ушанки меня взглядом резанул, и взяв мешок, его умело надорвал и по настилу кузова пустого
т-а-а-к д-о-о-бре
с ы п а н у л!
Бабинцева Нина.
2021г. май
Нарва-Йыэсуу
УСТЬ-НАРВА
ЭСТОНИЯ.