сердце покрывается чем-то липким: не сахар, не паутина -
время густеет в аорте, быстро, необратимо.
нужно, тебе говорят, чтобы выжить - вставать, идти, но
вот ты лежишь, раздроблен, глаза зловещие.
мир на тебя обрушился гильотиной,
разошелся трещиной.
не запишет никто на обрывках случайных листиков:
как мы были искренни, голодны, как искали истину,
как неистово жили, любили - истово,
возводили дворцы из ящиков,
в самый черный день оставались чистыми,
верящими, настоящими.
как гуляли до ночи в высокой траве, исцарапанные бурьяном,
улыбались несмело, как будто кривясь от незрелых яблок,
как дарили друг другу нежность, оставляли друг в друге ямы,
что следы в свежевыкатанном асфальте.
почему тех, кого называли друзьями -
теперь никак не назвать их?
потому что уже неважно - был ли он тот, была она та ли.
потому что прошлое уплывает картонкой в слепые дали,
полувзмокшим корабликом в бурной весенней тали,
разбиваясь о сырость бетонных стен.
просто те, кто тебе уже все отдали -
ничего не хотят взамен.
просто время в тебе загустело настолько, что кажется неизвлекомо.
память делает голос родным, а лицо - знакомым.
осознать, что тоска не по людям, а по фантомам, -
не убьет ни святости их, ни ценности.
так суждено скитальцам дождаться дома,
раздробленным - цельности.
...
солнечные пятна под веками выстраиваются в триптих.
снова идешь - среди выжженных и испитых,
но свет во тьме светит, и свет внутри их,
и свету они обещаны.
просто в минуту, когда заканчиваются молитвы, -
зарастают трещины.
[30.03.16]