Когда шуршит письма подкладка,
я в сфер вникаю разговор,
и за могильною оградкой
мне чудится последний спор
инакого с прекрасно-чудным
на разделительной меже,
которой нет в краю подспудном
ни на последнем этаже,
ни в самом истовом подвале,
где проживают гаражи
и тачки из дамасской стали,
крышующие этажи.
Я гул, я тишь, я две улитки,
спешащие на тет-а-тет,
я крыша от былой кибитки
и оступившийся кларнет.
Одновременно и однако
бываю я ещё тромбон, –
ведь в жизни всё бывает всяко,
тем более, когда влюблён
в две разницы эпох различных
во всём, что можно сосчитать
в колонках, почерком приличных,
и четверть века ликовать
до получения сигнала
из тех же словотворных сфер
о том, что разница устала –
и нет уже СССР.