Видимо, в этот день плакали жёлтым и красным осины,
или февральская вьюга укладывала Москву в ледяную кровать,
или ещё что-нибудь происходило значительное и красивое -
в день, когда я поняла, что моя рука не сможет теперь рисовать.
Я — глядела на пальцы, обвисшие жидко, бессильно, беспомощно,
долго глядела, пока не пришлось включить (левой рукой) свет -
думая: если человек может жить и не рисовать, он, наверное, не художник,
нечего тут волноваться. Этот человек, вероятно, просто поэт.
Точно помню, в деталях, что день был морозным и очень вьюжным,
сугробы мне были по пояс, потом по грудь, приходилось переплывать.
Вечером этого дня, глядя в тарелку со скудным, почти что постным ужином,
я осознала, что, кажется, мне больше не танцевать.
После, многажды, слушая, как не слушаются макаронки ног,
я, как Алиса, слала им, бесконечно далёким и близким, привет,
думая: если человек может жить и не танцевать, он, наверное, и не танцор,
нечего бить тревогу. Этот человек, вероятно, просто поэт.
А потом — я не вспомню, когда — вдруг рассыпался мир на пёстрые паззлы,
я утратила время, слова, имена и лица, детали, моменты, штрихи -
я сидела, как сидела всегда, у окна, глядя на вот это бесчисленное и больше не связанное,
и всей собой понимала, что теперь не могу рождать стихи.
И что хуже всего, я живу, я дышу, и будто совсем ничего не случилось,
мои руки немы, и губы пусты, и словно должно так быть,
и, возможно, конечно, в том есть великая божья милость -
уродить меня не поэтом, при такой-то канве судьбы,
только давит на грудь могильной землёй любая строка чужая,
и любая своя, любой свой стих, который не будет спет,
не уйдёт с моих пальцев и губ, бумагу и файл обжигая…
И совсем невозможно жить, когда можешь жить потому, что ты не поэт.
2015