Изящно шла бодлеровская Жанна
по улице, не знавшей алых роз.
Ее влекли коварные туманы,
ей вслед кричали пьяные болваны,
а смрад притонов бил в изящный нос.
Слипались ускользавшие минуты.
Из тьмы порой знакомых вырывал
фонарный свет, мучительный и мутный:
Ах, эти лица тленом грёз раздуты!
Ах, этих взглядов откровенных шквал!
А где-то там, на ложе Асмодея,
рассыпаны увядшие цветы.
И Жанна, трепеща, краснея, млея,
спешила к злу, что глаз ее темнее,
и жгла святыни, плахи и мосты.
Костями вечно проклятых поэтов
был вымощен широкий тротуар.
И страсть, не признающая запрета,
та, что в сонетах шепотом воспета,
текла по ним, густой взвивая пар.
Все призраки стихали в восхищенье,
вскрывали вены гнусные ханжи.
Да кто ж она?!
Имеет ли значенье?
Лишь проскользнет по чьей-то жизни тенью,
и канет в бездну вымыслов и лжи.
Весь мир – мираж! Вселенная обманна!
Но без жеманства и без всяких поз,
как грязный ангел, чистая путана,
изящно шла бодлеровская Жанна
по улице, не знавшей алых роз.