Здесь даже не предполагают
Взаимосвязанных вещей:
Товарищи господ ругают,
А господа – товарищей.
И я собой являю стража
Разбитой рыцарской брони,
И не предполагаю даже,
Что сам такой же, как они.
По мне товарищ – просто пешка
В руках товарищей иных.
Последних дней больная спешка
Среди теней, давно больных,
Всё захватила, подчинила
Своей умелой суете:
Плывут кровавые чернила
На белом жизненном холсте,
Готовя новые восстанья
По воле мелочных богов,
Но сохраняя очертанья
Давно знакомых берегов.
_______________
* Иллюстрация:
графический коллаж Олега Варламова.
Не люблю толпу, митинги, демонстрации и всяческие массовые мероприятия. Вообще, любимое ленинское словечко – "масса", применительно к людям, представляется мне совершенно гадким, вспоминается рвотная масса и т.п. Но меня не покидает странное, неотвязчивое чувство, что нас снова превращают в массу: аморфную, податливую и страшную в своей направленной агрессивности.
Это было в Москве, в последний сентябрьский вечер 1993 года. Я, молодой журналист, приехал в столицу, чтобы попасть к Белому Дому, но это было непросто. Кордоны ОМОНа и милиции перекрывали все подступы, а на небольшой площади у метро "Баррикадная", напротив известного высотного здания бурлила человеческая толпа. Рабочий день истёк, и поток людей выплёскивался из метро безостановочно. Но люди попадали в ловушку – с оцепленной площади некуда было уйти. Получался естественный "накопитель". ОМОНовцы, закованные в броню, с двух сторон стояли стеной щитов, не давая никому покинуть территорию. До 17–00 это было возможно, к этому даже призывали, а потом – нет. Начиналось заранее продуманное представление. На балкон высотного здания поднялись люди с красными флагами: Владимир Анпилов, Сажи Умалатова, Виктор Алкснис (тех, кого помню – лидеры тогдашней оппозиции) – им никто не мешал. Через громкоговоритель на толпу посыпались призывы: "Все на прорыв оцепления! Все – к Белому Дому! Руцкой – президент! Банду Ельцина – под суд!" Так продолжалось около часа. А народ всё прибывал, и на площади между метро и высоткой уже яблоку некуда было упасть. Люди сильнее нажали на ОМОНовцев. Те стали в два ряда, а вперёд вытолкнули 18–летних мальчишек–срочников, бледных и перепуганных, вооружённых одними щитами. На детей в военной форме люди старались не жать и не лезть с кулаками. С балкона кто–то визгливо заверещал: "Товарищи! В Ленинграде народ взял власть, к нам на помощь едут отряды ленинградских рабочих! Ура, товарищи! Все на прорыв оцепления!" Часть толпы тоже закричала "ура", часть глухо зарычала. Я сжатый так, что даже не мог пошевелить рукой, перестал понимать происходящее, только глядел по сторонам и запоминал. Слушать агитаторов надоело, и я, выбрав в толпе милое девичье лицо, смотрел на него и невольно любовался правильными чертами. Девушка была в белом пальто (но виднелся только его воротник) и стояла невдалеке от меня, так же не имея возможности пошевелиться. Наверное, студентка, с лекций возвращалась и – попала. Тем временем на балкон к агитаторам поднялись телеоператоры с камерами и явно приготовились к съёмке. "Все – к Белому дому!" вновь раздался клич, усиленный громкоговорителем. И в ту же минуту с противоположного конца площади послышалось нечто другое, совершенно дикое и пугающее: "Газы! Они пустили "Черёмуху"!" Глаза неприятно защипало. Толпа как бы вздрогнула сама в себе и вдруг рванулась всей массой. В ту же минуту ОМОНовцы, перекрывавшие выход с площади со стороны Белого Дома, как по команде, расступились, буквально за шиворот оттащив и солдат–мальчишек. Толпа, став огромным живым организмом, рванулась вперёд. "Все на прорыв!" – донеслось с балкона, где агитаторы уже сворачивали флаги, а операторы снимали бегущих. Но это был не бег! Это было стихийное движение испуганной человеческой массы – неповоротливой и злой, могущей только ломить вперёд. Ни от кого уже ничего не зависело. Кому–то впереди вдруг стало плохо, человек пару секунд двигался, а потом стал оседать вниз. В воздухе висел общий невнятный крик, вой, гул... "Только бы не упасть," – вертелось у меня в голове. И в это мгновение я запнулся... Я и те, кто сжимал меня, превратив в частицу бегущей массы, запнулись о что–то живое, бившееся под ногами. В тесноте и общем зверином движении ничего не было видно, с леденящим ужасом я заметил лишь белый воротничок пальто, на долю секунды мелькнувший где–то внизу и затоптанный несущейся толпой. Позже я прочитал, что "при очередной попытке прорыва митингующих к Белому Дому были пострадавшие, нескольких человек увезли в больницы Москвы". Тогда никто ещё не знал, что самое страшное ждёт впереди. Но именно с той поры, с того сентябрьского вечера я всей душой возненавидел толпу и тех, кто сбивает людей в безликие массы, направляя их стихийный поток.