11. Музыка
В этой главе не ждите от меня объективности. Какой объективности можно ожидать от человека, когда он рассказывает о предмете своей любви? Поэтому можете не соглашаться со мной.
На протяжении жизни я познакомился, как и большинство людей, со многими видами искусства. Всё было интересно, увлекательно, во всём хотелось основательно разобраться – я не люблю верхоглядства. Но постепенно я понял прописную истину: «нельзя объять необъятное». Пришлось делать выбор. Я начал с изобразительного искусства. Это было в конце 70-х, в начале 80-х годов ХХ столетия. Занятия в Эрмитаже я описал в предыдущей главе. Они не только расширили моё представление об изобразительном искусстве, но, что очень важно, избавили меня от ошибочного взгляда на роль теоретических знаний.
Я наивно полагал: раз искусство, в отличие от науки, воздействует преимущественно на эмоции, а не на разум, то можно обойтись и без теории. Она нужна только искусствоведам, чтобы писать книги, читать лекции и зарабатывать себе на жизнь.
Такому взгляду способствовало знакомство с работами бездарных искусствоведов, а также неправильно понятое (это я уразумел только теперь) высказывание Софьи Петровны Преображенской, знаменитой оперной певицы из «Мариинки». Меня познакомила с ней в 1948 году на студенческом «английском вечере» преподавательница английского языка. Я был английским конферансье на вечере, и после окончания концерта, на котором присутствовала в качестве гостьи Софья Петровна, мне посчастливилось поговорить с ней о музыке. Я выразил сожаление, что совершенно не разбираюсь в теории музыки и не умею читать ноты. На что она мне ответила: «Это же хорошо. Ведь мы, профессионалы, лишены возможности воспринимать музыку в чистом виде, без постоянного анализа технической стороны исполнения, а это мешает наслаждаться ею».
Я охотно принял высказывание Софьи Петровны в качестве руководства к действию (а вернее – к бездействию). Мне было невдомёк, что слова эти она могла сказать из деликатности, чтобы не огорчать меня. Кроме того, я не придал значения выражению «мы профессионалы». Познакомиться с теорией не означает стать профессионалом.
После шести лет занятий в Эрмитаже я понял ошибочность мнения, что для восприятия искусства достаточно иметь определённый комплекс физиологических и психологических качеств. Например, музыкальный слух для музыки, цветовое зрение для живописи и для любого вида искусств – эстетический вкус, чувство красоты. Действительно, эти природные качества абсолютно необходимы, но совершенно недостаточны для полноценного восприятия произведений искусства.
Контакт на основе естественного чувства – это лишь первая ступенька в мир искусства. Кого это устраивает – и слава богу. Это лучше, чем ничего. Однако тот, кто стремится к б;льшему, должен иметь в виду, что знания – это ключ, открывающий двери в огромный радостный мир искусства, способный наполнить жизнь ощущением счастья.
Только знакомство с элементами теории искусства, с художественными и техническими приёмами, с исторической эпохой и личностью художника позволяет в полной мере ощутить красоту произведения искусства и насладиться ею. Это относится ко всем видам произведений искусства, даже к тем, в которых нет конкретно обозначенной смысловой составляющей.
Возьмём для примера Четвёртую симфонию Шостаковича. Человек, который до этого слушал только песни Аллы Пугачёвой, Юрия Шевчука и других подобных исполнителей (кстати, я их тоже люблю), вряд ли придёт в восторг от Четвёртой симфонии,
Чтобы оценить масштаб этого произведения и испытать удовольствие от его прослушивания, надо иметь опыт общения с симфонической музыкой, знать эпоху создания произведения, а также обладать определённым объёмом теоретических знаний. Кончать консерваторию не обязательно, но познакомиться с элементарной теорией музыки не мешает. Казалось бы, при чём здесь знания, когда речь идёт об инструментальной музыке, оказывающей непосредственное воздействие на наши чувства? Очень даже при чём. Знания обостряют эстетическую восприимчивость и расширяют её диапазон. Фигурально выражаясь, знания раскрывают нам глаза на то, что мы не замечаем – смотрим, но не видим (слушаем, но не слышим).
Довольно длительный период жизни я относился к музыке «как все», то есть не проявлял к ней особого интереса. Тем не менее я выделял среди певцов Леонида Утёсова, Марка Бернеса, позднее Аллу Пугачёву, Эдиту Пьеху, Майю Кристалинскую. Были у меня проигрыватели пластинок и магнитофоны, но они, пожалуй, больше отражали мою любовь к радиотехнике, чем к музыке.
Первый всплеск повышенного интереса к музыке произошел у меня в 1956 году. К нам приехал на гастроли Ив Монтан, французский шансонье и киноактёр.
Стройный, обаятельный молодой мужчина в коричневых брюках, замшевых туфлях и в рубашке с расстёгнутым воротником не стоял на сцене, как истукан, а свободно перемещался по ней. Выразительный жест и пластика движений помогали создать образ героев песен. Никогда не забуду завораживающий голос Монтана, сопровождаемый волнующими звуками аккордеона. Ничего подобного до того времени я не слышал и не видел. Страна была изолирована от иностранного влияния «железным занавесом».
Я купил книгу Ива Монтана на французском языке, которая в переводе на русский называлась «Солнцем полна голова». В ней были тексты его песен. Чтобы прочитать книгу и понимать содержание песен, я изучил французский язык. Потом я купил аккордеон и стал учиться играть на нём.
Разумеется, у меня были пластинки с песнями Ива Монтана, и его голос часто звучал у меня дома. Однажды (о, великая сила искусства!) я застал своего шестилетнего сына Андрея за поразившим меня занятием: он сидел около проигрывателя и тихонько пел вместе с Ивом Монтаном с приличным французским произношением: «J'aime fl;ner sur les Grands Boulevards…». Французскому языку его не обучали, содержание песни он, конечно, не понимал, но пел правильно.
Это был лишь всплеск интереса к музыке. А настоящая волна подхватила меня и понесла в океан музыки позднее, в шестидесятые годы. Мой сын Андрей, бывший в то время школьником, стал приносить домой для прослушивания пластинки со странными названиями: “The Beatles”, “Jethro Tull”, “Yes”, “The Rolling Stones”, “Genesis”, “Pink Floyd” и другие.
Я отнёсся к этому без особого интереса: молодёжь всегда увлекается чем-то новым, модным. Однако неугасающий и даже возрастающий интерес Андрея к этой музыке заинтересовал меня, и мне захотелось понять, в чём здесь дело. И вот результат моих исследований: я стал добровольным пленником рок-музыки почти на три десятилетия. «Плен» сопровождался, как это бывает у истинных любителей музыки, созданием фонотеки и непрерывным усовершенствованием звуковоспроизводящей и записывающей аппаратуры. Музыка стала для меня одним из главных источников радостного ощущения жизни. Но почему именно рок-музыка? Ведь из радиоприёмников, телевизоров, радиотрансляционных динамиков постоянно звучала разная музыка: народные песни, советская эстрада («Там на шахте угольной паренька приметили, руку дружбы подали, повели в забой…»), а также классические произведения. Дело в том, что эта музыка, звучащая отовсюду, постепенно становилась привычным фоном, а фон со временем перестаёшь замечать. И вдруг, «как солнца луч среди ненастья», появилась совершенно другая, яркая, необычная музыка. Она поразила мою душу пронзительной эмоциональностью, удивительной открытостью, даже обнажённостью чувств, не замаскированных штампованными условностями традиционной музыки. Я мог десятки раз слушать “Mother” Джона Леннона или “Fool to Cry” Мика Джаггера ( “The Rolling Stones”) и каждый раз комок подступал к горлу. А какой искренней, плавящей сердце тоской и нежностью наполнены песни того же Джаггера “Angie” и “Lady Jane”. А вот в песнях “Hot Stuff” и “Melody” совсем другой Джаггер: жёсткий и грубоватый, но не менее выразительный.
Вообще для содержания песен рок-групп характерен широкий диапазон тем: от актуальных политических событий до переживаний опустившихся на самое дно жизни людей. Рок-музыка 60-х – 70-х годов имеет удивительную особенность, не свойственную другим музыкальным эпохам: обилие музыкальных направлений, представленных различными рок-группами с яркой, неповторимой индивидуальностью. Они настолько разные, что их невозможно сравнивать, нельзя построить по ранжиру. Можно говорить лишь о личных пристрастиях и вкусах.
Странная, будоражащая воображение музыка группы “Pink Floyd”, одним лишь необычным, «космическим» звучанием и властными ритмами способна перенести слушателя из привычного земного, в другой, психоделический мир.
Музыка группы “Jethro Tull”, наоборот, вполне земная, но не менее волнующая. Особую прелесть и узнаваемость придаёт ей колорит шотландского фольклора. Его принёс в группу автор песен, вокалист, гитарист и флейтист Иэн Андерсон. Это человек высокой музыкальной культуры и утончённого вкуса, благодаря чему его песни отличаются необыкновенной изысканностью, независимо от их содержания. Характер Андерсона представляет собой, как мне кажется, сочетание лирической души с саркастическим умом, что и определяет содержание его песен.
Из дисков группы мне больше всего нравился “Min-
strel In The Gallery”. Он звучит и сейчас, когда я пишу эти строки. Я поставил его специально, чтобы легче было погрузиться в атмосферу того времени, когда я услышал “Jethro Tull” впервые. Это было лет сорок назад. Удивительно, но впечатление от музыки не изменилось.
Несколько слов об
Андерсене, как о флейтисте. Флейтой он владеет виртуозно. Звук флейты Андерсона имеет характерный сипловатый оттенок, придающий его музыке по непонятной причине особую прелесть. Я обожаю инструментальную пьесу «Бурре» с солирующей флейтой в исполнении
Иэна Андерсена.
А группа “Led Zeppelin”, беспредельно насыщенная эмоциями, с её великолепными «хитами»
“Black Dog”, “Stairway to
Иэн Андерсон. Heaven”, “Since I;ve Been Тушь,перо. Loving You” – она ничуть
Работа Андрея Соколова. не хуже упомянутых групп, но совсем другая. Но, стоп, пора остановиться. Я не собираюсь составлять энциклопедию рок-музыки. Равноценных по уровню, но разных по стилю групп существовало в то время, вероятно, не менее сотни. Я купался в этом море музыки до начала 90-х годов, а дальше произошло следующее.
Я восстановил знакомство с одним из моих коллег по Институту телевидения Сашей Моделем, сыном известного учёного-радиотехника Зиновия Моделя. Папа Модель в молодости серьёзно увлекался музыкой и даже играл на скрипке в профессиональных ансамблях. Интересовала его и техника.
Когда настало время выбора вуза, он предпочёл технику. Сашина мама была преподавателем музыки в школе при Ленинградской консерватории. Таким образом, Саша воспитывался в семье на классической музыке. Ко времени нашей встречи Сашиных родителей уже не было в живых.
Встреча состоялась у Саши дома. Поговорив о том о сём, мы перешли на музыку. Саша предложил мне послушать Святослава Рихтера, пианиста, которого он просто боготворил. Саша любил музыку, но не умел играть ни на одном инструменте. Поэтому он писал стихи о музыке, в том числе стихи, посвящённые Святославу Рихтеру. Саша послал великому пианисту свои стихи и получил от него благодарственное письмо, которое бережно хранит.
Мне Рихтер понравился, и я унёс от Саши домой кучу дисков, чтобы послушать их и переписать для себя. Так постепенно вся рихтеровская коллекция перекочевала ко мне домой. После нескольких моих визитов, убедившись в моём серьёзном интересе к Рихтеру, Саша торжественно вручил мне видеокассету с записью фильма Бруно Монсенжона о Святославе Рихтере. В то время это была уникальная запись. Я, конечно, переписал кассету для себя.
Фильм потряс меня. С этого дня в мою жизнь навсегда вошла классическая музыка. Три человека способствовали этому: Саша Модель, Святослав Рихтер и Бруно Монсенжон. Случаен ли этот «разворот»? Нет, не случаен. И вовсе это не «разворот». Просто я поднялся на новую ступеньку в мире музыки, а ввела меня в этот мир именно рок-музыка. Я по-прежнему люблю её, но «классику» люблю больше, гораздо больше.
Следуя нашей традиции, прежде, чем продолжать рассказ надо условиться, что мы будем подразумевать под термином «классическая музыка» (её называют также «академической»).
Классической называется профессиональная музыка, продолжающая и развивающая традиции, сформировавшиеся в Европе в 17-19 веках.
Речь идёт о традициях в области жанров и форм, мелодических и гармонических принципов, а также используемых инструментов.
Таким образом, согласно определению период становления классической музыки начинается в эпоху барокко (Монтеверди, Куперен, Гендель, Глюк, Бах) и, пройдя через эпоху классицизма (Гайдн, Моцарт, Бетховен), заканчивается в эпоху романтизма (Шуберт, Шуман, Брамс, Вагнер). Фамилии композиторов я привёл для того, чтобы те читатели, которые не знакомы с музыкальными эпохами, могли понять о чём идёт речь.
Что касается терминов «музыкальный жанр» и «музыкальная форма» в классической музыке, то проще пояснить их смысл с помощью примеров, чем запутывать читателя теоретической казуистикой.
Примеры жанров: оперный, симфонический, камерный, вокальный.
Примеры музыкальных форм: симфония, концерт, дуэт, рондо, фуга, вариация, фантазия, этюд, прелюд, сюита, романс. Между прочим, в масштабе музыки в целом рок музыка – жанр, а интеллектуальный рок, арт-рок, хард-рок, джаз-рок – это стили рок-музыки.
После «теоретической разминки» попробуем разобраться, почему классическую музыку считают высшей формой музыкального искусства.
Начнём с того, что это утверждение не совсем верно. Так можно говорить, в основном, о крупных формах классической музыки, например, о симфониях, концертах. Однако считать, что классический романс принципиально выше песен Мика Джаггера или Иэна Андерсона, с моей точки зрения, нет никаких оснований. Что касается предпочтений, то это дело вкуса, а о вкусах, как известно, не спорят.
Я же больше всего люблю инструментальную классическую музыку, иначе говоря, те самые симфонии, концерты и сонаты, которые упоминались выше. Почему именно инструментальную? – Потому что в ней нет слов. Слова являются выразительным средством в поэзии, а музыка может существовать и без них. Бетховен говорил, что музыка начинается тогда, когда слова не в состоянии передать чувства и переживания человека. Именно поэтому он считал музыку высочайшим и чистейшим из всех искусств. Я согласен с Бетховеном. А заодно и с Брамсом, который считал, что музыка самодостаточна и незачем создавать смесь драматургии, музыки и живописи, именуемую оперой. В этом он был идейным противником Вагнера, который сочинял только оперы и был сторонником комбинированного искусства.
Когда я слушаю «чистую» музыку, то есть музыку без слов, я свободен от навязываемых автором представлений, о тех событиях, которые послужили поводом для сочинения музыки. Да и сами авторы не особенно любят об этом говорить. Это дело интимное. Недаром большинство инструментальных произведений обозначаются просто цифрами: соната №31, симфония №5. Зато я, слушатель, получаю полную творческую свободу для своего воображения.
Я погружаюсь в море чувств и переживаний, отражённых в музыке. Передо мной возникают картины из прошлого, в голове роятся мысли о настоящем, мечты (или горькие размышления) о будущем. Иначе говоря, я создаю своё содержание музыки. Я его творец.
Нельзя, слушая музыку, решать задачу: «что хотел сказать автор своим произведением». Это бессмысленное занятие. Музыка не ребус. Забудьте на время об авторе. Слушайте звуки и думайте о своём.
Всё это выглядит очень просто: «Я погружаюсь в море чувств…» и так далее. А что, если «погружение» не состоялось, и человек ничего не почувствовал, кроме скуки, при попытке послушать симфонию? Такая ситуация не редкость при первом знакомстве с классической музыкой.
Восприятие музыки определяется тремя участниками процесса: композитором, исполнителем и слушателем. Если хоть один из трёх участников «тупой», ничего хорошего не получится.
Отсюда правило номер один: надо, чтобы композитор был заведомо хороший, но не очень сложный, например, Чайковский, Бетховен, или Рахманинов. Нежелательно начинать с Альфреда Шнитке или даже с Дмитрия Шостаковича.
Правило второе: исполнитель должен быть самым лучшим, или одним из лучших. Заинтересовавшись классической музыкой, я стал собирать фонотеку из лучших произведений этого направления, но по неопытности ориентировался при этом на композиторов, не обращая особого внимания на исполнителей. Вскоре я понял свою ошибку: не очень хороший исполнитель может испортить впечатление от прекрасного произведения, тогда как хороший исполнитель в состоянии из средней вещи сделать хорошую.
Правило третье: если заведомо хорошее произведение, исполненное заведомо хорошим исполнителем не производит на вас впечатления, слушайте его снова и снова, можно с перерывами на несколько дней, или даже на месяц, до тех пор, пока оно не начнёт вам нравится. Это произойдёт обязательно, если вы не полный тупица в музыке. Полезно послушать музыку вместе с более опытным слушателем. Он может подсказать вам, на что надо обратить внимание. Неплохо почитать музыкальную литературу.
Чтобы почувствовать прелесть классической музыки, надо потрудиться. Если трудиться лень, слушайте «попсу» и делайте вид, что любите классическую музыку. Это так престижно. «Вы были на концерте Дениса Мацуева?... Не были?? (крайняя степень удивления и укора). Ну, вы много потеряли: это было нечто!»
Всё сказанное мною в похвалу инструментальной музыке совсем не означает, что я нетерпимо отношусь к другим видам музыкального искусства. О моей любви к рок-музыке я уже говорил. Я также с удовольствием могу слушать в хорошем исполнении и песни Великой отечественной войны, и романсы, и эстраду, и даже (изредка) оперы.
Однако у меня, как и у каждого любящего музыку человека, есть своя субъективная шкала ценностей. Расположение видов музыкальных произведений на этой шкале в одних случаях легко обосновать, например, первое место инструментальной классической музыки, а в других случаях это сделать трудно.
Я не люблю оперу. Почему – не знаю. Не люблю и всё тут. Оперы мне кажутся длинными, скучными и глуповатыми. Прослушать оперу от начала до конца мне невыносимо тяжело. Фрагментарно – ещё можно.
На днях с интересом посмотрел и послушал любовную сцену из фильма-оперы Дзефирелли «Паяцы». Канио пел Лучано Паваротти, Недду – Тереза Стратас, Сильвио – Дуэйн Крофт.
Люблю финальную сцену из «Евгения Онегина», где Онегин – Дмитрий Хворостовский, а Татьяна – Рене Флеминг. Сцена сыграна эмоционально, не стандартно, очень естественно и современно.
У Моцарта все оперы глупы и не смешны по содержанию. Просто жалко, что музыкальный гений Моцарта растрачивался на такую белиберду. Можете плюнуть в мою сторону, поклонники опер Моцарта, но я предупреждал, что буду субъективен.
Однажды я спросил у жены: «Как ты думаешь, почему мне так нравятся симфонии, концерты для фортепьяно с оркестром, фортепьянные сонаты, особенно Шуберта и Бетховена?» – «Потому что они длинные», – не задумываясь ответила жена. Я рассмеялся шутливому ответу, но потом пришел к выводу, что здесь есть доля истины. Я вообще люблю думать, а инструментальная музыка располагает к этому благородному занятию. Понятно, что,
если пьеса (например, прелюд) звучит всего лишь три минуты, смешно говорить о каких-то серьёзных размышлениях. Это одна из причин того, что я предпочитаю крупные формы инструментальной музыки.
Другая причина, более существенная, состоит в том, что они дают возможность полнее использовать арсенал приёмов и средств воздействия на слушателя. Это облегчает переход в состояние вовлечённости в музыкальный процесс, без которой слушать музыку бесполезно.
Хочется обратить внимание на ещё одну особенность классической музыки – её глубину. Поясню, что я имею в виду. Выдающийся пианист и педагог Генрих Нейгауз, учитель Святослава Рихтера и Эмиля Гилельса, утверждал: для того, чтобы иметь право сказать, что ты знаешь данное произведение, надо прослушать его не менее двадцати раз. И всё-таки, слушая ту же музыку в двадцать первый раз (это уже говорю я), вы откроете в ней что-то новое. И в пятьдесят первый раз. И через год. Удивительное и необъяснимое свойство.
Недавно я слушал «Реквием» моего любимого рок-музыканта Иэна Андерсона. Очаровательная музыка, молодой голос Андерсона образца 1975 года. Я получил удовольствие, но ничего нового не услышал. Всё то же самое, что и тридцать пять с лишним лет назад.
Но вот мне почему-то захотелось послушать этюды и прелюдии Рахманинова в исполнении Святослава Рихтера. Этот диск я слушал редко и без особого интереса. На этот раз произошло чудо: я пришел от него в восторг. Каждый опус воспринимался мною как целостное произведение, наподобие сюиты. Почему я раньше не чувствовал этого? «Нет ответа», – как сказал Рихтер в фильме Монсенжона в аналогичной ситуации.
Здесь речь шла всё-таки о миниатюрах. Поэтому не удивительно, что более сложные произведения могут восприниматься при очередном прослушивании каждый раз по новому. Изменения происходят, разумеется, в нас самих (диск-то ведь тот же самый). При регулярном общении с музыкой непрерывно совершенствуется наш аппарат её восприятия. Богатство содержания классической музыки позволяет это почувствовать.
Новый этап моего музыкального развития начался с того момента, когда Саша Модель (опять он!) познакомил меня с пианистом Виктором Адольфовичем Белявским. Это был талантливый пианист и очень интересный собеседник. Его знания не ограничивались музыкой. Он прекрасно разбирался в литературе и изобразительном искусстве, по крайней мере лучше, чем я. Писал интересные эссе о композиторах и живописцах с глубоким и оригинальным анализом их произведений.
Виктор Адольфович окончил Ленинградскую консерваторию по классу профессора Надежды Иосифовны Голубовской. Получил диплом с отличием. Однако практическая концертная деятельность, в которой он, по мнению Голубовской, мог бы достигнуть больших успехов, не сложилась: на его попечении оказалась парализованная мать. Виктор Адольфович был вынужден заняться педагогической работой на дому. Его учениками были, как правило, студенты консерватории. Он оказался прекрасным педагогом. Недостатка в учениках не было. Некоторые «доброжелатели» не одобрили его решение, считая,что надо устроить мать в дом хроников и заняться своей карьерой. Для Виктора Адольфовича этот вариант был неприемлем.
Мы с Виктором Адольфовичем стали друзьями. Я стал частым гостем у него дома. Нам было интересно разговаривать на разные темы, но прежде всего, конечно, о музыке. Когда я возвращался домой, беседы нередко продолжались по телефону и даже с помощью электронной почты.
Виктор Адольфович страстно любил музыку. Можно подумать: а что удивительного в том, что музыкант любит музыку? Мой друг объяснил мне, что для многих из его коллег (а может быть, для большинства), музыка лишь средство для зарабатывания денег. Дома у них нет ни рояля, ни проигрывателя дисков. «Мне музыка на работе надоела, зачем мне иметь её ещё дома», –сказал один маститый профессор консерватории.
Я думаю, что моя любовь и активный интерес к музыке явились причиной дружбы с Виктором Адольфовичем. Для иллюстрации сказанного приведу письмо, присланное им по электронной почте.
9 мая 2008 года
Дорогой Владимир Иванович!
От всего сердца поздравляю Вас с Днём Победы! Я горжусь, что мне посчастливилось встретиться с Вами на своём пути. Вы такой уникальный человек. Ваше погружение в музыку восхищает меня всё время. Я вижу в Вас свою душу, которая так же впитывает всю жизнь эту тонкую субстанцию – музыку. Удивительно, как совпадают наши вкусы, мне даже странным кажется, что Вы не учились когда-то со мной вместе в Консерватории, так тонко Вы оцениваете услышанное. Спасибо Вам за то, что Вы воевали, я восхищаюсь Вашим оптимизмом. Спасибо за то, что я могу общаться с Вами.
Поздравления мои Вашей уважаемой супруге с Днём Победы! Желаю вам обоим здоровья и ещё раз здоровья.
Виктор Ад.
Наше общение сыграло огромную роль в моём музыкальном развитии. Особенно полезно было совместное прослушивание музыкальных произведений и обсуждение прослушанного.
В отдельных случаях наши оценки конкретных произведений и исполнителей не совпадали. Расхождения были связаны, как правило, с индивидуальными особенностями наших характеров.
Мне нравится Святослав Рихтер, а Виктор Адольфович его не любит. Он считает, что Рихтер утрирует эмоции, видит трагедию там, где её нет. Я согласен с Виктором Адольфовичем, но меня это не беспокоит – вероятно, у меня «кожа толще».
Виктор Адольфович любит оперу, а я не люблю. Он считает, что на глупость оперы можно не обращать внимания, а слушать голоса и музыку. Я с ним согласен. Но оперу всё равно не люблю.
Расхождение наших взглядов по частным вопросам не противоречат утверждению о совпадении наших вкусов.
Виктор Адольфович научил меня получать удовольствие от сравнения различных вариантов исполнения одних и тех же произведений. Информация, содержащаяся в нотах (партитурах) не достаточна для однозначного понимания замысла композитора. Этот недостаток позволяет исполнителю «домысливать» не сказанное нотами, превращая исполнение в творческий процесс. То же можно отнести и к слушателю «чистой» музыки, поскольку он вправе «придумывать» своё содержание. Таким образом, у музыки три творца: главный, бесспорно, композитор, за ним следуют исполнитель и слушатель.
Виктор Адольфович, прежде чем слушать музыкальное произведение ушами, «прослушивал» его глазами, читая ноты. Он объяснял, что во время «прослушивания» глазами музыка звучит у него в голове, и он сравнивает её с тем, что звучит реально. При этом, если исполняет он сам, то добивается совпадения реального звучания с тем, что звучит в голове. Не все музыканты обладают такой способностью. Рихтер обладал. Поэтому, уходя со сцены под гром аплодисментов, он часто бывал недоволен собой – не было совпадения.
Я как-то спросил Виктора Адольфовича: «Вот вы слушаете в чьём-то исполнении знакомую вам музыку, а она звучит вовсе не так, как у вас в голове. Вас это не раздражает?» – «Если это делает хороший исполнитель, – ответил Виктор Адольфович, – мне, наоборот, очень интересно: вот ведь как, оказывается, можно понимать ту же музыку». Подобным образом относились к трактовке собственных произведений Дмитрий Шостакович и кинорежиссёр Андрей Тарковский.
Благодаря Виктору Адольфовичу значительно пополнилась моя фонотека классической музыки. Он мог доставать для копирования новёхонькие фирменные диски. Они копировались на компьютере его племянника. Одна из двух копий предназначалась мне. Тогда ни у меня, ни у Виктора Адольфовича компьютеров ещё не было.
Один из моих самых любимых композиторов – Густав Малер. В его симфонической музыке удивительным образом сочетаются смешное и трагическое, приземлённое и возвышенно-философское, монументальное. Он размышляет о человеческой жизни и неизбежности смерти, о природе, которая осенью умирает, а весной снова возрождается, и так повторяется вечно.
Музыка его прекрасна. Малер блестяще использует особенности тембральной окраски инструментов оркестра. В ряде симфоний он вводит вокальные партии. Это не делает симфонию оперой, так как вокалисты не выступают в роли драматических актёров. В моей любимой симфонии «Песнь о Земле» они поют стихи немецкого поэта Ганса Бетге, которые представляют собой вольный перевод произведений китайских поэтов VIII и IX веков.
Особенно хороша в этой симфонии финальная, шестая часть. Музыка её божественно красива и величественна. В ней говорится о природе и смерти человека. Но с каким философским спокойствием и грустью. Не то, что в душераздирающей истерике Шестой симфонии Чайковского.
Я перевёл стихи, использованные Малером в «Песне о Земле» на русский язык. Они помещены в приложении к книге. При переводе стихов Ганса Бетге я руководствовался следующими соображениями.
Вокально-симфоническое произведение такого уровня, как “Песнь о Земле”, должно исполняться только на языке оригинала, чтобы донести до слушателя без потерь всё его музыкальное и поэтическое богатство.
Слушатели, не владеющие языком оригинала, должны иметь литературный перевод текста, который передавал бы максимально точно прежде всего поэтические образы оригинала, его дух, философию, сохраняя при этом, по возможности, форму и ритмическую структуру стиха, а также параллельность изложения содержания. Под параллельностью понимается соответствующая оригиналу последовательность изложения, позволяющая “следить” за текстом на незнакомом языке.
Такой подход обеспечивает максимальное глубокое восприятие музыкальной, поэтической и философской составляющих симфонии Малера.
Может показаться, что есть более простой, можно сказать, традиционный путь к музыке Малера: надо перевести текст и исполнять вокал на русском языке. Но то, что можно сделать при постановке оперетты, совершенно не пригодно для серьёзной музыки. Даже при самом высоком качестве перевода неизбежны существенные потери в музыкальном, поэтическом и философском содержании, обусловленные различием свойств языков, не позволяющих без “повреждений” вложить в прокрустово ложе противоречивых требований иноязычный текст.
Надеюсь, что предлагаемый перевод поможет слушателям симфонии Малера «Песнь о Земле», не знающим немецкого языка, ощутить в полной мере красоту и глубину этого произведения, которое можно назвать чудесным сплавом музыки и поэзии.
Кстати, из всех известных мне записей «Песни о Земле» я считаю лучшей запись фирмы EMI Classics: дирижер
Отто Клемперер, вокал – Криста Людвиг и Фриц Вундерлих.
Новый филармонический оркестр.
На этом можно, пожалуй, и закончить моё повествование.
Живите долго и счастливо!
Эпилог
Тележурналист Владимир Познер от имени Марселя Пруста задаёт своему собеседнику в конце передачи вопрос о том, какие слова он скажет, когда предстанет перед Господом Богом. Отвечают по-разному. А я бы сказал: спасибо тебе, Господи, за счастливую жизнь.