Что делать путнику в лесу?
Когда, истерзанный лучами,
сосняк в полуденном часу
надсадно дышит; за плечами
его не хвойный рюкзачок,
но солнца жгучий пятачок,
что так пытливо лезет в щели
меж старых веток. Неужели,
он доберется и до вас –
зверье лесное в знойный час?
И всё ж добрался, любопытный!
Страдает лось парнокопытный,
с трудом медвежья дышит грудь,
то перст судьбы – не обессудь!
Да, пекло – гибельное дело
для мыслей главных, оголтело
они толпятся здесь, в поту,
приумножая духоту.
Но вот приходит вечер томный –
поэт маститый, многотомный,
и тень от птички, что легка
ложится вниз строкой стиха,
а мысли, выстроившись в ряд,
в четверостишья норовят
соединиться безупречно,
дабы восславить то, что вечно,
и то, что бренно, может быть,
сачком удастся им накрыть.
Но вот с небес сползает ночь
в немую пропасть лесосеки
и поднимает разом веки
всем тем, кто пошалить не прочь.
Не время спать! Кабан-глашатай
труби безудержно в трубу,
пускай лисица и сохатый
съедят немедля по грибу,
уж игл пучится настил –
то боровик – исчадье сил,
в нем лик могучий Кастанеды
сквозь тайн завесу проступал,
и пусть твои сверкают кеды,
спеши же, путник, час настал,
ищи в лесу свой пьедестал!
Под ницшеанскою сосною
веков объемли круговерть,
а вдруг за финишной чертою
всё повторится, даже смерть!
Пускай души живой орган
в мир явит образов фонтан;
взамен вечерних – тривиальных
потоки строчек инфернальных,
дабы сраженный наповал,
сам бы Бодлер торжествовал!
И, наконец, последний штрих:
из уст во мрак ныряет стих,
а черный ворон – знак беды
тебе в награду за труды
на грудь пришпилит луч звезды.
Но всё проходит, пробил час,
клубится зарево рассвета,
и вот уж ворона злой глаз
не око бездны, а комета,
вот-вот проснется старый бор
под роковое «nevermore»...