Передача была посвящена неудовлетворительному содержанию знаковых мест, посвящённых декабристам. В частности, речь должна была идти о портале с восемью барельефами на одной из стен вокзала — братьев Бестужевых, Вольфа, Горбачевского, Мозалевского, Муравьёва, Пущина и Лунина, — установленном на перроне станции. Потому Матвей согласился участвовать в ней, несмотря на нехватку времени. Ожидалось выступление профессора, автора книжки о героях тысяча восемьсот двадцать пятого года. Молодой актёр надеялся, что ему удастся узнать о неизвестных ему фактах биографии Михаила Сергеевича Лунина. Вдруг повезёт! Уж больно медленно продвигалась работа над образом его героя.
Передача прошла. Но толкового разговора не получилось. Профессор торопился на лекцию.
— Возьмите, голубчик, — учёный протянул книжку, присовокупив пожелание: — Звоните, ежели возникнут вопросы. Могу вас заверить, всё, изложенное здесь, добросовестно изучено, проверено и перепроверено мной множество раз. Надеюсь, она поможет в вашей благородной деятельности. А сейчас, извините, меня ждут студенты.
На том и расстались.
5. Жизнь начинается с бала
Дома Матвей перечитал проверенные факты. Помощи над созданием образа от них ждать не приходилось. Пьеса с научным материалом стыковалась плохо.
Он перекусил, отдохнул, уселся в кресло, раскрыл пьесу…
Бом… бом… бом…
Спиридонов резко открыл глаза, повернулся к часам. Находясь под ними, Михаил Сергеевич кивнул ему головой.
«Опять явился, как только три пробило…» — молнией сверкнуло в голове у актёра.
— О чём бы вам хотелось узнать в отведённое нам время? — поинтересовался Лунин.
— Я… мне… простите, вы за картами приняли судьбоносное для себя решение?
— Я взял на себя труд убить государя.
— Но это же произошло спонтанно. Вы взялись за непосильную ношу только потому, что никто из ваших единомышленников не посмел даже заикнуться об этом. Были иные причины, приведшие вас к такому решению?
— Были, — пожал плечами Лунин. — Множество причин. Думается, они в целом вам известны. Столько трудов написано с тех пор. Не сосчитать.
— Мне бы хотелось услышать от вас более подробный рассказ. О вас сказано столько общих слов! Не за что уцепиться.
— Вот оно что, — усмехнулся Лунин и неожиданно спросил: — Вы любите балы?
— Нашему времени это развлечение не свойственно.
— Что же, тогда поговорим о времени, в котором оно было свойственно. Жизнь начинается с бала, мой друг. Жизнь начинается с телячьего восторга, с орехового пирога, с умопомрачительных закатов и рассветов. Представляете себе маскарад?
— В общих чертах, — откликнулся Матвей.
— Я взбегаю по дворцовой лестнице. Что же я вижу в зеркале на верхней ступеньке?
— Себя, — подхватил Матвей.
— Верно. Вижу бегущего мне навстречу высокого молодого красавца кавалергарда. И понимаю: он — это я! Задыхаюсь от удовольствия. Жизнь начинается с веры, данной всему молодому, живому. Считается, оно навечно. Далее всё будет еще счастливее. Бал наших молодых обманов! А какие разговоры мы вели! Бросались друг другу на грудь и сладко клялись во всем благороднейшем! Какая была жажда дружбы! А девки, а цыганки, а квартальный надзиратель, привязанный к медведю...
— Между прочим, литературные критики считают, что писатель Лев Толстой в образе Долохова описал вас.
— Не читал, но верю. Я был изрядным шалопаем. Вот ещё один шалопай: старый знакомец — Киселёв. Он мигом отрёкся от меня после ареста. Вот другой мой усердный друг. Тоже сотворил сие, — усмехнулся Лунин, — прежде, чем петух успел трижды прокричать.
— Кто? — не утерпел Матвей
— Его сиятельство граф Чернышёв. Будет допрашивать меня в крепости. А пока мы все вместе.
— Так всё это произошло…
— На нашем балу. На весёлом молодом тщеславном маскараде. До того была война двенадцатого года. Пулями нами завоёвано право решать судьбу Отечества. Но вот смолкли пули. Мнение твоё о том, что творится в Отечестве, — никого не интересует. Победившее Отечество оказывается пугалом для всей Европы. Бал! — декабрист поник головой. — Ещё бал! Нам тогда казалось, что наш век — век молодых. Но ты уже по колено в море крови и слёз. Как, по-вашему, — он взглянул на Матвея, — что такое заговор в Европе?
— В Европе… — почему-то актёру вспомнился виденный в Малом театре спектакль «Заговор Фиеско в Генуе».
Но это не было бы внятным ответом.
Матвей напрягся.
— Это, когда якобинцы пошли против Людовика Шестнадцатого. Робеспьер, Дантон, Марат…— начал неуверенно перечислять он.
— Заговор в Европе, — жёстко промолвил Лунин, — это, когда быдло, бесправное мужичьё, собирается с вилами и хватает за горло повелителей. Выгрызает свои права.
— А у нас? — робко спросил Матвей.
— А по-русски: тихие, страдающие глаза быка в ярме... покорность рабов. И вот уже мы, молодые повелители крепостных своих, заболев совестью, составляем заговор, чтобы с восторгом да счастьем отдать им всё: богатство, землю... только грех с души снимите! Ах, какой русский составили мы заговор! Заговор на балу!
Если бы я, одевавший тогда в пестрое тряпьё своё молодое тело, уверенный, что имею право распоряжаться чужой жизнью и смертью, жалевший старость молодой беспощадной жалостью, ненавидевший всяческое бессилие и уродство, чёрт побери… о, если бы я мог тогда на балу увидеть ту азиатскую степь, по которой через какой-то десяток лет, — зло рассмеялся Лунин, — нас погонят пешком в вонючих опорках из одной тюрьмы в другую. Мы же были все вместе на том балу!
— А после бала…
— А после бала уж раздельно. Те, кто сел... и те, кто нас сажал. Одни останутся при крестах, других пристроят на крестах...
***