Профессор мёртв, но слёзы придержи:
Теперь мы упрекнуть его не смеем,
Мы не взлетим над пропастью во ржи,
А захлебнёмся в кружке с пенным хмелем.
Что знали мы о нём? Да ничего!
Он заклеймён был адовым исчадьем,
А, между тем, любил он Рождество.
Ходил по воскресеньям за причастьем,
Он знать не знал, где эта Бейкер-стрит,
Ел на обед пулярку с мятным хлебом
И, дабы не тревожить свой артрит,
Всегда и всюду пользовался кэбом.
Шесть пломб, три закладные, две жены —
Он цифры до поэзии возвысил!
Пусть он упал — достиг он глубины,
Где царствует иной порядок чисел.
Я вижу как, сутулясь и брюзжа,
Идёт он в гору, превращаясь в эхо,
И, словно соль на кончике ножа,
Блестит его профессорское эго.
Холодный разум средь кромешных льдов —
Какая мощь, какой высокий приз тут!
Он оступился. Он был не готов,
Когда артрит опять пошёл на приступ.
Профессор, словно смятое жабо,
Летел над белой прорвою потока.
Ему, надеюсь, не было бо-бо,
А было страшно. Страшно одиноко.
Он был один. Один. Совсем один.
И водопад ревел коровой дойной,
А Холмс в то время нюхал кокаин
В ночном воображеньи Конан-Дойла.
Низвергнуться в бушующий поток
Намного лучше, чем хрипеть в инфаркте...
Тебе вослед бросаю я цветок.
Спи, дорогой профессор Мориарти!
Живи по плану или невпопад,
Рядись в монаха или святотатца —
И для тебя найдётся водопад,
Который позовёт в него сорваться.