I
Когда еще
сны были цветными,
а зимы белыми,
и мама наклонялась,
чтобы погладить меня,
вокруг смеялись:
«смотрите какая маленькая –
с гулькин нос»,
они жили на вокзале,
целыми стаями,
такими же сине-серыми,
как небо
во время грозы.
Тогда я бежала,
подняв руки,
в самую гущу стаи –
и они взлетали,
и я взлетала,
кажется, взлетала
вслед,
а взрослые говорили:
девочка, не гоняй голубей.
II
Потом, в Киеве –
не только на крышах,
на рекламных щитах,
на запястьях проспектов,
не оглядываясь на нас,
они целовались.
А мы, глупые,
среди каштановой юности,
в голубиной глуби,
в отчаянном цвету магнолий – гуляли, гуляли.
И ни одна тополя
не сказала нам:
оглянитесь.
А мне тогда,
чтобы найти святыню,
не нужно было
ни Лавры,
ни Софии –
лишь коснуться
сквозь синеву сна
другой стороны кровати.
И пусть потом
у нас не было
ни Паломы, ни Клода,
у нас был этот –
огульно голубой –
период.
III
Теперь уже
они сидят на балконе
совсем рядом
такие же сине-серые
клочки неба
и – гулят.
А я
я бы и рада их прогнать –
не могу.
А они всё сидят,
сидят и смотрят – ждут,
когда я взлечу
следом