мы сходили с ума.
потому ли любили смерть?
и смеялись в лицо ей, как дети, не зная страха,
подносили к глазам зажигалку, плескалась медь
в наших чёрных зрачках, как фонарик в объятьях мрака.
— приручи мою боль, но не приручай меня.
я любил её кудри, взлохмаченные ветрами,
и смотрел, как она, держа ножницы и смеясь,
над горящим костром, не колеблясь, их отрезает.
— не жалей. разве жалость — не лишняя суета?
в нашем случае, мир — демо-версия для чистилищ,
нам таким бы уйти, полечиться, но ни черта —
наши демоны слишком искренне подружились.
я забрал авто брата, нас ночь подарила тьме.
я сидел за рулём. я гнал добрых сто сорок точно.
а она говорила: «а может, ещё быстрей,
чтобы нас никогда не догнали рассвет и солнце?».
* * *
в день осенней тоски она принесла пневмат.
мы стреляли по птицам, нас лес не судил за это.
с шумом в небо взлетали голуби, чей-то ад
хоть однажды, хоть раз в мучителя рикошетил?
не фанаты охоты, всего лишь в жестоких нас
оказалось с избытком ненависти и злобы.
выбор жертвовать малым, возможно, кого-то спас.
мы любили друг друга за то, что мы нездоровы.
и шутили про то, о чём даже не говорят,
с этим грёбаным чувством не знали, как обращаться.
на коленях её
мир не так походил на ад —
это то, что другие назвали бы словом «счастье»?
разведённые с детством, повенчанные с бедой,
мы влюблённые в смерть,
но пока ещё безответно.
может быть, это сон — нескончаемый и дурной,
где она говорит, что, похоже, боится света,
и хранит на дне рюкзака перочинный нож,
и я тоже, только заточенный поострее.
— знаешь, чувство, что ты однажды меня убьёшь.
— знаешь, чувство, что ты способна убить первее.
* * *
об оконные стёкла всю ночь барабанил дождь.
поцелуи. рубашка из флиса на голом теле.
— а вдруг ты — вот такая
когда-нибудь пропадёшь?
мы играли во взрослых, но так и не повзрослели.
на ресницах искрился звёздами первый снег,
мы валялись в сугробах как будто назло ангине,
белоснежной зиме подошёл бы багряный цвет.
может быть, мы больные
всего-то наполовину?
может быть, мы нормальные?
мир вокруг нас больной?
нас влюбляла весна, расцветали бутоны ивы
в парке около речки
хотелось сойти на дно,
но её тихий омут тянул меня с большей силой.
мы не строили планов, лишь карточные дома
разрушали.
не знали ни жалости, ни надежды.
притупилось, закрылись.
а что мог я понимать,
прикасаясь губами к рубцам под её одеждой?
если мы засыпали, сны были всегда темны.
приглядись, это смерть
на кухне в моей футболке.
«побеждает тот волк, которого ты кормил».
разве добрых и чистых вообще навещают волки?
я её рисовал самым чёрным карандашом.
это был 9B. я точил его канцелярским.
из колонок играл «Teen spirit», и нам вдвоём
в самом громком молчании всё становилось ясно.
* * *
приходящий рассвет готов провожать ко сну.
вот уже десять лет меня пожирает время:
хуже смерти — не победить, не проиграть войну,
каждый прожитый миг не отринешь и не изменишь.
мы расстались легко: со словами, что надоел,
переехала в город, где просто быть незнакомым,
я остался одной из безумных пустых идей,
осознав, кто из нас был ведущим, а кто ведомым.
город жаркого лета, холодной зимы и скал,
я работаю на фрилансе, вполне успешно,
мир «открытого космоса» будет всегда мне мал,
ведь в моём рюкзаке так маняще острится вечность.
я старался влюбляться, старался идти на свет,
но смотрел сквозь любую — и мир оставался адом.
мне хотелось сжигать.
но не всегда — гореть.
и мелькало порой:
а так ли мне это надо?
* * *
десять лет, наша первая встреча выпускников,
словно бы на рефлексию каждому дали время.
я готов был увидеть героев своих грехов,
выжидал её дьяволов мой повзрослевший демон.
как подросток припёрся в толстовке, тогда мне шло.
если честно, не верил в то, что она приедет.
но она была здесь,
а я не узнавал её.
хоть и помнил отчётливо, как прикасался к телу.
в чёрном платье, длинные локоны на плечах,
идеальна, как чёртова куколка из фарфора.
я всего-то хотел признаться:
я так скучал.
рядом с ней её парень.
их свадьба через полгода.
* * *
а она так мила с ним, и он с ней настолько мил,
говорит, что работали вместе, потом признался.
я представил зачем-то, как та, кого я любил,
каждый будничный день ему надевает галстук.
но поймал её взгляд — пробирающей темноты,
словно смотришь в колодец — разбить себя, не напиться,
в ней всего стало больше: и яда знакомой тьмы,
и безжалостных поводов снова насквозь влюбиться.
мне хотелось сказать тому, кто сегодня с ней:
убегай, ведь такое — не лечится, а ломает,
у неё в руках меч, ты на грёбаном острие.
это бездна.
зачем, твою мать, ты идёшь по краю?
не водись с ней, она же не омут, а океан,
и 12B, и самый тяжёлый случай.
я же знаю всех её демонов имена,
будет лучше не становиться с ней неразлучным.
ни за что ей не верь, что в её голове — добро,
не дари ей букет белых лилий и маргариток.
в ней хорошее, светлое не было рождено,
значит, в конце концов и в тебе было бы убито.
* * *
мы с ней встретились около входа наедине.
сигаретный дым сливался с её глазами.
— ты не куришь? — спросила.
ответил:
— забыла? нет.
— я старалась не помнить того, что случалось с нами:
та любовь, что была безответственна и глупа,
привести могла к нашему общему продолженью,
но куда нам — нас развлекала лишь темнота,
лишь она дарила нам эту тупую нежность.
мы же вечные дети, которых смешила смерть,
и поэтому были всегда далеки от жизни.
слушай, хватит так на меня смотреть.
будет лучше, если я никогда тебя не увижу.
* * *
на её мёртвом теле четырнадцать ножевых,
ей хватило бы трёх, но он яро считал удары.
интересно, он делал это из-за любви?
и кому же из них любви этой было мало?
как один громкий выстрел, пугающий сотни птиц,
эта новость меня поразила и оглушила:
оказалось, её идеальный такой же псих.
впрочем, нормальных вряд ли она любила.
разбиваясь о самый тёплый день февраля,
он упал на асфальт, смешав себя с белым снегом.
я расплакался, вспомнив:
нам с ней семнадцать, и мы, смеясь,
просто болтаем, лёжа под звёздным небом.
мне хотелось вернуться и всё изменить.
увы,
я не склею разбитую вдребезги статуэтку.
может, мне всё приснилось, и это совсем не мы?
может быть, мы остались на шаткой границе с детством,
где всё было впервые — пугающим и смешным,
настоящим, далёким, смущённым и откровенным?
мы касались друг друга, считая, что ад — весь мир,
и что нас — ненормальных — ничто уже не изменит.
— ты добилась взаимности смерти. такой итог.
говорят, сумасшедшие тянутся к сумасшедшим.
кровь гвоздик, почва мёрзлая, ветер, открытый гроб.
он не тронул её лица.
просто метил в сердце.
* * *
это странно, но легче теперь, когда нет её.
мне исполнилось тридцать. бежит всё быстрее время.
я влюбился в обычную девушку, а своё
зло, что я не кормлю, продолжаю держать за дверью.
мы не сходим с ума.
мы нормальные.
что важней,
мне в объятьях её стало проще справляться с адом,
но порой всё ещё я вижу других в огне,
говоря про этаж, представляю, как долго падать.
— приручи же меня.
да забей ты на эту боль.
мой приятельский круг - отчаянье и печали.
я не знаю себя.
покажи мне свою любовь.
я её постараюсь хоть как-нибудь отзеркалить.
со злосчастной тоской в глазах карего сентября
я искал иногда сизый дым или серый пепел,
понимая нутром, что, конечно же, это зря:
не вернуться назад,
я уже привыкаю к свету.
сделал ей предложенье под небом горящих звёзд,
пряди длинных волос развевал беззаботный ветер.
обещаю, клянусь, я буду любить её.
* * *
может быть, всего пару раз изменю со смертью.