Петрович проснулся с ощущением тревоги. Что-то было не так. Полежал, прислушиваясь к себе, потёр кулаками глаза. Солнце уже лежало на полу яркими желтыми квадратами. Проспал! Только тут дошло: он не слышал крика петуха. Поднялся, кряхтя и поминая недобрым словом ноющие ноги, глухоту, Петьку и свою старуху, побрёл во двор.
Десяток кур-несушек высыпали из курятника с возмущенным кудахтаньем, стоило ему только открыть двери.
– Ну, хватит, хватит. Ишь, разорались, – прикрикнул на них Петрович, но сделал только хуже. Куры окружили его и наперебой стараясь перекричать друг друга, закудахтали еще громче. Наученный жизненным опытом – с бабами лучше не спорить – Петрович, в плотном окружении несушек, пару раз споткнувшись, дошел до амбара. Увидев, как хозяин зачерпнул в ковшик зерна, обрадованные куры заторопились к кормушке. С умилением глядя, как разноцветные пеструшки дружно стучат носами о дно деревянного корытца Петрович вспомнил про петуха.
Петька сидел в углу курятника, на полу. Уже понимая, что случилось непоправимое, Петрович, на всякий случай, окликнул: «Эй, аспид! Ты чего это удумал? А?! А кур топтать я что ли за тебя буду?» Петька на крики хозяина и глазом не повел. Петрович сплюнул в сердцах: «Тьфу! Вражина!»
Околевшего петуха старик похоронил в дальнем углу сада, под старой сливой. Напоследок не сдержался – всплакнул. Пожаловался, толи почившему петуху, толи самому себе: «Опять я один из мужиков на этом дворе остался». Немного подумав, притащил тяжеленный камень и положил сверху. Чтобы собаки не раскопали и не растерзали петуха. Сгорбившись, потащился в хату.
Бабка, глядя на дрожащие, словно у ребёнка, губы Петровича, поняла всё без слов. И нет, чтобы пожалеть! Упёрлась короткими ручонками в крутые, необъёмного размера бока и завела свою пластинку: «Чтоб ты, окаянный, пропал вместе с петухом. Говорила ведь еще неделю тому назад: заруби! Он квёлый стал. Так нет. Сроду не послушает!».
От гнева супруги Петрович знал только одно средство спасения: бегство. Пытаясь занять себя, походил по саду, подмёл в курятнике. Зашел в погребец и, окинув хозяйским взглядом небольшое хозяйство, зачем-то переложил инструменты из ящика на полку. Посмотрел, подумал и вернул всё на место, в ящик. Время тянулось медленно. Но Петрович, зная горячий норов своей бабки, решил всё же перетерпеть, пока не остынет.
Подошло время обеда. Раскалившееся добела солнце уселось на верхушку старой ветлы. Такой старой, что, когда Петрович был еще просто маленьким пацанёнком Васькой, она уже была старой. Тут из открытого окна донеслось:
– Дед, ты где? Обедать иди.
Буря миновала.
Дня через три после этого грустного события Петрович с утра вдруг взялся за бритву. Глядя, как он, щедро полив ладони одеколоном, нахлопывает себя по щекам, бабка поинтересовалась:
– Ну, и куда это ты намылился?
– Пойду до Ивана. Вчера договорились – кочета мне даст.
– А сколько он хочет за него? – насторожилась бабка.
– Литр самогонки. А кочет-то у него не простой,а породный. Хвост, как у павлина, – приосанился Петрович от чувства собственной значимости.
– Тьфу, – сплюнула бабка, – породный. Слова-то какие…
Надев воскресную рубаху и добрые штаны, завернув в мешок бутыль самогона, Петрович зашагал к соседу. Уже около ворот его окликнула бабка:
– Ты там гляди. Не налакайся сам-то.
– Ну, ты что? – обиделся Петрович. – Как будто не знаешь меня. Я же по делу иду.
– Потому и говорю, что знаю. Гляди там у меня, – повторила бабка и для пущей убедительности погрозила кулаком.
В домашних хлопотах время пролетело незаметно. Пока опомнилась – часы уже полдень пробили. Петрович еще не вернулся. Прекрасно понимая причину его задержки, бабка сплюнула: «Вот ведь окаянный».
Подходя к соседскому дому, услышала голоса. Спорили старики жарко, громко, не стесняясь в выражениях.
Увидев вошедшую, они виновато примолкли.
– Домой, – скомандовала бабка.
И Петрович безропотно подчинился. Захватив стоящий около стола мешок, засеменил за женой.
Дома, уложив совсем раскисшего мужа в постель и отвесив ему пару подзатыльников, бабка занялась новым жильцом. Петух, полдня отсидевший в тёмном пыльном мешке, по состоянию был не лучше Петровича. Покачиваясь, словно пьяный, и щуря глаза от яркого света, побрёл в курятник и затих там в уголке.
Лишь рассвело, Петрович проснулся от звонкого «Ку-ка-ре-ку», поднялся и привычным маршрутом зашагал во двор. Открывая курятник, прикрикнул на суетящихся несушек: «Тьфу ты, шалопутки. Раскудахтались». Но тут же смягчившись, с гордостью, представил им нового хозяина: «Поглядите, какого вам красавца добыл. Это вам не Петька. Это – Петр Иванович».
Петух и вправду был хорош. Гладкий, переливающийся – перышко к перышку. С огромным наливным ярко-красным гребешком. Но особую красоту петуху придавал хвост, пышный, длинный, почти до земли. Петрович нарадоваться не мог такому приобретению.
После обеда, по выработанной годами привычке, старики прилегли отдохнуть. Так сладко Петрович не спал давно. Ему снился петух, который сидел на крыше вместо флюгера и сверху наблюдал за происходящим. А во дворе бегали сотни цыплят. Маленьких, совсем крошечных петушков. Но уже с огромными наливными ярко-красными гребешками. И хвостами – пышными, длинными, почти до земли.
Куры от жары попрятались под кустами смородины и малины. Сидели раскрылившись, тяжело дыша. Петуха нигде не было видно, и Петрович заволновался – не сбежал ли. Петух не сбежал – сидел в углу курятника. Потрепанный, с расклёванным гребнем. Голова вся в запёкшейся чёрной крови. От страха у Петровича похолодело всё внутри. К счастью, петух был жив. Проклиная последними словами невидимого вражину, покалечившего Петра Ивановича, Петрович усадил несчастного на насест и до темноты то и дело бегал в курятник, проверял: всё ли в порядке.
С утра, насыпая корм курам, Петрович был сражен наповал разыгравшейся прямо перед ним драмой. Всегда миролюбивые пеструшки, стоило только петуху подойти к кормушке, в одно мгновение превратились в злобных, мстительных фурий. Они налетали на беднягу парами, тройками и безжалостно долбили своими железными клювами прямо в едва заживший гребешок. Не успел Петрович и глазом моргнуть, как алая кровь уже брызнула струёй, заливая петуху глаза. Безжалостно пиная ногами озверевших несушек, старик прекратил мерзкую драку. Десять на одного! Не зная, чем помочь несчастному, попытался достучаться до драчуний словами, в надежде, что они, осознав свою неправоту, всё же примут нового кочета. К большому сожалению, никто его не услышал. Видно, не зря говорят – куриные мозги.
Следующие три дня до краёв были наполнены попытками установить на дворе мир. Но ни уговоры, ни отборнейший мат на кур не действовали. Единственное, что они понимали – грубую силу. Нахватав тумаков, с кудахтаньем разлетались по двору, а стоило только Петровичу отвернуться, с утроенной жестокостью нападали на Петра Ивановича. Понимая, что петуху грозит неминуемая смерть, Петрович уже подумывал, не вернуть ли его обратно. Впрочем, понимал: и там участь петуха была не завидна. Прямая дорога в суп.
Четвертый день начинался как обычно. Как ни старался Петрович – окровавленный петух трусливо бежал с поля боя, не сделав даже попытки самоутвердиться. Это бегство пошатнуло уважение не только к беглецу. Ко всему роду мужскому. Но событие, произошедшее далее, и вовсе ввергло Петровича в полный шок.
Собирая по гнёздам яйца, Петрович вдруг обнаружил лишнее. Он пересчитал раз, и два, и три. Выходило, как не считай – одиннадцать. Понимая, что он ничего не понимает, Петрович заторопился к жене.
– Одиннадцать, – как заведенный повторял Петрович и смотрел глазами полными ужаса. – Одиннадцать. Ты понимаешь? Одиннадцать.
– С ума что ли ты, дед, спрыгнул? Ну, одиннадцать. И что? – наконец смогла вставить свою реплику бабка.
– Так кур-то у нас – десять, – со слезами в голосе выдохнул Петрович.
– Твой петух снёсся. Вот тебе и породный, – не сумев сдержаться, съязвила бабка. – Видать совсем ему куры мозги выклевали. Прикидывается несушкой. Чтобы за своего сойти.
– Как несушкой? А яйцо откуда?
– Своё откинул. Еще одно снесёт и всё. Нету мужика,– ухохатывалась бабка, но, видя испуг мужа, готового упасть в обморок, пожалела, попыталась успокоить:
– Не дури, дед. Петух тут-то причём? Вчера, значит, не всё снял. Или ночью какая снеслась.
Петрович то ли не услышал её слов, то ли не понял. Сидел за столом, глядя на злополучные яйца, и тяжко вздыхал. Разозлившись, бабка убрала яйца и вытолкала старика во двор:
– Иди, друга своего защищай. Ведь заклюют до смерти.
Старик послушно вышел. Но, так и не избавившись от заторможенности, был непривычно тих. Кур гонял уже не с таким азартом. А на петуха поглядывал со смешанным чувством жалости и брезгливости. Наступившая ночь освободила его от обязанностей охранника. Но он был так молчалив, так скучен и безволен, что бабка не на шутку разозлилась на петуха: «Вот ведь ведьмак. Сведет с ума моего деда…»
Петровича разбудил запах чего-то до боли знакомого и неповторимо вкусного. Сглотнув набежавшую слюну, он приоткрыл один глаз и, увидев, как жена мнет на столе тесто, сладко зевнул.
– Проснулся? – с утра бабка всегда была доброй и тихоголосой. – Вставай. Иди, умывайся. Завтракать будем.
Хлебая вкуснейшую домашнюю лапшу, сваренную на курином бульоне, Петрович думал о том, что красота в мужиках – это не главное. Главное в мужиках – это мужская сила.
Художник Михаил Шрилев "Дед с петухом"