Насплетничали, напутали,
Глупостей наболтали,
Главное упустили…
А было всё это так:
Скорбная колесница
Шествует по дорогам.
Как андалузские ночи,
Кони её черны.
И лежит он – без шпаги,
Со скрещенными руками…
Ни под одним командиром
Так не ступал конь.
Взблескивают и гаснут
Серебряные ободья.
Как жернова, колёса
Задумчивы, тяжелы.
И сгорбленный Лепорелло
Сидит, уронив голову, -
Старый дурак, прозревший
После утраты лишь.
Колесница сворачивает
Во встречную деревеньку,
И оставляют женщины
Кувшины,
серпы,
детей,
И обступают гроб они,
И, теряя дыханье,
Убито глядят в лицо ему,
Иные закрыв глаза.
И только старухи чёрные,
Чёрные, как головешки
(Они, как вороны белые,
Держатся в стороне),
Потрескивают, пощёлкивают
Не зубами – так чётками,
Шамкают что-то, каркают
В молитвенной тишине…
Проклятья на него – не действовали,
Вино его - не валило,
Толедская сталь – зазубривалась,
Дамасская – шла в лом.
Одну лишь имел слабость:
Жить мог, пока любили…
Вот он - лежит камнем.
Кто это – его?
А Лепорелло трогает,
Женщины расступаются…
Беззвучная, как привиденье,
Могучая, как лафет,
Движется колесница
Из Ментоны в Наварру,
Переходя границы
Герцогств и королевств.
А на пути Монтевилья…
Вмиг умолкают женщины,
Как по сигналу – площади,
Расталкивая мужчин…
И только босые девочки,
Тонконогие, как поганки,
Растерянно, перепуганно
Смотрят на матерей.
А на одном балконе
Донна встаёт на цыпочки,
Губ уголки – браво,
Как усики, взвиты вверх.
Светлая, как с исповеди,
Свежая, как пастушка,
И – как отметка дьявола –
Вся волдырём щека…
Вспомнила кавалера –
Он, как пустое место,
Бессмысленно, бесполезно
Здесь под балконом мок.
Учтив он был, как цирюльник,
Весел был, как погонщик,
Нескромен был непростительно…
С нею нельзя так.
Прабабка - из амазонок,
Мать у неё - цыганка,
Нянька у ней - колдунья,
Сама она – дитя:
Орех во рту перекатывая,
Рассеянно смотрит под ноги –
В свергнутое, отвергнутое,
Повергнутое лицо.
Вот он – лежит камнем.
Нечему удивляться.
Тут ничего иного
И не могло быть…
И глядеть ей на это – скучно.
Так скучно, что даже грустно,
Так грустно, что даже больно,
Тоскливо до пустоты…
А Лепорелло трогает,
Женщины расступаются.
И вздрагивает сеньора,
Веером заслонясь.
Плечи у ней трепещут,
Дёргаются лопатки,
Будто о крыльях вспомнили,
Которых уже нет.
И тут с высоты – падает,
Взблёскивая, что-то падает,
Щёлкает и отскакивает
От мраморного его лба…
И он приподымает голову,
ПО лбу ведёт ладонью,
Глядит – а вокруг – море
Живых и прекрасных лиц…
Женщины врассыпную,
Как воробьи – разом,
Как куры – стремглав, кудахча,
К насесту из-под дождя –
Юбки подхватывая,
Локтями отстраняясь,
Бранят его, спотыкаются,
Крестятся на бегу.
А Лепорелло в ужасе.
В ужасе и восторге.
Руки старик вскидывает,
Наземь роняя хлыст.
Плачет, хохочет, стонет:
- Чудо!.. Аве Мария!..
Что вы?
Куда вы?
Радуйтесь,
Скромницы на земле!
А Дон-Жуан к небу,
К небу глаза возводит…
А там голубой
мысик
Атласного башмачка,
Строчка пугливых кружев,
Железный узор решётки,
И веер,
и из-за веера,
Как при затменье,
свет…
А замызганные две девочки
Что-то в канаве ищут,
Ползают на коленках,
В мусоре копошась…
Но – кроме дохлой кошки,
Да воробьиных перьев,
Да скорлупы ореховой –
Там
ничего
нет.
1974 г.