Домом мне не стал, тепла я в нем не получила
И возвращаться в памяти не хочется туда.
Лишь боль пронизывает годы моё сердце
Фамилии лишь вспомню те и имена...
Она стояла посреди двора обнесённого кирпичным забором, побеленным белой известью и удивленно смотрела по сторонам. Это было новое место, куда в автобусе привезла её какая то женщина. Они вместе зашли за зеленую калитку, ее оставили посреди двора ждать.
Эта женщина прошла к одноэтажному длинному дому, стоящему справа, и по крылечку вошла вовнутрь. Девочка застыла, сердце внутри неприятно затрепыхалось, во рту все пересохло от непредсказуемости того места куда она попала.
Воздух вокруг был напряжен от сырости января. Снега не было влажный асфальт … кое - где в ямках были лужицы, день был пасмурным, небо затянуто серыми тучами.
. Она стояла в дешевых темных ботиночках, коричневом кашемировом тонком пальтишке, на голове под цвет пальто фетровая шапочка, завязанная под подбородком атласными лентами, сбоку её украшала гроздь рябины с зеленым листочком. Челка выбилась из под шапочки, большие зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами на пухленьком личике, смотрели испуганно и угрюмо…. К ней стали подходить с разных сторон двора девочки, они окружили с любопытством молча рассматривали её, а несколько минут спустя вокруг собралась небольшая толпа. Девочки были разного возраста и роста, они удивительно одеты, такого она и правда никогда не видела. На них были одинаковые платья и кофты, на ногах черные чулки и черные мальчиковые ботинки.
Она никак не могла понять, где находится и что с ней будет дальше? Самые смелые подошли поближе и стали трогать её пальто, веточку на шапочке и длинную косу, которая свисала сзади, на пальтишко ниже пояса. - Ой, …восклицали они наперебой – смотрите артистка из кино «Прощайте голуби»… приехала! Она не понимала, о чём они говорят, и только испуганно смотрела на них. Допрос был с пристрастием....
- Ты артистка? …. А у тебя вши есть? Девочка глаза сделала еще больше и спросила,… а что это такое? Сразу пошли возгласы по толпе девочек они перебивали друг друга – «она не знает, что такое вши »… для них это было открытие и такое неподдельное удивление.
Открылась дверь, на крылечко вышла женщина, которая привезла, позвала её и завела в помещение. Шли они по мрачному тускло освещенному коридору, где по обе стороны стены было много одинаковых голубых дверей. Позже она узнала, что это были спальни, где жили девочки в одинаковой одежде, и где предстояло жить теперь и ей. Они вошли, в светлую комнату, за большим столом сидела дородная женщина с пучком темных волос собранным сзади на голове в узел. Она улыбнулась, и пухлые щеки закрыли ее глаза, превратив их в щелочки. Она стала задавать ей какие- то вопросы, девочка на некоторые отвечала, опустив голову, рассматривая свои сбитые на носках ботинки, и вдруг заплакала горько и тихонько, слезы текли по щекам ручьем, стекали на пальто и капали на ботинки.
Женщины засуетились, стали успокаивать, а дородная женщина встала из - за стола, и прижала девочку к себе. От неё пахло «Красной Москвой» это напомнило ей любимые духи мамы и она заплакала еще горше от того что это не мама.
Настала ночь, она лежала в комнате, где стояло много кроватей, одна из них теперь стала её. Кто-то из взрослых требовал повернуться на правый бок ладошки положить под голову и закрыть глаза. Она выполнила требования, боясь пошевелиться, услышав, как на одну из девочек женщина накричала, и шлепнула, пообещав, что завтра лишит прогулки, та жалобно заскулила и получила еще один тумак.
Ночь прошла очень тревожно… новая обстановка не радовала, она беззвучно плакала боясь всхлипнуть чтобы её не услышали. Тело затекло,… но она не смела, пошевелиться, боясь наказания. Когда настало утро, не поняла, за окном было серо, кто то включил свет и громкий голос поднял всех. Суета началась в спальнях, коридоре, всем подавались какие- то команды, она не понимала, что от неё хотят.
Соседка по кровати взяла ее за руку и повела за собой. Глаза целый день были на мокром месте, образ мамы не отступал ни на минуту. Она помнила последние минуты, они были еще вчера утром.
Перед тем как ее посадили в автобус, мама взяла на колени прижала к себе и что-то со слезами говорила ей на ухо. Она не понимала, почему мама плачет и плакала сама, пытаясь понять, что ей объясняли. Понимала лишь то, что две ночки там переночует, и она ее заберет.
Ей было семь с половиной лет, она еще никогда не расставалась с мамой, и тремя братьями,… малышам было три и четыре года, а старшему брату тринадцать. У нее была большая семья… и как теперь ей без этого она не знала. Соседка по кровати показала, где столовая и ещё домик во дворе возле сада, это была рабочая комната, в которой делали уроки девочки после школы. В ней стояли тяжелые темные парты, с дырками для чернильниц, на стене висела черная доска с размазанным тряпкой мелом, свет попадал в два небольших окна справа.
Девочку переодели в такую как у всех остальных одежду и ей казалось что мама уже не найдет и никогда не узнает её в этой одежде, опять горько заплакала. Каждый день их строем выводили за забор через зеленую калитку. Они шли в школу, которая находилось недалеко через дорогу от дома, где теперь предстоит ей жить, она смотрела по сторонам, ища в толпе маму.
Девочки строем вошли в школьный двор и разошлись все по своим классам. Учительница ей понравилась у нее были добрые глаза и спокойный мягкий голос. Она была высокой женщиной со светлыми крупными кудрями и лёгкой походкой. Хорошо запомнился её педагогический приём, который применила, чтобы отучить детей от слова «свОлочь», которое часто употребляли дети, когда ссорились. Усадила всех, и стала объяснять, что когда тянешь, какую-то тяжесть по земле, то люди называют это действие «сволОчь», например, сволочь мешок с горы, поэтому, когда вы говорите это слово, оно не ругательное как вам кажется, а просто вы не правильно ставите ударение. И о чудо, дети перестали использовать его.
Её посадили на третью парту с мальчиком Сапиным Серёжей, это потом она об этом узнала. Все с интересом разглядывали новенькую. Девочек, в одинаковой одежде в классе было человек 6-7, они сразу выделялись из всех, остальные дети были одеты в школьную форму.
Потихоньку неспешно наша девочка обрастала друзьями, сосед по парте был сыном учительницы истории в старших классах. Иногда он приносил ей то печенье то пряник, она была ему очень признательна за это, хотя внутренне всегда был протест. Её унижало это, там детей делили на домашних и детдомовских и эти дразнилки иногда не давали ей дышать. Но сосед по парте угощал так по человечески, не как детдомовскую девочку голодную и чужую, и поэтому, с его рук она всегда брала угощение. Учительница Татьяна Ивановна часто останавливала на ней грустные глаза и как то по- матерински гладила плечики. Она прижималась к ней, и эти волшебные минуты были ей очень нужны и важны. Теперь с высоты своего возраста понимает, что она жалела девочку, которая смотрела на всех волчонком исподлобья с недоверием.
Идет урок, в дверь стучат, Татьяна Ивановна приоткрывает дверь и слушает то, что ей говорят, затем поворачивается, отыскивает глазами девочку и велит ей выйти из класса. Она сразу поняла, что к ней приехали, быстро идет к двери, на деревянных ногах ожидая увидеть маму, которая ее сейчас заберет из этого ужасного места. Но выйдя за дверь, в школьный коридор видит у окна мужчину, она его знает он приходил к маме еще в той жизни. Увидев его, она повернулась, чтобы снова вернуться в класс. Но мужчина остановил ее, поймав руку, отдергивая её, она услышала, что мама просила передать ей гостинцы. Он стал доставать кулечки с печеньем конфетами сухофруктами черносливом, алычой, и протянул ей. Увидев все это, она завела руки, за спину показав тем, что с его рук она не возьмет ничего. Тогда он развернул газету, где лежали два больших куска хлеба, а между ними жареная колбаса в яйцах. Она узнала руки мамы, схватила сверток и влетела в класс, оставив на подоконнике все остальное.
Не дойдя до парты, послышался опять стук в дверь, класс замер в ожидании, все с любопытством смотрели на слезы девочки. Учительница вышла за дверь и через минуту вошла с пакетом, который взяла с подоконника и поставила на стул у доски. Девочка сидела как побитая от того что не могла сопротивляться этому ощущению безысходности… урок продолжал идти но она уже ничего не слышала.
Он приезжал в школу ещё несколько раза за то время пока она жила в детском доме. И ни разу она, ни взяла с его рук гостинцы, а только « тормозок», который мама готовила ему в рейс. Верила , что это она для нее приготовила и через него принимала теплоту маминых рук и её заботу.
Как потом выяснилось, он делал крюк, чтобы заехать и проведать девочку в детском доме, и мама об этом даже не знала, потому что рейс был у него совсем в другую сторону.
Как она хотела домой, за это время, она кажется совсем, перестала улыбаться. В этом детском хрупком теле был сильный дух, истерика нытье и жалобы были не в ее характере. Случаи, когда она там не смогла сдержать эмоции, были всего несколько раз. Её определили в музыкальную школу, она училась играть на скрипке, а на уроках по сольфеджио учила ноты и звуки, играя на пианино. Часто получала от учителя указкой больно по пальцам, когда ошибалась. Она согласна получать указкой и терпеть, лишь бы выводили ее за забор, и там она дышала другим воздухом, могла в толпе искать похожие на маму и близких ей людей лица.
В самом детском доме не все было ладно, девочки были заложницами выбранной для них взрослыми жизни. Воспитатели особо не обращали внимания на воспитанниц, и совсем не пытались, стать девочкам сиротам мамами на время которое проводили с ними. За время жизни в детском доме не один взрослый человек не зацепил ее сердце, и не остался светлым пятном в памяти. Они отдавали младших на откуп старшим, которые учились и жили там до совершеннолетия.
Старшие девочки строили из себя воспитателей,… как-то 1 мая в воскресный погожий солнечный день, их отряд одна из них решила уложить спать. Никто не хотел спать, они уже были в третьем классе, и днем их не укладывали, но той захотелось проявить себя воспитателем. Она важно ходила между кроватями с ивовым прутиком, и если кто- то моргал или приоткрывал глаза, била прутиком больно по глазам. Можно много вспомнить таких моментов которые зацепила память из того времени. Но чем занимались взрослые, вспомнить совсем не могла. Помнила, как маршировали на параде 1 мая с песней – « Утро красит нежным светом, стены древнего Кремля….», имя воспитательницы Дания Косымовна, она была невысокой полной широколицей татаркой не доброй и не злой, просто никакой.
В детском доме своего рода была дедовщина,… уже там и запах власти и не наказуемость за произвол над слабым, удивляло, и то что с этим никто не боролся, все смотрели на происходящее сквозь пальцы, такой миленький маленький Гулаг.
Наверно там она научилась выживать и не скулить в последующей жизни. Там к каждой старшекласснице были прикреплены одна две младшие девочки, за которыми они ухаживали, следили за их одеждой поведением и тем, чтобы их не обижали.
К ней прикрепили наставницу из старшего класса очень тихую инертную девочку совершенно равнодушную к происходящему вокруг, она была небольшого роста узбечка с раскосыми карими глазами. Она почти не учувствовала в жизни девочки, иногда стирала ей платье и трусики.
Конечно со временем, у неё уже в этом доме тоже появились подружки, это были две девочки с нелегкой судьбой. Таня Румянцева худенькая с белокурыми кудрями голубоглазая девочка, она попала в детский дом по роковой случайности. Мама растила сама двух дочек и слегла от неизлечимой болезни и уже больше полугода лежала. Старшую дочь оставили дома возле мамы, а Таню забрали в детский дом, так как ей надо идти в первый класс. Она была доброй улыбчивой домашней девочкой, с ней было хорошо дружить. Вторая подружка была под стать ей, это Наташа Павленко у нее были карие глаза и коротко стриженные каштановые волосы. Хрупкая девочка с тонкими чертами лица и очень сдержанная на эмоции. Её тоже привезли в детский дом из-за тяжелых жизненных обстоятельств. Мама попала под поезд, ей отрезало ноги, ухаживать за дочкой она не могла и девочка оказалась здесь. Как долго эти две девочки, оставались в детском доме после неё, она не знала, но те два с половиной года которые она там жила, они были очень дружны. Учились в одном классе, вместе играли, вырезали бумажных кукол, рисовали им наряды, называли их именами любимых актрис, играли с ними целые спектакли. Свою куклу она звала Ириной Скобцевой как любимую актрису, у нее хранилась её фотография, вырезанная из журнала, она ее прятала в секретной ямке с камешками. Между этими тремя девочками были хорошие отношения, это помогало им там жить.
С ними хотела подружиться девочка, которая училась с ними в одном классе. Она была переростком, на голову выше них, но с ней никто не хотел дружить, она была грубой хамоватой интриганкой и ябедой. Ее судьба тоже не сладкая еще совсем кроху ее подбросили к дверям дома малюток, не знавшая любви мамы и близких людей… она была совсем другая. Ей хотелось вписаться в тройку домашних девочек но это у нее не получалось тогда она плела интриги, и старалась перессорить их, порушить дружбу. За её мелкие пакости и жалобы, девочек часто наказывали и они старались обходить её стороной.
Однажды в теплый погожий денек в первый день весенних каникул подружки собрались в рабочей комнате. Она была свободна,… парты сдвинуты к стене и там было место, где можно поиграть со своими бумажными куклами.
Они брали их за обе руки, и вальсировали, на свободном от парт месте напевая незатейливые песенки, представляя себя на балу. Это поднимало настроение, и сердце в такие минуты не плакало от детских переживаний. В этот момент открылась дверь и Люда Горенко (так звали ту девочку) вошла в рабочую комнату и стала их задирать. Подружки пытались отвязаться от нее, но она не уходила. Тогда девочка с зелеными глазами обозвала ее за это «трехшкурницей», почему это слово пришло ей на язык, она не знала, наверное, сложила его из ситуации, которая нарушала дружбу трех девочек. Та, хлопнув дверью, побежала жаловаться своей старшей защитнице, к которой была прикреплена. Она у неё была самая неуправляемая хулиганка детского дома, Логинова Галя, с ней боялись связываться даже воспитатели.
Имена и фамилии героев из той жизни въелись ей глубоко, она их не забудет до конца своих дней. По иронии судьбы оказалось, что эта Галя жила в одном с девочкой городе и даже на одной улице, она узнала это, когда несколько лет спустя уже живя дома, шла в школу и нечаянно встретилась с ней. Это так поразило её, она отшатнулась, как будто увидела удава и по спине побежали мурашки от страха, память вернула её в прошлое. С тех пор она обходила тот дом и улицу, пока они не переехали.
После ссоры с Людой девочки снова сели за парту втроем со своими бумажными подружками и продолжали свой театр. В распахнутую наотмашь дверь влетела как злая фурия эта самая Логинова Галя, защищать свою подопечную. Она вытянула девочку из - за парты, схватила надавливая с боков шею причиняя сильную боль и начала на неё кричать, - « как ты ее обозвала?» Девочка широко открыла глаза, задыхаясь от удавки рук, хрипя, произнесла,… - « «трехшкурница». … Повтори, кричала она, брызгая слюной из перекосившегося рта, продолжая давить шею. Её подруги прижались к стенке и замерли от страха расправы.
…. А к девочке уже пришло второе дыхание, страх как будто вытек из нее, и было все равно, что с ней будет. На нее громко кричали, требовали просить прощенье, но она только крепче сжимала губы. Тогда эта взрослая девочка схватила ее за одежду двумя руками, и хрупкое тельце повисло над партами, не услышав извинений, через секунды полетело вперед прямо на них. От нее опять и опять требовали извинений, но она не размыкала губ и очередной раз её кидали и кидали на тяжелые деревянные парты. Боли она не чувствовала обида эту боль перекрывала и тело стало чужим. Последний бросок уронил ее между парт, добавочно получив еще три четыре пинка ногами под партами, её мучительница вышла из рабочей комнаты.
Немного погодя, она с трудом вылезла из под парт,… там уже никого не было. Рабочая комната стояла на отшибе чуть дальше от спального корпуса ближе к саду. Выйдя оттуда на дрожащих ногах, она плакала беззвучно (это там она научилась так плакать) и побрела в сад к месту, где у нее был секретный дом.
Был первый день весенних каникул, её должны были забрать домой. В детском доме было всего несколько девочек, которых забирали на каникулы домой, остальные жили там годами. Некоторых иногда проведывали пьяные мамаши, которых лишали материнства и вместо гостинцев они приносили грязных котят с помойки, те стеснялись своих мам, не выходили к ним, прятались,… тогда этих горе мамаш выпроваживали за зеленую калитку, сопротивлялись они грязно ругались.
Уже тогда девочка очень переживала глядя на это, и мама казалась ей еще лучше и дороже. Она всегда привозила гостинцы и угощала девочек, которые обступали их при встрече. Девочка прятала их под подушку, когда шла провожать маму до калитки, а вернувшись, находила на кровати пустые бумажные кульки и этикетки от конфет, слышала язвительный смех тех, кто это сделал. Ей часто ничего не доставалось от привезенных гостинцев, но она никогда не жаловалась, здесь было некому, мама была далеко, а папы не было совсем, так и жила она, замыкаясь в себе.
В детском доме нельзя было есть вне столовой, а часто очень хотелось, девочки, прятали хлеб в трусы, чтобы потом съесть, но на выходе старшие дежурные всех ощупывали и отбирали его. Тогда они шли за столовую и женщина, которая чистила там картошку, потихоньку выносила им хлеб.
Если девочек переодевали в новую одежду, все уже знали что будет комиссия, их предупреждали, как надо отвечать проверяющим, когда будут их о чем то спрашивать. Девочке хотелось рассказать об этом взрослым, которые приходили с проверкой, но мужества ей восьмилетнему ребенку не хватало.
У нее была мечта, когда вырастит выучиться и тоже будет проверяющей, тогда все обо всём узнают, и будут наказаны. Сбудется ли ее мечта, она не знала, но продолжала мечтать, и о ней никому никогда не говорила.
Под кустом, куда пришла побитая и униженная после избиения в рабочей комнате она села на землю, обхватив ноги руками, уткнувшись лицом в колени, на которые натянула тонкое казённое платье, беззвучно рыдала, повторяя только одно слово… мама, мама, мамочка. Платье под лицом сделалось мокрым, но она не чувствовала этого и вытирала нос сухим краем подола платья. Немного погодя услышала, что от зеленой калитки и ворот раздались голоса, оттуда кричали, ее фамилию и о том, что к ней приехали. В эту минуту она не верила своему счастью, и в то, что может сейчас обнять маму, она ее пожалеет, защитит и заберет. Бежала к калитке на дрожащих ногах в надежде увидеть родное лицо. Но оказалось, что там её никто не ждал, обманули… и только злой смех встретил, а в центре толпы стояла ее истязательница.
Громко завыв, как побитая собака она побрела назад, к своему убежищу и опять приняв прежнюю позу, продолжала плакать еще горше. Глаза заплыли от слез, но она не замечала этого, ей хотелось умереть от боли и обиды которое испытало ее сердечко. Просидев так еще минут десять пятнадцать, она опять услышала голос своей обидчицы, та звала второй отряд в пионерскую комнату, значит и её тоже.
Воспитатели разрешали старшим воспитывать младших девочек, они делали с ними все что, заблагорассудится, им нравилась власть, и что могут управлять и подчинять себе. Заплаканная девочка со сбитыми коленками, локтями и ссадинами на лице от тяжелых деревянных парт об которые ее отбили, еще вдобавок была сломлена обманом о приезде близких, не могла сопротивляться, и побрела на зов. Вошла она последней, и хотела встать в ряд девочек, но рука мучительницы схватила ее за волосы и отшвырнула к стене. Девочкам, которые шеренгой стояли напротив, приказным тоном было сказано, что все должны ей объявить бойкот, (это слово она тоже узнала там впервые) а если кто с ней заговорит, будет наказан так же. Потом приказала ей сделать стойку на руках к стене вниз головой,… она это сделала без всякого сопротивления, понимая, что здесь одна в этой волчьей стае.
Стоя в такой стойке она смотрела на свою обидчицу снизу вверх уже без всякого страха от того что будет с ней.
Но экзекуция продолжалась, она заставила всех строем пройти мимо девочки, которая стояла вниз головой, и плюнуть ей в лицо…. Все беспрекословно подчинились, прошли мимо неё, выполнив её приказание, и вышли за дверь. Подойдя к ней, мучительница строгим голосом предупредила, чтобы девочка так и стояла пока она не вернется, если ослушается, то еще хуже накажет. Выйдя, закрыла за собой дверь, и она услышала, как ключ повернули в замке.
Девочка стояла вверх ногами боялась ослушаться. Почему она не сопротивлялась этому? Её сковал страх или безразличие к происходящему не понимала,… что происходит с ней и почему. Сколько она стояла так и не помнит, но обед пропустила, а на протест у этой девочки не хватало ни мужества, ни сил. Глаза, наверное, налились кровью, потому что она ничего не видела, чернота перед ними была пеленой, а в ушах звенело. Сквозь помутившееся сознание она слышала, как по коридору ходили,…и еще обрывки фраз проходящих, кто-то спрашивал ключи от пионерской комнаты. Обычно в шесть часов вечера начиналась телепрограмма, и все приходили в пионерскую комнату смотреть телевизор. Младшие садились поближе к телевизору на полу, а старшие сзади на стульях, это было единственным развлечением для девочек, где они видели как в окно весь мир.
Сквозь вату в ушах она услышала, что дверь открывают ключом, и голос истязательницы потребовал ей встать. Но она не могла это сделать и стала заваливаться вдоль стены. Тогда та подхватила её и поволокла к двери, куда уже входили девочки. И никому из входящих не было дела до этой маленькой измученной девочки, которая простояла вверх ногами несколько часов. Где в это время были взрослые непонятно. Она доволокла её до спальни и как мешок бросила в кровать. Слез не было, тело затекло и кололо мелкими иголками, она не чувствовала его, как будто оно не её, ужин она тоже пропустила, никто из взрослых не заметил и этого. Как наступило утро, она не помнила, ночь была тяжелой, думать ни о чем не хотела и не могла, слез уже не было.
Как больно на сердце, и мозг воспаленный,
До слова, движения, все те года,
Ты помнишь отчетливо все те моменты
И каждый миг жизни как будто вчера…
Прошел ещё один день, а у нее так никто и не спросил, откуда у нее синяки и ссадины, девочки бойкотировали, и только куст в саду принимал её такой, какая она была, там она отсиживалась и могла плакать о своем горе. На следующий день приехал за ней старший брат и забрал на каникулы домой. Они ехали в большом, междугороднем автобусе, полным людей с сумками и мешками, до дома было восемьдесят километров.
Дома был особенный запах, пахло борщом и хлебом, а вокруг каждая вещь знакома, и главное все родные и близкие люди, которых она любила, были рядом. У мамы глаза были на мокром месте, она рассматривала ее ссадины и мазала какой-то мазью и зеленкой, чтобы быстрее все зажило. Она все спрашивала, не обижают ли её там, говорила, что надо еще немного потерпеть, доучиться четверть, и её навсегда заберет домой. Если бы она рассказала маме о том, как ей там живётся, наверное, она сразу бы забрала девочку. Но та не обмолвилась ни словом про это, может потому что понимала, что это не получится, а если мама будет в этом разбираться, то её затравят и жить ей будет там еще тяжелее. Не понятно, что творилось в этой маленькой головке, уже тогда она научилась обходить острые углы, не расстраивать маму, принимать жизнь такой, какая она есть.
Дома объяснила свои синяки падением с дерева в саду, она не могла сказать, что на самом деле произошло. Это она никогда никому не рассказывала до сегодняшнего дня. Уже и мамы у нее нет, и она понимает, что теперь это не принесет ей боли, она не прочтет эти строки, ей и так хватило в жизни боли.
Каждого человека заходящего в зеленую калитку встречать сбегались девочки, окружали и рассматривали. Все уже давно знали если приходят мужчина с женщиной, то они будут выбирать себе девочку-дочку.
Девочка с зелеными глазами тоже приняла это правило и была в стайке девочек, которые окружили тех двух взрослых. Они разговорились с девочками, спрашивали, как их звать, сколько лет, у нее тоже спросили, потом прошли к крылечку и вошли в здание. Через некоторое время девочку позвали к директору, там сидели те люди, которые разговаривали с ними во дворе.
Её стали о чем то спрашивать и у нее побежали по спине мурашки, потому что если двое взрослых пришли к директору, то они пришли выбирать себе дочку. Она уже ничего не слышала, страх сковал ей язык, голову она втянула в плечи, хотела стать невидимой, но вокруг нее все было как в немом кино. Женщина потянула ее к себе, взяв, за обе руки и она безвольно поддалась ее желанию….
В ушах как будто вата, через которую она слышала разговор взрослых, директор говорила, - « Их у нее четверо, думаю, что она не будет против, отдать девочку. Вы будете брать её на выходные, она к вам потихоньку привыкнет, а мы за это время решим вопрос с матерью ».
И тут девочка вырвалась из рук женщины и закричала …. - «нет, я не хочу, я не пойду к вам жить, моя мама меня вам не отдаст»… Девочка побледнела и стала оседать на колени, перед глазами летали черные мухи, она теряла сознание от волнения и стресса. Её положили на диванчик, она куда-то летела, в ушах звенело, и уже никого не видя провалилась в бездну. Очнулась от резкого запаха, который бил в нос, и открыла глаза, рядом стоял кто- то в белом халате, окно было открыто и женщина, которая хотела ее удочерить махала над ней газетой.
Эту ночь девочка опять не спала,… она не знала, кто такой Бог, но слышала, что он всем помогает. Полночи про себя шептала она ему – «Дяденька Бог не отдавай меня другой маме, я буду всегда слушаться учиться хорошо, и все что нужно делать послушным девочкам»… она шептала и плакала. Слезы текли, переливаясь через нос в другой глаз, а с него на белую подушку и она под лицом уже была совсем мокрой.
….Она так этого боялась, что её заберут в другую семью, знала, что из детдома детей забирают чужие люди, которых Она помнила, как одну из девочек Таню Захарову забирали два раза в разные семьи и через некоторое время возвращали назад, по какой то неизвестной причине. Во всяком случае, девочки об этом не знали. И к каждому зашедшему в зеленую калитку человеку, она кидалась под ноги, хватала за рукав, заглядывая в глаза, просила взять ее дочкой, эта картина стояла перед глазами.
Это была еще одна ночь, которую девочка не уснула до утра. Она не понимала, что такое душа, но чувствовала внутри что-то такое, чего не могла объяснить, она жила и не жила, а рассказать об этой боли не кому, прижаться и рассказать обо всём, что тревожило её. Раз в две недели по выходным ее проведывали то мама, то старший брат, они привозили ей гостинцы и уезжали.
Провожая их до зеленой калитки, она не плакала и не жаловалась, но потом заливалась слезами, усевшись в саду под кустом, чтобы ее никто не видел, ничего не спрашивал и не говорил.
У нее в саду было секретное место под большим разросшимся кустом, под ним она вырыла в земле ямку и обложила ее мхом, собранным с деревьев. Туда сложила камешки, самый большой это мама, другой который чуть поменьше старший брат, а два маленьких это младшие братишки. Это был её секрет её семья, часто, когда обижали, она приходила туда откапывала свой секрет и разговаривала с каждым камешком и снова прятала их от чужих глаз.
В очередное воскресенье мама приехала с гостинцами они сели в саду на лавочке. Она посадила её на колени, обняла за плечики и прижала к груди. Мама беззвучно плакала, подергиваясь телом, её слезы капали на руки и стекали тонким ручейком, подсыхая по дороге от горячего тела. Они сидели долго молча как одно целое, не расцепляя рук. Девочки ходили вокруг, и с любопытством наблюдали, многим было это непонятно, потому что слово « мама» они никогда никому не говорили. Она понимала, что надо держаться, не плакать, чтоб мама не расстраивалась и у нее это получалось. Её этому никто не учил, это было где-то глубоко внутри, она повзрослела рано, наверное, сразу после смерти отца. Мама доставала из сумочки частую расчёску, расплетала ей толстую косу и по прядке вычесывала всю нечисть, иногда щелкала её между ногтями. На коже головы тоже искала их напившихся крови и плакала, потихоньку смахивая слезы незаметно рукой. А девочка гладила ей ноги, от голени, до щиколоток положив голову на колени. Она привыкла к новым жителям в своих волосах, часто нестерпимо чесалась голова особенно на уроках. До крови она её расчесывала, а затем, под каждым ногтём находила их доставала и складывала на розовой промокашке своих серых жильцов и давила их ногтем большого пальца, оставляя кровавый след как после побоища. Это занятие забавляло и отвлекало от дум, которые тревожили девочку.
Позже ей коротко постригли волосы, именно по этой причине. У некоторых девочек волос не было вообще, они ходили лысыми особенно те, кто еще не ходил в школу. Парикмахер приходил раз в месяц, и выполнял свою работу. Однажды он пришёл и ей тоже обрезал косу, подружки её плакали, наблюдая за этим. Там почти ни у кого не было длинных волос только у самых старших, которые могли сами за ними ухаживать. Всегда перед баней, всем посыпали головы дустом, « это такой серый вонючий порошок» и завязывали туго косынками на несколько часов. И всё равно, вытирая голову после мытья вафельным полотенцем, эти насекомые были в каждой клеточке вафли. Они были везде, переползали с одной подушки на другую по белым наволочкам, и это уже было привычным и никого не удивляло. Теперь бы она ответила на вопрос, который ей задавали при первой встрече про вши. В школе другие ученики держались подальше от детдомовских детей еще и по этому.
Когда она приезжала домой мама всеми силами боролась с этой «нечистью», а по возвращению в детдом все начиналось снова. Учеба давалась ей легко, но особого интереса к ней не было, училась потому что надо и потому что обещала дяденьке Богу.
Как же получилось, что она попала в детский дом вместо интерната?.... Когда мама привезла ее в дет приёмник распределитель, все изменилось. В интернате, куда она должна была попасть, начался карантин по болезни Боткина на 60 дней. Детей нельзя принимать, а начиналась третья четверть второго класса, надо было ходить в школу учиться. Маме пообещали, что после карантина сразу переведут в интернат, который находился недалеко от дома, поэтому пока она временно поживет в детском доме. Это потом она поняла, почему мама там плакала и что- то говорила на ухо. Когда она приезжала домой на каникулы мама первым делом снимала её детдомовскую одежду и надевала домашние платья, подальше прятала те вещи до отъезда. Момент, когда её забрали из детского дома, не запомнился, наверное, забрали на летние каникулы после четвертого класса, и она осталась. А первого сентября пошла в пятый класс уже дома в новую школу, которая находилась не далеко, от центра, у площади Ленина.
Почему девочек одевали во все черное коричневое и серое, стригли волосы ежиком или совсем на лысо? В такой одежде они были безликой массой брошенной родителями и другими взрослыми, которые соприкасались с ними и отвечали за их судьбу. Эти цвета она не любила всегда. И только сейчас, через пятьдесят с лишним лет, у неё появилась одежда в такой цветовой гамме. А черные чулки всегда ассоциируются с теми, которые одевали ей в детском доме.
Как складывалась у девочек судьба тех, кто жил там годами не известно. Но основная группа выпускников училась в педучилище школьном или дошкольном. Какие из них получались педагоги, если, они не познали материнской любви и семейных взаимоотношений? Что они могли передать чужим детям? Наверное, кто-то, пройдя через эту мясорубку жизни, стал хорошим педагогом, любящей мамой или просто порядочным человеком. Уже прошло очень много лет, мамы у девочки не стало, и она так и не узнала как жила ее маленькая девочка два с половиной года в этом аду.
Часто она говорила ей о том, что нет ей прощения за то, что дочь была в детском доме, но ни одного упрека за свою жизнь она не услышала, эту тему они всегда обходили стороной. Мама не любила песни о беспризорниках, и фильм «Республика Шкид» песню из неё, слова «по приютам я с детства скитался…» да и подобные им песни.
……Родственники ее за спиной судили, что кучу детей родила, что прокормить не может и прочие взрослые неприятные разговоры. Но никто из них не знал, что у нее в жизни были минуты, когда детей действительно нечем было накормить, и она не просила у них на кусок хлеба. Она ни один раз вбивала гвоздь в стену и готовила веревку, но глянув на спящих детей, останавливала себя от этого страшного поступка. Понимала, что их никто кроме неё не защитит, а раскидают детей по детдомам (это она рассказывала своей дочери в минуты воспоминаний). Когда умер муж, отец девочки… его сестра хотела забрать среднего мальчика, он очень был похож на брата. Младшего хотели забрать мамин дядя с женой, у которых уже было трое детей. Только девочку никто ни хотел брать считали, что она может пойти не по тому пути, это как сучку из собачьего помёта особо не берут. Но, мама никогда даже не помышляла об этом, чтобы отдать кому-то из своих детей. Не ныла перед родственниками о своих проблемах, а их было не мало, так потихоньку и выживала, как могла. Дети её с чужих рук никогда не брали хлеба, а сами всегда могли поделиться своим без сожаления. Бывало, когда угостят её коржиком, она всегда несла его детям и делила на четверых. Никогда в одиночку не съела, и когда удавалось ей бывать на дне рождения или каком-то мероприятии дети знали, что она в салфеточке принесет что-нибудь вкусненькое им, котлету или кусочек курочки которую положили в её тарелку и разделит на всех. Она потихоньку в конце праздника заворачивала в салфетку, не собирала со стола, а брала то, что не съела со своей тарелки, ей не лез кусок, в горло, зная, что дети этого не попробуют. Дети понимали всё это, видели, и наверно эти поступки учили сопереживанию, умению и желанию поделится своим и бескорыстию.
Взрослые родственники часто не следили за свой речью, осуждали её, а дети слышали те реплики в сторону мамы, было очень больно, и вырабатывался комплекс недоверия к ним и конечно обиды за неё.
«Если она не могла дать отпор, и рвать изо рта… это не давало право считать им ее недалекой и глупой, она была доброй с несчастной судьбой женщиной. Тот, мужчина который приезжал в детдом к девочке был щедрый на руки, ногами дверь открывал, всегда приносил в дом еду. И эта была основная причина, по которой она впустила его в свою семью. У него тоже был сын, ровесник девочки он привел его в их семью, и детей стало пять. Они прожили вместе некоторое время, и девочка всегда брала его вину, когда он озоровал часто на себя, чтобы ему не досталось от мамы. Когда вырос, стал военным, но ударился во все тяжкие, стал пить, и его выгнали за это из армии. Он когда вернулся в старый город, где рос, пытался найти эту зеленоглазую девочку, которая грудью вставала за него, но им не суждено было увидится, проблема эта уничтожила его еще совсем молодым.
Отец забрал его у пьющей жены, когда ему было всего два месяца, и возил в грузовой машине на сидении. В дороге по пути подбирал женщин, которым было по пути, только чтобы они держали его на коленях и покормили из бутылочки и не брал денег. Девочка, наверное, начиталась сказок и всегда защищала его от своей мамы, боясь, что он будет называть ее мачехой, но эта уже совсем другая история.
Надо обуть башмаки человека и пройти его путь, за годы, чтобы судить о нем, его поступки и действия в жизни, а сменил он не одни башмаки.
Еще тогда семилетняя девочка понимала, что мама ее любила и всех других детей тоже, не предавала, но часто обстоятельства жизни были выше её возможности. Девочка быстро повзрослела после смерти отца, она вместе с мамой прошла тяжелую школу жизни, которая ее не сделала злой, а лишь закалила для последующей жизни. Во все времена они были рядом, и поддерживали друг друга, так было легче преодолевать все трудности, которые встречалась на пути у матери и дочери.
Маме - 85 ЛЕТ!
Вот сегодня твое день рожденье,
Жить и дальше ты с нами должна "малолетка", еще среди старых,
И до ста, ты до топай сама!
Жизнь промчалась так лихо и быстро, промелькнула как фильм про тебя.
Все летело, мелькало, спешило, только лишь, удивлялись глаза.
А ты помнишь себя, молодою, рано мамой ты стала тогда,
Друг за другом мы быстро родились, и растила ты всех нас, одна.
Помнишь всех нас детей, малышами, как с цыплятами, клуша везде.
Никогда в одиночку не съела, ни кусочка без нас, без детей.
Плохим словом твоим, не обласканы, лишь заплачешь за наши грехи,
И посмотришь глазами печальными, горький вздох изойдет из гуди.
Да, тогда ты была молодая, труд любой для тебя был, пустяк
Ты за вечер побелишь, покрасишь, постираешь всю кучу белья.
Занавески на окна повесишь, стеклам блеск наведешь как всегда,
И ты устали вроде не знала на работу чуть свет уже шла.
А детей твоих дома четверка, три сыночка и дочь стрекоза,
Как справлялась со всем, и не знаешь, в тридцать лет ты осталась одна.
Ну а гордость твоя, твои дети, многим были примером тогда,
Уважительность к старшим привила, всем помочь были рады всегда.
Все у нас, шло ни так уж и гладко, каждый жил как судьба повела,
В доме может и мало достатка, но душой были щедры всегда.
Если б только, они были рядом, то добавили в сердце тепла,
Боль с души твоей, просто стекала, жизнь тебе добавляла года.
Хоть морщинки легли в беспорядке, всю по ним можно жизнь прочитать,
Возле глаз, они все от улыбки, что у губ, то всё горю отдать.
На руках видны синие венки, кожа сморщилась, пальцы болят,
Сколько дел эти руки умели, руки матери гордость моя.
Как умело у них получалось, шить, стирать, и готовить обед.
Ну а если нести, или двигать, богатырь не сравнится ведь с ней.
Больно очень, суставы и тело, уж не слушают,… ноги болят,
Ноют, крутят, покоя не знают, и таблетками боль не унять.
Никогда не смирюсь я с потерей, страшно в жизни остаться одной, Ты одна ведь меня пожалеешь, пожуришь если что-то не то.
Мама, мама, спасибо родная, научилась всему у тебя,
Что умею я в жизни и знаю, это только заслуга твоя!
Мама, мамочка, много в том слове, запах детства, и щедрость души,
С этим словом легко и надежно, только ты моя мама живи!
Прожила мама 87 лет, ушла тихо, никого не напрягая. Её терпению и выживаемости самая высокая наша оценка.
Случай, о котором она рассказывала, произошел, когда ей было 19 лет. К пасхе принято было белить дом внутри и снаружи извёсткой, загашенной в металлическом ведре добавляя синьку для оттенка. Известь было трудно достать, или может, денег не было, чтобы купить. И они вдвоем со свекровью пошли добывать её вдоль по рельсам железной дороги, там проезжали открытые вагоны, которые везли известь и в щели иногда теряли кусочки негашёной извести. Они собирали эти кусочки в тканевый мешок, набрав, закинули маме на спину, и она понесла его домой. Была сорокоградусная жара, расстояние до дома два с лишним километра, пот стекал по лицу и телу в три ручья. Известь на спине от пота гасилась, и разъела сначала ткань мешка потом ткань платья и затем кожу спины. Боль была нестерпимой, если кто-нибудь белил гашеной известью знает, как разъедает она кожу пальцев, поймет какая это боль. Она несла мешок, не останавливаясь до самого дома. А когда, придя, сняла его, по позвоночнику зияла разъевшая до кости рана, она даже не пикнула, не сбросила этот клятый мешок со спины. Белый шрам так и остался по позвоночнику на всю жизнь. И когда я мыла ей спину это пятно всегда напоминало историю этого шрама. Это показательно для её характера, вот так она, наверное, и жила с зияющими незаживающими ранами и шрамами, на сердце которые наносила ей жизнь. Не плакала и не жаловалась, всегда говорила – « что всем, то и нам »… не гналась за какими - то благами, никому никогда не завидуя. Она всегда умела, довольствовалась малым, не проклиная никого за ту тяжелую жизнь, которую прожила. Так случилось, что трех сыновей потеряла еще молодыми и несла это горе сама, никого, не виня и не кляня, так и жила до последнего дня.
ИСПОВЕДЬ МАМЕ ...
Спасибо маме я скажу и поклонюсь ей в ноги низко,
Из всех детей одна сижу, трех сыновей уж нет на свете.
Вот я стою я дочь твоя поддержкой мне всегда была,
Когда уж сил казалось, нет, иду к тебе найти ответ,
Погладишь голову любя, и «рыбкой» назовешь меня.
Чему учила ты меня, я это сердцем приняла,
Вокруг себя не сею зла, твои заветы поняла,
Бугры, и ямы обхожу со всеми дружбу я вожу.
Других поступки не сужу, сначала сор в себе ищу,
За годы те, что прожила, врагов себе не нажила.
И Бога я благодарю, что всех людей вокруг люблю!
Всегда стараюсь помогать, корысть на дружбу не менять,
Помочь подбодрить и отдать да позитив во всем искать!
Мой дом открыт для всех всегда, хоть взрослый ты хоть детвора,
Про жизнь с любым поговорю и вкусным чаем напою.
Живу, как ты меня учила, на жизнь обиды не держать,
«Что всем - то нам»- ты говорила – « Учись всегда удар держать!»
Я знаю руки золотые, что помогают мне всегда.
Стирать, готовить, мыть и чистить, чтоб легче жизнь моя была!
Родная... это знаю я, на ласку я к тебе скупа,
Не часто может быть, прижмусь, поглажу, просто обниму,
Не обижайся на меня, мужской характер у меня.
Другой я мамы не хочу, тебя родная я люблю!
За всех детей тебя одну, за четверых тебя люблю.
Любому каждому скажу, как мать жила я не сужу,
Досталось боли ей сполна, не дам в обиду никогда.
Жизнь не щадя тебя хлестала и много боли принесла,
Но не озлобила ты сердце, всю боль свою в себе несла.
Ты сгорбилась от этой боли, болезней ворох собрала,
И никого, не напрягая, тихонько дальше ты жила.
Живи еще моя ты мама, я мама тоже и давно,
Познала цену в жизни горю, хлебнула я сполна всего.
Тебе конечно очень больно, детей своих пережила,
Но так случилось…воля Бога, из всех осталась я одна.
На нас детей ты не кричала, не била нас не унижала,
Заплачешь тихо в уголке, и слушаться хотели все.
Обидней слова чем «засранец» с уст не срывалось никогда,
Захочешь отругать за что то, да и забудешь как всегда.
Хоть и была семья большая, ты одинокая была,
И той любви что заслужила, не получила ты сполна.
Красива ликом, телом ладна, характером ты не вредна,
Но так судьба распорядилась, осталась в жизни ты одна.
Судьба расплескалась как в бурю, я знаю,
Детей потеряла... вся радость ушла,
Ползла на коленях, кричала и выла,
Но жить продолжала, взяв в руки себя.
Да, так устроена ведь жизнь, кому уйти, кому и жить,
Не можем мы предугадать, срок жизни может "Бог" лишь дать.
Тот крест, который ты несла не каждому под силу,
И все грехи свои сполна, сама ты искупила…
За доброту твою, терпенье, те годы Бог тебе дает,
Живешь на свете ты не мало, надеюсь, больше проживешь.
Чтоб правнуков детей увидеть, на свадьбах «горько» покричать,
За них любимых чарку выпить, и счастья в жизни пожелать.
Надеюсь, жить, еще не мало, вдвоем нам вместе предстоит.
Пусть будет мир в душе и доме, любовь лишь в сердце будет жить.
Спасибо мама дорогая, за все, что в жизни мне дала.
И ты прости судьбу родная, что счастьем ты обделена…
06.2014Г
Мамы, нет уже с 2016г, очень не хватает ее присутствия рядом, слышать её рассуждения, получать тепла из её сердца, помощи её рук слов,… тех которые могли успокоить любую бурю. Как она необыкновенно могла пересказывать содержание фильма или книги. После этого можно уже и не читать, а пропустив несколько серий всё в сюжете понять. Всегда она могла выслушать, не перебивая, « - ты суть, суть говори, а то начинаешь рассказывать за год до события, мне это не интересно », так часто сейчас говорят мне мои дети.
Она понимала, как важно поговорить, и выговорится человеку, который уже не имеет такого объёма общения как у молодых, а не отмахиваться от стариков и раздражаться.
Зачем нам старики нужны и что с них проку?
Медлительны, шаги у них, идут, уже не поднимая ногу,…
И раздражаясь шарканьем шагов, те морщат, брови не стесняясь,
От них мы отмахнемся и тогда они, в глаза глядят, за это извиняясь.
Пройдут года, и вас уже догонит, не зоркий взгляд, усталый шаг,
И дети наши сдвинут брови, а от вопросов всё уйти спешат.
Давайте будем мы беречь секунды, когда с тобою рядом старики,
Их опыт жизнью был накоплен, нам в руки отдадут чтобы спасти.
Из уст в уста, из глаз в глаза, тепло от сердца каждому навечно
Бесценен опыт жизни,… им благодарны, быть должны мы вечно.
Не надо обижать нам стариков, за ту усталость, что их мучит,
Медлительность ума, слова о том, что раньше люди жили много лучше.
Малыш заплачет светлая слеза, и вмиг просохнет, осветив лицо,
У стариков они так разъедают душу, слезою прожигают, как свинцом…
Малыш забудет за минуту все обиды, прижавшись у плеча,
А стариков обиды так согнули, уже плетутся, еле ноги волоча….
Мама очень много читала, любила газету толстушку «Российская» читала от корки до корки. Интересную статью всегда подсовывала, чтобы прочли. В юности она тоже много читала под лучиной свечкой или масляным фитилем, за что часто наказывали, отнимали иногда, рвали книги. Даже уже имея кучу детей переделав дела, могла уткнуться в книгу до утра читать, несмотря что, вставала к 7 на работу. Она это и детям привила, дочь тоже книголюб еще тот, могла читать сразу две три книги сразу. Одна лежала под учебником, когда делала уроки, другая в туалете под ванной, третья под подушкой. Однажды затеяли генеральную уборку, и девочка без конца бегала в туалет и подолгу там сидела и читала. В очередной поход в туалет, мама сказала «- неси книгу сюда сядь, дочитай, потом будешь, дальше убирать». Вот она вся в таких поступках, ни воплей, ни крика, а понимание того что происходит. Она много читала, очень любила особенно исторические, поэтому речь у неё была не сорной, она никогда не употребляла матерную лексику, даже в анекдотах. Последнюю книгу, которую прочитала за месяц до смерти это « Мастер и Маргарита» Булгакова. Попросила найти её в домашней библиотеке и захотела перечитать, чем очень удивила. Немало найдется людей, которые начинали и не закончили чтение этой книги сложной по содержанию стилистики и философии.
Она многое умела, чинила и штопала одежду, перелицовывала воротники, и манжеты у рубашек, если они протирались. Стирала руками до мозолей, ведь семья была большая, кипятила добела бельё, разглаживала морщинки на нем. Берегла вещи, давала им вторую жизнь и обижалась когда говорили что надо выбросить и купить новую, помнила, как ей доставались они по жизни. К каждому празднику детям покупала новые сандалики и костюмчики, многие и не знали что у нее четверо детей.
Однажды она принесла дочери несколько платьев девочки своей приятельницы, которая уже выросла из них. Та стала их мерить, крутилась возле зеркала, ей все понравилось. Но когда мама пришла на другой день с работы она помыла пол одним из платьев и постелила его у порога вместо тряпки. Она была в шоке, но ничего ни сказала и не спросила причину поступка, но никогда больше не приносила ей с чужого плеча. Много позже когда у неё самой были дети, и она отдавала свои вещи подругам и принимала от них своим мальчишкам, они вспомнили этот случай, маме хотелось узнать, почему она так поступила. Оказалось что все банально, дочь была невольным свидетелем разговора этой приятельницы о маме, она её осуждала. И это был просто детский протест за то, что обидели маму.
Она умела готовить очень вкусный борщ и румяные блины, пекла пирожки целыми тазиками с разной начинкой. А как вкусно жарила картошку, делала макароны « по - флотски» которое было любимым блюдом среднего сына. Что бы разбудить его любителя поспать, могла только произнести – « не ешьте все макароны оставьте ему », он сразу вставал и бежал в кухню, это было очень смешно. Один раз в месяц, когда она получала зарплату, всей семьей собирались за столом и лепили пельмени, наедались от пуза сами и угощали друзей.
Она часто вспоминала эти двух младших мальчишек, которые в воскресный день вставали чуть свет, и, усевшись на подоконник окна, смотрели на проезжающие машины. Они ей говорили, что когда они вырастут, то будут на машине возить ее на базар и в магазин. Но как жизнь показала, что так и не пришлось ей этого обещанного испытать. Она никогда не обижалась на жизнь и считала, что каждый получает по заслугам, и каждый человек для чего-то на земле нужен, а его срок написан в секретной книге на небесах. Пусть она покоится с миром, а семя, которое проросло от неё в детях, внуках и правнуках, продолжает расти, и улучшать жизнь на земле. Хотелось бы, чтобы многие черты ее характера проявились в её внуках и правнуках.
МАМЕ…
Вот с мамой я поговорю, и поклонюсь ей в ноги низко,
Как от меня ты далеко, в душе и сердце, близко, близко.
Прости ты мамочка за то, что я тебя не долюбила,
Слова как я тебя люблю, я очень редко говорила...
Прости ты мамочка меня, я помню все твои слова.
Учила честь свою хранить, не обижать других, не злить.
И не завидовать когда, чего - то жизнь не додала.
А добиваться все трудом, не оставлять все на потом.
Ты видишь, следую наказам, по совести всегда живу,
Я протяну любому руку, и благодарности не жду.
Спасибо мамочка за то, что ты была моей и будешь,
Как жизнь свою сейчас живу, с небес меня ты…. не осудишь.