Июль закончился, начался август.
Порой шепелявили тёплые, с радужными пузырями на лужах, грибные дожди, порой из-за туч молчаливо выглядывало улыбчивое августовское солнышко.
Ночь сменял день, день сменяла ночь. Дни были ещё довольно длинными, а ночи короткими.
Петухи возвещали о наступлении рассвета хриплыми спросонья голосами. А когда утро, как принято выражаться у поэтов, начинало русые косы зари расчёсывать гребнем елового леса, когда подсолнухи медленно, будто с похмелья, поднимали навстречу восходящему солнцу свои тяжёлые головы, - из круглого чердачного окошка один за одним радостно выпархивали голуби и белоснежным веером разлетались над крышей, оповещая мир о рождении нового дня.
Моя тётушка, словно бессменный капитан плывущей навстречу судьбе среди белорусских лесов и полей бригантины, на которой мачту заменяла труба, а палубу - дощатый ганок (крыльцо), растапливала печь и возилась в кухонном кубрике.
Я, её не вполне прилежный матрос, в это время ещё лениво потягивался в кровати, досматривая утренние сны и сетуя на то, что рассвет приходит гораздо раньше, чем эти сны заканчиваются.
Новый день набирал обороты.
И вскоре у нас в руках, как у крестьянки и рабочего на скульптуре Мухиной, появлялись серп и молот, а затем то, что не смогла до конца отразить в скульптуре Мухина : грабли и вилы, коса и топор, лом и лопата, коромысло и вёдра, ухват и кочерга.
За работой время летело незаметно.
В конце дня в результате нашего творчества на лугу красовался исполинский стог, а в сенях - корзины : одна - полная слив, груш и яблок, другая - грибов, третья - лесных орехов.
Наступал долгожданный час ужина. На стол ставилась сковорода, или, по-белорусски, патэльня, с жареной картошкой. Рядом со сковородой тётушка торжественно водружала бутыль домашнего вина из бузины.
Мы могли себе это позволить : прощаясь с уходящим днём, выпить два-три неполных бокала доброго вина и закусить его картошкой с малосольным огурчиком.
И хотя на нашей бригантине экипаж состоял только из двух человек - капитана и матроса, мы, садясь вечером за ужин, обычно на всякий случай заготавливали ещё один, третий прибор. И на то была своя особая причина.
Неподалёку от нашей бригантины, в деревне по соседству, держали курс навстречу судьбе ещё пару десятков бригантин подобных нашей - с трубами вместо мачт и дощатым ганком вместо палубы.
На одной из таких бригантин одиноко странствовал по жизни непутёвый капитан, растерявший в житейских бурях всю свою команду, которая сбежала от него, не выдержав его распутства.
Звали этого удивительного капитана Завадский. Имени его я даже не знаю, потому что по имени его никто никогда не называл.
Удивительным этот капитан был потому, что обладал одним уникальным свойством, которое объяснить законами естествознания я не могу.
Стоило только где-нибудь кому-нибудь открыть бутыль любого алкогольного напитка, как немедленно, в ту же минуту, если не секунду, на пороге появлялся Завадский. То есть внезапно и, как правило, без стука открывалась входная дверь и в дверном проёме появлялись сначала аршинные усы, за ними появлялась красная припухшая физиономия, а затем и вся длинная, нескладная фигура Завадского.
Как ему удавалось мгновенно почуять, что неподалёку из бутылочного горлышка течёт винная струя, мне было совершенно непонятно. Я приписывал это свойство его аршинным усам и даже выразил своё изумление в таких поэтических строках :
Лишь сели с тётей выпить чарку,
Вдруг в дверь - усы : Завадский, сам !
Да, позавидует овчарка
Таким чувствительным усам !
Вот и в этот раз не успели мы с тётушкой сесть за стол и поставить на него бутылку вина, как в иллюминаторе окна замаячила долговязая, хорошо знакомая нам фигура.
Фигура шла, сильно шатаясь, как будто её бросали из стороны в сторону волны шторма. Так, наверное, качался во время первой русской революции на черноморских волнах знаменитый корабль, вошедший в историю под названием "броненосец "Потёмкин"". И я, немного перефразировав это название, чтобы придать ему новый смысл, придумал Завадскому кличку, которая прочно приклеилась с моей лёгкой руки к нерадивому капитану : "Броненосец в потёмках".
"Завадский ! - глянув в окно, усмехнулась тётушка - Где-то уже набрался !"
"Он самый ! "Броненосец в потёмках" и сильно потрёпанный штормом !" - вторил ей я.
Мы с тётушкой озабоченно переглянулись. И нашу озабоченность можно легко понять.
Дальнейший ход событий предугадать было нетрудно.
Через пару минут без стука откроется входная дверь. Затем в дверном проёме появятся аршинные усы. И усы нужно будет, следуя установившейся в этих краях традиции, приветливо усадить за стол. А так как эти усы кроме водки и вина не признают никаких других напитков, то вскоре наша бутыль, которой бы нам с тётей хватило надолго, будет пуста.
Вот она и проблема, возникшая пред нами. Ведь запас бутылей в нашем трюме не так велик, а пора сенокоса ещё не закончилась. Из этого следует, что если мы не придумаем, как перехитрить аршинные усы, то рискуем остаться без вина до окончания уборочной страды.
Я глянул в окно. Усы неторопливо плыли по ромашковому лугу и были ещё далеко. У нас оставалось время для принятия решения. И решение пришло. Меня осенило !
Помня о том, что нерадивый капитан наотрез отказывается от любых напитков, кроме алкогольных, я предложил перелить вино из бутыли в кувшин для компота, а компот перелить в бутыль и, закрыв её пробкой для маскировки, временно припрятать в буфете. Так мы быстро и сделали.
Вскоре дверь без стука распахнулась и в дверном проёме, как и следовало ожидать по сценарию, появились усы. Мы с тётей переглянулись, радуясь своей затее.
Усы по всем законам морского этикета слегка уже осипшим на солёных ветрах басом провозгласили слова приветствия. Мы ответили взаимным приветствием и пригласили усы разделить с нами наш скромный ужин.
Усы охотно приняли приглашение и, усаживаясь, едва с грохотом не опрокинули стул.
Итак, на столе стояла сковорода с картошкой и яичницей, тарелка с солёными грибами, маринованные огурцы, помидоры и кувшин с домашним вином, замаскированным под компот.
Мы поставили перед усами тарелку с картошкой, а затем налив себе из кувшина вина, замаскированного под компот, предложили этот псевдо компот и усам.
Усы, как мы и рассчитывали, потеряв бдительность после очередного шторма, от вина в виде компота наотрез отказались.
Тётушка тут же открыла буфет и достала из него заготовленную нами бутылку с компотом, замаскированным под вино.
Этого псевдо вина, а точнее - компота, она любезно и налила полный бокал усатому капитану.
Все дружно чокнулись, провозгласили тост за успех сенокоса и выпили.
Наши с тётушкой груди приятно согрел винный алкоголь, а вот грудь капитана... грудь капитана обожгло тяжкое сомнение.
"Вино какое-то слабое у тебя, Даниловна. Что-то не то..." - посетовал капитан, закусывая псевдо вино, то есть компот из смородины, черники и клюквы солёным огурцом.
"Хорошее вино. Зря напраслину возводишь ! - обиженно проронила тётушка - Молодое просто, ещё не набрало силу. Пей на здоровье, не сомневайся !"
Мы налили по второй. Дружно чокнулись, выпили.
"Нет, что-то не то ! Не то ! Не набрало силу ! - удручённо, мотая из стороны в сторону головой, просипел капитан - Хотя на вкус довольно приятное, не спорю !"
"Ну вот видишь, приятное вино, сам сказал" - улыбнулась тётушка - Ну что, по третьей ?"
Мы налили по третьей. Провозгласили тост за бульбу, за урожай, за здоровье. Выпили. И затянули песню, в которой говорится о том, как Ясь косил конюшину и посматривал на дивчину.
Таким образом вопиющая несправедливость хотя бы отчасти была восстановлена. Мы с тётей слегка захмелели, а капитан чуть-чуть протрезвел. И в этом отношении тепло, согревающее грудь капитана, мою и тётушкину примерно уравнялось.
Отплывая, "броненосец" по всем законам морского этикета салютовал нам двумя гудками - один из которых был коротким, а другой подлиннее.
Первый гудок состоял из стандартных слов прощания : "Спасибо, Даниловна ! Извини, ежели что не так! И ты, малец, извини. Бывайте ! До свиданья !"
А второй - содержал слова тягостного сомнения :" Что-то не то с вином, Даниловна !.. Нет, не то !.. сильно молодое ! Ещё ему бродить и бродить ! А на вкус так вроде ничего, на вкус хорошее..."
И уже, стоя в сенях, "броненосец" всё причмокивал языком, словно пробуя вино на вкус, шевелил усами и качал в сомнении головой : "Сильно молодое ! Ещё бродить и бродить !"
Наконец, когда дверь за ним закрылась, мы с тётушкой, не в силах больше сдерживать смех, расхохотались.
В иллюминаторе нашего окна ещё долго было было видно, как в потёмках августовского вечера "броненосец" с аршинными усами, слегка покачиваясь на волнах житейских штормов, медленно уплывал по ромашковому лугу вслед солнышку, уходящему за остроконечный силуэт лесных чащоб.