Свет из распахнутого, будто мир, окна
смотрел на стол – пустой, где только ваза
из синего стекла стояла посреди – одна,
слегка надтреснута, но так, что не заметить сразу.
Он лился и струился, Свет,
отпущенный великодушно небесами –
на вазу и прожитый ею не один десяток лет,
и на стоящий в ней букет:
левкои и ромашки с жёлтыми глазами,
а со стола на пол свисали
углы белёной скатерти - крахмальный саван…
Свет прикасался и разглядывал цветы –
садовый дар неприхотливый -
скользил за тенью на холсты
открытых штор, а с ближнего залива
неясный ветер приносил мотивы:
как будто звуки дудочек – берестяных, простых –
сливались с шумом веток старой сливы…
Свет силился проникнуть в тёмное стекло,
туда, где стебли – в основание букета:
там жертвенная обречённость лета
теряла медленно и цвет, и плоть,
в то время как бутоны и соцветья
так неизбежно и покорно гибли сверху,
не вспоминая жизнь, но помня лишь надлом.
...И понял Свет, что даже если он проникнет в вазу
и даже если воду освятит немедля,
букет погибнет, словно мир, что испокон наказан:
все видят лишь цветы, не вспоминая стебли…