Глава 6 - Сарай
Ей приснился сон ужасный,
Встретила песчаных эф.
И испуг был ненапрасный,
Эфы цветом под рельеф.
Две змеи ползли к ней явно,
Извиваясь на камнях.
Без рывков, довольно плавно,
Приближались, как в страстях.
Глаз зелёный, не моргает,
Только выпучен чуток.
Точно взглядом помогает
Не бежать наискосок.
- «Уходи!» - одна сказала:
- «Здесь мы жили и живём.
Не уйдёшь? Побьём сначала,
А затем тебя убьём»
- «Не боюсь я вашей смерти!» -
Тайдула тотчас в ответ:
- «Знаю вас, уж мне поверьте,
Когда линька, яда нет».
- «Ты права. Во время линьки
Есть другой приоритет.
Вот и прячемся в суглинки,
Потому что яда нет.
В дёснах яд ещё остался.
Хватит, чтоб тебя убить.
Уходи!» - и эфа сжался,
Чтоб угрозу подтвердить.
А ещё через мгновенье
Он на шее, юркий гад.
Улетучилось сомненье,
Эф, похоже, даже рад.
Тайдула вдруг закричала
При попытке эфу снять
И проснулась, … тьма сначала,
Голос Умму не понять.
Только что была пустыня,
Тишина, как сон, вокруг.
Ощущается твердыня,
Как пристанище гадюк.
Снова тьма, однообразно …
Не видать на небе звёзд.
Вдруг заря? Здесь безотказно,
Как пернатые без гнёзд.
Тайдула все сны любила
И ждала прихода их.
Лишь во сне, как посетила
Мужа, дом и всех своих.
Имам, лекари, шаманы
Не могли ни в чём помочь.
Были просто истуканы
И она гнала их прочь.
Мужа часто вспоминала,
Не могла его не ждать.
И тревога возрастала
От просьб мелких, подождать.
Прибыл, как для поручений,
Зять Узбека, Исабек.
Только из-за уважений
Не прогнала, возраст век.
И по просьбе Джаныбека
О здоровье стал радеть.
Одуванчик Божий века,
Самому б не околеть.
Муж и есть, а толку мало,
Ночки с ней он не провёл.
Но ждала, как обязало,
Что жена, Аллах возвёл.
Бердибеку приказала,
Он любимый старший сын,
Навестить её, сказала:
- «Он со мной и он один».
Тот немедленно явился.
Молодой, видать силён.
Маме в ноги поклонился,
Видно сразу, что умён.
Тайдула взяла за руку
И ощупала лицо.
Запах мужества, не скуку
Ощутила налицо.
О преступном намерении
Услыхать смогла от слуг.
Что отец в своём видении
Позабыл о всех вокруг.
И он ждал, а не начнёт ли
С ним об этом разговор.
Что язык об этом стёрли …
Будет мстить за весь позор?
Ведь давно уже все знали,
Как остыл Великий хан.
И любовницу назвали,
Хоть гарем есть, интриган.
- «Поклянись сын, что не буду
Без тебя я коротать.
Справедливость я добуду,
Без тебя не совладать».
- «Я твой сын и это вечно» -
Сказал твёрдо Бердибек:
- «Когда и приду навечно,
Всё поймёт твой человек».
- «Я тебе мешать не стану» -
Тайдула прервала речь:
- «Повторяться не устану,
Ханом быть, не хлеб испечь.
Взять Великого Узбека,
Как любил своих сестёр.
И одна из них за грека
В Кафе вышла, нос утёр.
После стала христианкой,
Этот грек её крестил.
А закончил перебранкой,
С ней в Афины укатил.
Тулунбай, она вторая,
Ту шайтан занёс в Каир.
Там и сгинула больная,
У Аллаха её мир.
Но затем за трон свой ханский
Братьев просто порешил.
Всех двенадцать, род смутьянский,
Он всего навек лишил.
Не слыхать доселе было,
Чтобы он когда страдал
Хан ушёл, а с ним и сплыло,
Всё, что в ханстве напахал.
Люди помнят, как Великий,
Как «избранника Небес».
И не вспомнят случай дикий,
Как он братьев под замес».
- «Вот такая наша доля» -
Тихо молвил Бердибек.
Мать прижал, себе позволя,
Прошептал: «Мой дед Узбек».
И ушёл почти неслышно
В своих мягких сапогах.
Лисьей поступью, не пышно,
Но уверенно, как шах.
Тайдула, как рассуждая:
- «Цари могут понимать
С полуслова, уважая
Могут раньше всё понять».
Утомление испытала,
Даже слабость тут как тут.
- «Раз уж сказано» - терзала:
- «Будь что будет, все поймут».
И готова покориться,
Когда тьма всегда вокруг.
Зря, бессмысленно и злиться,
Лишь терпеть, таков супруг.
У неё есть сын любимый
Своевольный Бердибек.
Удалью неоценимый,
С жаждой цели, как абрек.
А она, пусть так, царица!
У неё есть гордость, власть.
Что раскисла – небылица,
Скоро будут знать, как красть.
Она верила в победу
Над тем, кто её топтал.
Кто подобно людоеду,
Ел живьём и не страдал.
И добьётся возвращенья!
Будет слава. Будет блеск.
И не будет возмущенья,
Что остался только треск.
Для себя она решила,
Что, как падаль, ей не тлеть.
Она знала, что есть сила
Сделать зрячей пусть на треть.
И впервые, как ослепла,
Приказала мужа звать.
Не ждала. Семья-то блекла …
Но явился, чтоб узнать,
Что заставило супругу
Сделать столь особый ход.
Попросить с него услугу?
Если он не сумасброд.
- «Садись рядом, не стесняйся,
Возьми руку и не трусь.
Что слепая, не пугайся,
Не видал такой, небось».
Он тотчас повиновался,
Руку взял, была, как лёд.
Вздрогнул, даже испугался …
- «Да живая я, … не мёд.
А ты ждал чего другого?»
На ковре уселась так,
Чтобы солнце, пусть немного,
Грело всю, не кое-как.
- «Я мать сына Бердибека,
Не забыл, и твой он сын.
Парень ладный, не калека …».
- «Что хатун ты, это тын?» -
Джаныбек спросил с усмешкой:
- «Что? Ещё нужон один?»
- «Шутка стала неуместной,
Но вопрос мой без рутин.
Я желаю исцеления».
Он хотел ей возразить,
Мол, судьба! Для улучшения …
Не успел сообразить.
- «Знаю, как это случится
И ты должен мне помочь».
- «Говори, чем отличиться,
Помогать тебе непрочь»,
- «Призови митрополита,
Он сейчас возглавил Русь».
- «Иноверца?! Московита?»
- «Я сама с ним разберусь.
Ты ж не только что родился,
Повелитель и умён.
Чую, как ты изменился.
И в познании силён.
Сына Батыя Сартака
Вспомни, он же был крещён.
Исполнял работу дьяка
Здесь в Сарае. Удивлён?»
- «Удивлён? Я это знаю.
А когда отец почил,
Умерщвлен был, полагаю,
Повод был, кто учинил.
Сделал это его дядя
Хан Берке, как претендент.
Осуждать, на время глядя,
Я б не стал, такой момент».
- «Для Сартака неизбежно.
Христианин же не мог
Управлять Ордой успешно?
Дядя вроде как помог.
Судьба наша – мусульманство.
Не вдаваясь в сам канон,
Отвергать же христианства
Абсолютно не резон.
Я во сне видала старца,
Словно в воздухе стоял.
В облачении страдальца,
Стихарь сроду не менял.
Он своё благословение
Православным дал Крестом.
Не взывал на откровение,
Точно зная всё о том».
- «Ты во сне его видала?» -
Джаныбек тихо спросил.
- «Можно так сказать. Я знала
Сон мне явь, он поразил».
= «И, по-твоему, Алексий
Сам во сне к тебе пришёл?
А других похожих версий
Разум больше не нашёл?»
- «Я Алексия узнала,
Он в Сарай к нам заезжал.
В Царьград ехал, он сначала
Здесь Ивана поддержал.
Помогла перед поездкой,
Всё решила, что просил.
А сейчас, поди, с отместкой,
Он во сне ко мне явил».
- «Говоришь правдоподобно,
Невозможно отказать.
Князя их, пусть неудобно,
Перестал я уважать.
Много жалоб поступило,
Князь Иван там оборзел.
Разберусь, чем проявило,
Может зависть поимел».
- «Обратиться всё ж придётся» -
Непреклонно Тайдула:
- «С твоей мудростью найдётся
Время, чтоб я ожила»
Тайдула не замечала,
Как дошла до лести вдруг.
Джаныбек молчал сначала,
Но подумал: «Это ж друг …»
- «Напишу в Москву немедля».
И нагнулся, чтобы встать.
Ждал ответ, она не внемля
Предпочла себе молчать.
Взял Иван послание хана,
Что Акинф ему принёс.
Впился в текст, чтоб без обмана,
Стал читать и он понёс …
Князья русские не знали
Личных грамот до сих пор.
Получить за честь считали,
Но другим был разговор.
Приезжал гонец обычно,
Усно всё передавал.
Тут гонец, но не привычно,
Всё в письме, считай сигнал.
Необычное послание.
Но небрежность всё же есть.
Коротенько, как задание,
Стал читать, раз это честь:
- «До меня дошли сигналы,
Что у вас есть знатный поп,
Бог, которому запалы
Исполняет все тип-топ.
Стоит только помолиться,
Бог услышит и придёт.
Ждём у нас, чтоб обратиться
К Богу, времечко не ждёт.
У меня хатун ослепла,
Пусть молитвой зренье даст.
Он знаком с ней, дружба крепла,
Мол, Царьграду всё отдаст».
Князь ощерился сердито
И куснул свой левый ус.
- «Гонец ждёт!» - и деловито
Акинф вдруг напомнил, гнус.
- «Передай, мы в неведении,
Что за поп? О ком здесь речь?
Может ты в распоряжении? …
Хан тебя решил привлечь?»
- «Дивлюсь вашей недогадке.
Я и хан. … А вы п чём?
С головой-то всё в порядке?» -
Акинф плюнул в пол, причём:
- «Речь ведёт он о Владыке,
Ведь Алексий был у них.
О хатун же горемыке
Тоже знал от служб своих».
- «Как дитя ты простодушный.
К унижениям привык?
Принял всё, как раб послушный,
А от колкостей отвык».
И Акинф развёл руками:
- «Это возраст, старый стал.
Кроткость наша всюду с нами».
- «Слабость это!» - князь сказал.
И попу: «Зови Владыку!»
И Акинф тотчас ушёл.
- «Не собьёт нас с панталыку
Раз до этого дошёл» -
У Ивана мысль мелькнула,
Развивать её не стал.
Будь что будет, как вздохнула,
Так Алексия и ждал.
Через час пришёл Алексий,
Хоть и был сейчас сосед.
Задержался без последствий,
Но укор услышал дед.
Стыдно было, неприятно
Письмо в руки отдавать.
Но Иван, оно понятно,
Не стал это обсуждать.
Он подал письмо Владыке,
Комментировать не стал.
Он прочёл, покой на лике,
Поп нисколько не достал.
- «Ну, так как? Ехать немедля?»
Иван хмуро промолчал.
- «Разве можно к хану медля?» -
Шура встряла: «Чтоб серчал?»
Митя подошёл тихонько:
- «Ты за всех будешь страдать?»
Потрепав кудри легонько:
- «Все под Богом, надо знать».
- «Можно как-то по-другому?» -
У ребёнка вновь вопрос.
- «Покоряться, … по-иному …
Тут с меня особый спрос.
Я когда в Царьград собрался,
В Сарай тоже заезжал.
С Джаныбеком там встречался,
Назначение обсуждал.
Хатун ярко проявила
Интерес на мой визит.
Всем служанкам объявила,
Пусть удобства ощутит.
Мои просьбы исполняла,
Будто я не гость, а хан.
Стыдно было мне сначала,
Извинялся яко пан.
А вот грамотой охранной
Довела меня до слёз.
Под защитой неустанной
До Царьграда был всерьёз.
Как митрополит Московский,
Обозначила хатун.
Льстило дух мой богословский,
Тайдула, как опекун.
И коней везде меняли,
И никто не нападал.
Не могу я, чтоб замяли,
Помощь ей свою не дал.
Хлопотать теперь у Бога,
Чтобы страждущей помочь,
Я обязан без подлога,
Тайдула мне стала дочь».
- «Не исцелишь, а тогда что?» -
Иван сдержанно спросил:
- «Не получится фиаско,
Обещав, не подлечил».
- «Ждут они не исцеления,
А Божественных молитв.
Отказать им для спасения …
Сан мой очень терпелив».
- «А мне тоже ехать с вами?» -
Акинф тут же свой вопрос.
- «Знает русский, как мы сами,
К Тайдуле он как прирос» -
Князь немедленно внёс правку,
Что нужды в Акинфе нет.
Акинф тут же за поправку:
- «Толмач нужен, как щербет.
Сан Владыки очевидно
Сам об этом говорит.
И потом это не стыдно.
Так владыка? Долг велит».
Батюшка Акинф, все знали,
Был единственный, кто мог
Быть в Орде, когда не звали,
С прихожанами был строг.
Но охоч до впечатлений,
Сам знакомства заводил.
И конечно без сомнений
Многих в чём-то убедил.
Несмотря на свои годы,
Он готов был всё терпеть.
Неудобства и невзгоды
Мог стерпеть, переболеть.
Пришлось взять с собой Акинфа,
Выезд строить в тот же день.
Отказавшись и от мифа,
Что Орда тень на плетень.
Все Владыкины одежды
Уложили в нижний ряд.
Чтоб не мять их и в надежде
Сохранить красу в обряд.
И запас воды приличный,
В степи это дефицит.
Да и опыт нажит личный,
Знает, чем он дорожит.
А ещё он вёз иконку,
Как подарок Божий лик.
Богоматерь на монголку
Походила, чтоб не влип.
Помолились все в Соборе,
Чтоб Господь всегда хранил
Жизни их, когда все в сборе,
И контакт благословил.
Главный визирь Джаныбека
Чтимый здесь Сарай-Тимур,
Встретил русских, как опека.
Чтобы в меру без сумбур.
В его ведении были
Вся казна, конюшни, стол.
И про кухню не забыли,
Стол без кухни есть прокол.
Знаки его здешней власти
Находились все при нём.
Пояс с золота отчасти
И на нём печать присём.
И чернильница с печатью
К ним чернила красный цвет.
Прибамбасы все к несчастью
Не наряды, как браслет.
Ну, а важности до кучи,
Просто некуда девать.
Был епископ, дед дремучий,
Тоже здесь, пришёл встречать.
- «Вельяминовы все тута» -
Он Алексию шепнул.
- «Здрассте! Можем встретить плута?
Что забыли? Кто спугнул?»
Так Алексий удивился,
Что не мог никак понять.
Кто и чем так провинился,
Что сам хан должон принять.
Для приёма специально
Установлен был шатёр.
Внешне всё феноменально,
Шёлк основа, как ковёр.
Словно из восточной сказки
Побывал тут Алладин.
Берег Волги – чудо краски,
Впечатлились, как один.
Внутри царское убранство
И восточный колорит.
Точно это всё не ханство,
А эмир за всем стоит.
Для Алексия с царицей
Кресла, будто трон, стоят.
Клетки всюду с певчей птицей,
Как в саду поют, галдят.
Хоть красиво несказанно,
Но для русского тоска.
Но привычка, как ни странно,
В преимуществе пока.
Тайдулу ввели под руки,
Тут же в кресло усадив.
В глазах нет ни слёз, ни муки …
Отрешённость рецидив.
Голос вспомнился гортанный,
Мягкий, как люля-кебаб.
Стал глухой, как гость незваный,
И заметно, как ослаб.
- «Долго чую, ехал степью,
Запах ладана стоит» -
Села в кресло: «Пахнет смесью,
Кипарис амбре хранит».
- «Весть о вашем нездоровии
Опечалила всех нас» -
Как ведётся в богословии,
Был Алексий просто класс.
- «Что стряслось с тобой, царица?»
Жестом всем знакомым вдруг
Попросила удалиться,
Кто стоял на ней вокруг.
- «Это было так внезапно,
Не хочу и вспоминать».
- «А давно?» - Алексий явно
Не стал ей напоминать.
- «После твоего отъезда …
Как скатался в свой Царьград?
Утвердили? Без наезда?»
- «С Божьей помощью. Я рад».
- «Тяжко мне, Алексий. Тяжко! …»
- «Знаю, Чем могу помочь?»
- «Говоришь так нежно, сладко,
Все тревоги сразу прочь.
На Руси попы такие?
Так умеют говорить.
Наши к нам совсем чужие,
Суры петь, себя хвалить».
- «Свет ты видеть перестала
После стресса? Передряг?»
- «Не совсем, сейчас я стала
Видеть что-то, свет, как стяг.
За тобой как будто свечи
Слабым светом отдают.
О здоровье нет и речи,
Но надежду придают».
И Владыке стало ясно,
Слепота всего лишь часть.
Вся душа её несчастна,
Вся больная, хоть и власть.
Как исследовать всё это,
Он пока ещё не знал.
Убеждён – душа согрета
И с недугом завязал.
- «Вельяминовы у хана
Может, знаешь, а зачем?»
- «Донос знаю на Ивана,
Мол, не люб в Москве стал всем.
Мы им тоже недовольны,
Джаныбек сулил решить.
Может кто-то слишком вольны …
А вдруг ложью согрешить?»
- «Тайдула, мой род, однако,
К Вельяминовым, как друг.
И княгиня скажем мягко
Стала жить в Москве не вдруг.
Всё же я не одобряю
Их поступок, это грязь.
Любишь, нет ли, … умоляю
Помнить надо, это князь.
Получил порой обиду,
Уметь надо проглотить.
Ты на службе, панихиду
Не с руки о том вопить».
Тайдула в ответ кивнула,
Но дополнила: «У нас
Любят видеть дни разгула,
Как забава нам подчас.
Когда ваши там дерутся,
И у нас дела идут.
Смуты меньше, связи рвутся …
Всё нормально и всё тут».
- «Лучше помирить семейство
С властью. Разве же не так?
Покарать за лицедейство,
Всё же князь он как-никак» -
И заботливо Алексий
На больную посмотрел.
Тайдула ему: «Как мерзки
Оскорбления он терпел».
- «А них пока прощения
Ведь никто и не просил
Не хватает им умения
Не шуметь, коль нету сил.
А на их есть подозрение,
Но в зиндан их не ведут.
Проглотить! Вот моё мнение
И забыть пока живут».
- «Правда, что Иван собрался
Тысяцких совсем убрать?»
- «Спросить вас не догадался.
Вам что нечего сказать?
С такой глупостью соваться,
Это хана оскорбить.
Каждый должен заниматься,
Чтоб по Божески прожить».
Тайдула как бы мечтая:
- «Спесь Ивана всем во вред.
Полновластия желая,
Забывает, слово НЕТ!
Укоротим мы гордыню,
Далеко он не уйдёт.
Бережёт свою святыню?
Мы свою и чья возьмёт».
- «Кто, чтоб с ханом пообщаться,
Забывая, что есть князь,
Лезть в огонь и там остаться
Иль обжечься, матерясь» -
И Владыка льстил так ловко,
Мог наверно только он.
Что хатун, хоть и чертовка
Приняла всё, как поклон.
- «Да, конечно же, обжечься» -
Повторила Тайдула;
- «Нам обжечь, порой, развлечься.
Если жечь, тогда дотла».
- «Ты мудрейшая царица!» -
Так Алексий заключил:
- «И Сарай, твоя столица,
Тебя в свой реликт включил».
Небожитель ты для града,
Это я уже понял.
И лечить тебя - награды
Мой Бог этот факт принял.
А теперь скажи мне честно
Ты к загадкам в общем как?»
- «Если честно, то чудесно,
Люблю каверзы, вот так».
- «Угадай теперь, как можно
Больно сделать точно нож?»
- «Изменить! Это не сложно,
Если знают и ты вхож».
- «Ты, дитя моё, спокойней,
Твой ответ не убежит.
Кто, как лекарь твой, достойней,
А кто просто сторожит?»
От «дитя» чуть оробела,
Так её никто не звал.
В детстве? Только сожалела,
Его ханский рол сломал.
Что-то дрогнуло внезапно.
Руки вытянув вперёд,
Вдруг на ципочках забавно
Побежала, как на мёд.
И ступнёй узнав подушки,
Прямо плюхнулась на них.
Свои кудри завитушки
Разбросала для своих.
Прижав ноги к подбородку,
Жалобно, почти как всхлип:
- «Не сочти за сумасбродку,
Сядь со мною, ты не влип.
Иль достоинство помеха?»
- «А оно здесь непричём,
Кости старые огреха,
Стали тяжки на подъём».
Закряхтел вдруг нарочито,
Чтоб подушку подложить.
Та спросила ядовито:
- «Ты ж сухой был, чтоб смутить!»
- «Я таким же и остался
Только косточки скрипят.
Это возраст, он подкрался.
Я Владыка, но не свят».
- «Так болеет мой вельможа,
Исабек его зовут».
Речь её была похожа
На ребячий, мол, учтут.
Чувство странное пахнуло,
Точно время шло назад.
Сквозь неё теплом подуло
Неконкретно наугад.
А зачем сопротивляться?
Ей хотелось, чтоб потом
Он остался. Не стесняться
Называть себя отцом.
Чтобы верить был можно,
Будет нужно, защитит.
Склонит к лучшему, возможно,
Заартачусь – вразумит.
С ней такого небывало,
Она слышала свой зов.
Шум ручья, как будто звало …
И тепло от облаков.
Не хотелось возвращаться
В свой шатёр под пенье птиц.
Как хотелось надышаться
Чем-то свежим без границ.
Только золотые серьги
В виде вишенек простых,
Никогда в душе не меркли,
Как мгновений дорогих.
Русский князь, Семён конечно,
Навсегда в судьбу вошёл.
И серёжки безупречно,
Как подарок подошёл.
- «Стало мне намного лучше.
Исцеление началось?»
Но Алексий, как роднуше:
- «Не спеши твердить авось».
- «Это мне внушили свыше?» -
Ханша вновь опять вопрос:
- «Мне же истина превыше …
Сделай Господу запрос».
- «Один инок непрестанно
Десять лет Бога молил
Излечить его гуманно
От заразы, что схватил.
И когда болезнь пропала,
Он к духовнику пошёл
Рассказать о всём сначала,
Но поддержки не нашёл.
Похвалы он не добился,
Тот, услышав, предложил,
Чтоб в молитве обратился
К Богу, дар сей отложил.
А взамен улучшить зрение,
Чтобы видеть личный грех.
А духовное мышление
Избавлять от каверз всех».
- «Всё изысканно и тонко,
Это что? Весь твой ответ?»
- «Ты хоть слышишь? Вроде громко».
- «Слышу как бы, … вроде нет».
- «Ничего не поняла ты.
Душу вычистить, вот долг.
От страстей земных, расплаты,
Чтобы кто-то вдруг замолк.
Чтобы сердца обновление
Породило в нём любовь.
Чтобы к близким отношение
Было светлым, чистым вновь.
Вы же любите кого-то?»
- «Очень дерзкий ваш вопрос.
Я ведь женщина, не кто-то
И царица, не барбос».
- «А тогда я более дерзко,
Даже прямо, сразу в лоб.
Как ослепла, это мерзко,
Испытала что? Озноб?»
- «Ненависть я испытала
По сей день во мне сидит.
На куски тогда б порвала,
Но сейчас желание спит».
- «На кого она упёрта?
У тебя, что мало сил?
Я считаю, что до чёрта,
Нет таких, чтоб победил.
Есть пределы твоей власти?»
- «Моя злость, кто мне грозит».
- «Вот отсюда все напасти,
Вся душа твоя бурлит.
Мы опасность ищем всюду,
А она внутри сидит.
Как бескормица верблюду,
Точит силы, зло творит.
Не чини зло даже в мысли,
Думая, что отомстишь,
Ты сама это осмысли,
Так как скоро ощутишь,
Как возмездие вернётся
И нельзя предотвратить.
Для тебя же обернётся
Тем же, лучше не спешить.
Эта истина от Бога
Не парируй на зло злом.
Не берись судить убого,
Не простишь себя потом».
- «Как изжить свою заразу?»
- «Только кроткость снимет боль.
И смирение не сразу,
Но облегчит её роль.
Не бросай слова во гневе.
Даже полдничать садясь,
О еде думай, о чреве
На, кто рядом, не сердясь.
Если злая мысль вернётся,
Отставь яства и кумыс.
И пойми, тому неймётся,
Кто у злости видит смысл».
- «Получается, что муки
Это умысел небес?
И всё делают от скуки …»
- «Тайдула, в тебя сел бес.
Думать не даёт спокойно.
На Всевышнего грешит.
Выражаясь непристойно,
Всех с говном смешать спешит».
- «Я унижена!!!» - вскричала:
- «Если б только ты поп знал.
Ну, ж пойми меня сначала,
Ведь не только что узнал».
- «Аки уголь раскалённый
Мечешь искры и всё жжёшь.
Искрой истины спасённой
Освети всё, чем живёшь».
- «Ты об истине печёшься?
Я того? … Мне говорить? …
Сам же в буйство вверг и рвёшься
В то же время усмирить».
- «Унижения даются
Для проверки на терпёж.
На смирении отдаются,
Когда есть ещё галдёж».
- «Мне смирение? Похоже
Ты забыл, кто я здесь есть.
Я могу с тобой и строже …».
- «Для меня дурная весть.
Посмотри! Я что не русский?
Не унижен мой народ?
А не мы ли по холуйски
Перед вами, как бы сброд.
Я от Церкви Православной
Не спешу тебе помочь?
И народ наш равноправный
Терпелив, воздать не прочь.
Потому стремлюсь смирение,
Как Господь послал, познать.
Ну, и где здесь унижение?
Божья воля. Надо знать».
- «Не для споров призвала я» =
Ханша холодно в ответ.
- «Я ж не спорю, невзирая,
Что твоих мотивов нет.
Тебя только убеждаю,
Душу надобно лечить.
И молитвой помогаю
Наносное исключить.
И сама, царица, тоже
Постарайся помогать.
А гордыню свою строже
Бессомненно отвергать».
И она вдруг замолчала,
Ноги больше подобрав,
И, как музыка звучала
Пенье птиц, покой послав.
- «Как учиться мне смирению …
Это выше моих сил» -
Тайдула как бы сомнению
Подвела, что он просил.
- «Человек в своём стремлении
Должен большего достичь.
Ну, а сколько в завершении,
Только Бог даёт постичь.
Попроси сама прощения
Хоть бы в мыслях, но у всех,
Кто тобою без смущения
Был обижен для утех.
Отрекись от злобы вечной
И вообще её изжив.
Да и муж за быт беспечный …
Должен пасть, грехов нажив».
- «Муж и исповедь? Чудесно!
Ни-ког-да он не пойдёт!!!»
- «О себе пекись словесно,
Помни, зло всегда найдёт.
И прости всех, кто невольно
Тебя как-то обижал».
- «Обижал?!» - непроизвольно
Смех волною набежал.
Тайдула давно забыла
Про свой смех последний раз.
- «Униженье. … С вами было?»
Вдруг спросила: «Чей заказ?»
И глаза её сверкнули
Будто мёртвые досель.
- «Знаю» - вспомнил, как надули
В Византии на кошель.
- «Ты монах был, опыт личный
Увы, точно не для нас».
- «Грех монаха не публичный,
Только Бог судья подчас.
Управлять притом другими
Не сродни, что можешь сам.
А советами благими
Можно только небесам»,
И Алексий прикоснулся
Лба серебряным Крестом
И в ней словно кто проснулся
Совсем рядышком с Христом.
Он несчастный, весь избитый
На Голгофу Крест несёт.
Грязный, всклоченный, немытый
И она … к себе зовёт.
Это было лишь начало.
Слёзы лились по щекам,
А лицо её молчало
Точно это где-то там.
И Владыка Крест от лика
Взял тихонечко отнял.
Не слыхал такого рыка,
Он сначала не понял.
Ханша всхлипнула, как в детстве,
На подушки пала ниц.
И завыла не в кокетстве,
Натурально, без блудниц.
На неё крик, вой звериный
Подойти никто не смел,
А зайти в шатёр почтенный,
Упаси Бог, не хотел.
Все толпились в отдалении,
Каждый что-то да шептал:
- «Русский поп видать в общении
Хвост шайтану поприжал.
Если выгонит шайтана,
То царица расцветёт.
Уберёт с души тирана,
То и зрение обретёт».
А Алексий возвращался.
Посох буковый в руках,
Твёрдым шагом, не общался
Шёл домой простой монах.
И дорогу уступая,
Поклонялись люди вслед.
Кто это? Располагая,
Ждали чуда и побед.
Но она кричала долго,
Грызла руки свои вкровь.
Рвала всё, смотреть неловко,
Разодрала грудь и бровь.
Целых восемь дней не ела,
Лишь вода и то силком.
На глазах прислуг слабела,
Шепча что-то там тайком.
Даже мужа не пустила,
Когда тот пришёл узнать
Про здоровье, как решила
Завершить иль продолжать.
Из шатра услышал только:
- «Повелитель мой навек,
Недостойна я нисколько
Быть с тобою, мой Узбек»
Джаныбек был ей сражённый,
Даже голос не узнал.
Дед Узбек произнесённый
Из могилы точно встал.
Он понял, лечение тупо
Продвигается вперёд.
Вспоминает, пусть и глупо,
Имена, кто не живёт.
Дом епископа в Сарае
Беден был и пустоват.
Речь здесь не о скупердяе,
Сам приход был простоват.
Безокладные иконы,
Им сродни иконостас.
Подыстёртые шифоны
И ровесник им палас.
Чуждый говор слышен ясно
Припозднившихся гуляк
Тем не менее, прекрасно,
Крыша, это не пустяк.
И Алексию покои
Отвели, глядят во двор.
Не до жиру на постое,
Раз такой был уговор.
Ночь тепла и даже жарка.
Звёзды красят небосвод.
А одна из них так ярка,
Пялил взор, как идиот.
Еле слышно шелестели
Листья дуба за окном.
В тишине ночной, как пели
Свою песню о былом.
Ведь когда-то здесь молился,
Думал, мыслил Феогност.
И Алексий очутился,
Ученик он был не прост.
Вспоминал довольно часто!
Как наставник, был кумир.
Прост в учёбе, это классно,
А беседы, как турнир.
Красноречие не догма,
Но когда нужен совет,
Он как старший без надлома
Разрушал любой навет.
Младость слушает вполуха,
Только с возрастом поймёт,
Старый, это не кликуха,
Знает жизнь и отдаёт.
Часто говорил покойный,
Как апостол Павел прав,
Говоря: «В цене достойный
Не имеет рабский нрав».
Ещё иноку внушая,
Феогност всегда вещал:
- «Тот, кто подвиг совершая,
Знал и жизнь, как завещал.
Искупил грехи людские,
Как один вселенский грех.
Если бредни колдовские,
Снял тавро почти у всех.
И ценою Крестной муки,
Он свободу людям дал.
Бог решил, пусть помнят внуки,
А его к себе забрал
Знают с тех пор человека,
Это Бог Иисус Христос.
Вспоминают чаще грека,
Как носителя тех гроз.
Выбор стал и сострадание,
Здесь никто не принуждал.
Каждый волен, а сознание?
Сколько Бог, как норму, дал».
Вспоминал Алексий также
И духовного отца.
Был он старый, очень даже …
Ходил только до крыльца.
Слаб настолько, ветер мог бы
Даже лёгкий, уронить.
Потому всегда особы
С ним манеры говорить.
Вспоминал и взгляд бесцветный,
Слезы добрые в глазах.
Дребезжащий голос тщетный,
Старый ангел в небесах.
Поучал всегда учтиво,
Не дай Бог ни так сказал.
Встречно слушал молчаливо,
Даже не перебивал.
На другой день в дверь поскрёбся,
Словно кошка, поп Акинф:
- «Отвори, не уподобься
Греку с именем Сизиф».
И Владыка недовольный
Отворив дверь, проворчал:
- «Что ещё? Как малахольный …
Я ж молитву не начал».
- «Не гневись пока, святейший,
Что к тебе такую рань.
Разговор кажись острейший
Предстоит, а может брань.
Мусульманские имамы
С тобой встретиться хотят.
Мы для них по Вере хамы,
Так ли это уточнят.
Что ислам намного лучше,
Хотят в этом убедить.
За внимание крикуше
Собираются срамить».
Он не мог не улыбнуться:
- «За кого меня срамить?
Не на Веру ль посягнуться?
Или ханшу пощадить?»
Почесал Акинф бородку:
- «Очень трудно их понять.
Разуверить, как молодку,
И Аллаха их принять?»
- «А зачем им это надо?»
- «Изощрённый ум у них.
Знаний много и не стадо,
Не на шаг от догм своих.
Ну, и ты же, слава Богу,
Все науки изучил.
Не спасуешь? И тревогу
Разнесёшь, хватило б сил»
- «А тебя учёней можно?» -
Так Алексий пошутил:
- «У меня с арабским сложно,
Ты вон шпаришь, всех смутил».
- «Вот и взял бы толмачом-то,
Буду всё переводить.
Очень грамотно и просто,
Не ча сопли разводить».
- «Новгородского владыку
Часом помнишь? Не забыл?»
- «Как Василия-расстригу
Позабыть? Пройдоха был
От чумы кажись, скончался,
А чего ты вспомнил вдруг?»
- «Он со шведами общался,
Взять хотели на испуг.
Сам король послал к владыке
Своих преданных служак.
Объяснили, чтоб расстриге,
Будто вера их бардак.
Всё по наущению Папы,
Латинянство продвигать.
А за Верой папы - лапы
И богатства прибирать».
- «И для этого оружие
Он готов был применить?» -
И Алексий: «Как досужие
Мог бы это расценить.
Разве можно Веру силой
Просто взять и навязать?
Греки не были громилой,
Нам сумели Веру дать».
- «Но Василий в богословии …» -
Акинф вздумал возразить:
- «Был силён, как в сквернословии,
Шведов переговорить».
- «Вера не предмет торговли.
Чтоб кому-то предлагать.
А навязывать, как спёрли,
Вроде как перепродать.
Не совали свою Веру
Никому и весь мой сказ.
И довольно! Знай же меру …
Ни к чему всё напоказ».
- «А имамам-то, святейший,
Что мы будем говорить?
Ждут от нас. … Противник злейший,
Не отстанет изводить.
Джаныбек и тот готовый
Вас послушать, он же муж».
- «Не пойму? Вопрос фиговый,
Только начал, … шибко дюж».
- «Все татары словно дети,
Любят мячиком играть.
И привычки свои эти
Хотят мысленно начать.
Мы и будем их партнёры,
Будут пробовать прижать.
Мяч условный – ухажёры,
Это способ обижать.
У хатуни же с Востока
Много прибыло светил.
Врачевателей Пророка,
О себе так слух пустил».
Вдруг Акинф почти на ухо
Стал Алексию шептать:
- «Хоть кругом об этом глухо,
Видел сам, зачем мне врать.
Это был сельджук в тюрбане,
Говорят, послал султан.
Не замечен был в обмане,
Лечит бешенство волжан.
Почему волжан? Не знаю.
В Малой Азии живёт.
Кто такой потом узнаю,
А сейчас приём ведёт.
Я не верю их успеху,
Но возвыситься хотят.
А тебя, как на потеху,
Так об этом говорят.
Уронить престиж не только,
А буквально растоптать.
Благородства нет нисколько,
О единстве грех мечтать».
- «Жалко стало вдруг Владыку?
Будешь травлю ощущать?» -
Он с улыбкой и без крику:
- «Себя надо защищать».
- «Уповаю! В полной мере!
С нами знание и Бог!
Сила в нём и в нашей Вере,
Что он здесь и нам помог».
- «Любишь эти разговоры …» -
И Владыка помрачнел.
Не вступал Акинф с ним в споры,
Но подумал: «Очумел …
Ведь великие проблемы
Нам татары учинят.
Если будут перемены
Коих видеть не хотят.
Хоть справляют все охотно
Дни веселий христиан,
Терпят Веру, даже льготно,
Церковь – это не обман.
Но вчинят нам, как издёвку,
Богословский лишь подход.
А почувствуют дешёвку
С Тайдулой – поймут, мы сброд».
Из книг знания получая,
Акинф где-то и скорбел.
Безусловно, много зная,
Червь сомнений поимел.
Вера непоколебима,
Но простой подход исчез.
Мыль о том, что она чтима,
К нам от предков в душу влез.
Сергий Радонежский, кстати,
Он игумен, всем любим
Не за книжки благодати,
Не за проповеди к ним,
А за то, что молчаливый
И в общении с братией прост.
А Владыка то ль спесивый,
То ли к Вере так прирос.
Он учёностью своею
Всех имамов бы разнёс.
- «Но разить!» - сказал: «Не смею!
Слово господа утёс!»
Сам Акинф разить аж рвался,
В то же время и робел.
И с мольбой смотреть пытался:
- «Ну, так как? А? Ты созрел?»
И вдохнул Алексий тяжко:
- «Идти надо раз зовут.
Вдруг решат, что мы ватажка
И боимся, что порвут».
Акинф кинулся к Владыке
И плечо поцеловал.
А ещё о закавыке
Виду он не подавал.
Зал был освещён огнями.
Всех улемов хан собрал.
Знатоки Ислама сами
Ждали весь этот хурал.
Джаныбек сидел на троне
У него свой интерес.
В Тайдуле при всём трезвоне,
Вдруг на самом деле бес.
Что тогда улем сельджукский?
Путь попу и объяснит,
Что бред этот чисто русский,
Мозг хатун давно убит.
А все ждали патриарха,
Каждый с чётками в руках.
Как духовного монарха
Знали все в своих кругах.
Важный вид, всё было чинно,
Сбор такой не каждый день.
Разговор вели невинно
Не о чём, … пока что лень.
Вскоре прибыл и Алексий,
С ним епископ и Акинф.
После искренних приветствий
Сели в кресла возле нимф.
Среди мулл, улемов также
Выделялся один гость.
Сел отдельно, очень важен,
Толстый, не скрывая злость.
Это был батыр известный,
Звать Мурзи и Берке брат.
Был начитанный, протестный …
Знал Коран и был фанат.
Ислам вера молодая
Хоть за ней и семь веков.
И всех тонкостей не зная,
Багаж мулл был бестолков.
А ущучить христианство,
Это был порой, как сон.
Мусульманское коварство,
Чем улем вооружён.
Патриарха, как не видя,
Мурзи начал говорить:
- «Мусульманство, как предвидя,
Начинает в мир входить».
Посмотрел на Джаныбека.
Не терпелось показать,
Что он сам потомок бека,
Сможет русских наказать.
Джаныбек и сам был кстати,
Как все суры знал Коран.
И читал даже в кровати,
Каждый день и в рамадан.
После паузы недолгой,
Он продолжил говорить:
- «Что Европа и за Волгой
Будет нами тяготить.
Философия ислама
Больше стала привлекать.
От языческого хлама
Люди стали отвыкать.
Страны, где магометанство,
Процветающе живут.
Нет вражды, изжито пьянство,
Никого к себе не ждут.
Но зато кипит торговля,
На Востоке рынок – рай.
Для купечества, как кровля,
Жди, торгуй и не зевай.
Весь мир там, как на ладони.
Всё есть, лишь бы пожелать.
От оружия в законе,
До рабов, как есть признать.
Этой роскоши безмерной
Лишь завидуют кругом.
Кто к Аллаху с мыслью скверной,
Как с непрошеным врагом».
Находящиеся в зале
На Алексия свой взор.
Отвечать будет в запале?
На что сделает упор?
- «Есть уста» - начал Алексий:
- «Принадлежность их язык.
Различает без последствий
Соль и сахар – не отвык.
Отличит чай от кумыса,
Потому что он язык.
Объяснять, что мышь не крыса
Я отчасти не привык».
Недовольно загудели,
Русский чем решил сразить?
Вдруг поняли, … неужели
Он не знал чем возразить?
А Мурзи продолжил нагло:
- «Басмала! – Священный клич
Произносят, как начало
При делении добыч.
При прочтении Корана
С «басмала» суры поют.
Справедливость? Нам же дана
От Аллаха сей салют.
Всю военную добычу
Делим мы на пять частей.
Все четыре, я не хнычу,
Только воинам, … владей.
А последней пятой частью
Правит, властвует Аллах.
Безусловно, в семьи к счастью
Всё отдаст, где жизнь в долгах.
Не хулим людей Писания;
Иудеев, христиан …
И в язычестве познания
Не считаем – он болван.
Как вам скажем наша Джума?
Это пятница для всех.
Все в молитве и без шума,
Всё серьёзно без помех.
А Джихад? Какая сила!
Жизнь, положить за ислам!
Где ещё не тяготила
Смерть, которая всем нам.
Запрещает нам Всевышний
Отдавать средства на рост.
Презираем и быт пышный,
Уважаем, когда прост.
Десятину от дохода
Каждый верующий отдаст
В пользу бедных, но не сброда.
Тот пропьёт, иль всё продаст.
Это всё не благородство?»
И Мурзи вдруг замолчал.
- «Путь поп скажет, где юродство?» -
Джаныбек вдруг закричал …
В зале тоже зашумели:
- «Расскажи поп, как у вас?
В христианстве те же цели?
Не темни, смотри у нас».
Выждав паузу Алексий
Обвёл взглядом шумный зал.
Представляя плод последствий,
Не ответил, а сказал:
- «Столь великое учение,
Коим значится ислам,
Не объять, хоть есть мышление.
Не понять на встрече нам».
Говорил он осторожно,
Чтобы чувства не задеть.
Дать своё им невозможно,
Надо просто лицезреть
- «Не вместить мне ваши чувства
О переселении скажем душ,
Чувств о рае – счастья буйства,
О земных утехах чушь.
И наверно бесполезно
Вам о Троице вешать.
Наши догмы, пусть железно,
Здесь нет смысла защищать.
Даже если вдруг – о, чудо!
Мы друг друга и поймём,
Для меня Коран не худо,
Не понять мне нипочём.
Как и вам о нашем Боге –
Дух святой, отец и сын.
Наша Троица в итоге
Вам чужая, как аминь.
Не кощунство ли всё это!
Спор о том, чей лучше Бог?
И о таинствах не где-то,
А здесь, кто быстрей помог.
Не кощунство ль заноситься?
Бог для всех непостижим!
Спорить дальше, не мириться …
От прозрения бежим.
Может это всё сверх меры?
На себя господство брать.
Всем ли нам нужны примеры
Жить поновой предлагать?»
- «Мы предвидим опасения» -
Джаныбек вдруг подтвердил:
- «Не допустим столкновения
С нашим гостем. Убедил.
Очень сдержан и бесстрастный,
Безрассудно не орёт.
Сам опрятный, вид прекрасный,
Точно кто-то ночью ждёт.
Что? Не так ли? Все согласны?»
Как один, зал закивал.
- «Вот и чудно! Не напрасны
Наши помыслы, я знал.
Так не будем суетиться,
Яко женщины весь век» -
Как бы самоутвердиться
В заключении Джаныбек.
Всё ж Мурзи в недоумении:
- «Верить в чудо вам зачем?
Лику кланяться в спасении?
Глупость это видно всем».
- «Почему спросил, дивимся?» -
И Алексий объяснил:
- «Человек как появился?
Бог из праха сотворил.
А затем всё остальное;
Небеса, земную твердь …
И как чудо всё такое.
Чем любуемся, поверь.
И зачем с меня начали
В Вере переубеждать?
С иудеев бы вначале,
Там и с Торы их начать.
А буддистов что забыли?
Будда Бог и есть свой лик.
И китайцы где-то были,
Бог не просто так возник.
В каждой вере есть иконы,
Исключение ислам.
Каждый чтит свои каноны,
Пожелать хотим и вам.
А апостол Павел, к слову,
Прямо так и говорит,
Словопрения богослову
Не на пользу, а вредит».
Расходились они мирно.
- «Заблуждение христиан» -
Джаныбек почти настырно:
- «Будет долго, как изъян».
- «А сражались как-то вяло» -
Акинф походя, сказал.
- «Ты хотел, чтоб всё сияло?» -
Улыбнулся: «Чтоб скандал?»
Ещё, будучи в столице,
Патриарх тогда понял
Трудно стало, как царице,
Чтобы сам себя обнял.
Чтобы мог уединиться
И молитву прочитать.
От забот мирских забыться,
И себе принадлежать.
А про отдых ежедневный
Он давно уже забыл.
Перевод книг повседневный
Стал и отдых, и посыл.
И бессонница мешала
К чему с юности привык.
А молитва утомляла,
Возраст вроде, как ярлык.
Духота томила ночью,
Ветер южный не спасал.
Донимал нелестной ролью
Утомить и наповал.
За окном сидели двое,
Слышен тихий разговор.
Совещание ночное
Вёл епископ, как в укор.
Акинф слушал не встревая,
Афанасий всё бубнил.
И Владыка знать желая
Через форточку спросил:
- «Что? Не спится? Тоже душно?».
- «Разбудили, значит вас?»
- «Речь о чём? И мне бы нужно …» -
Выйдя к ним, спросил тотчас.
- «Жарко здесь, невыносимо» -
Афанасий чуть вздохнул:
- «С Русью нашей несравнимо …»
Вздрогнул даже, что взгрустнул.
Был епископ очень скромный
И Владыку уважал
За престиж его огромный,
Что людей не унижал.
Потому его стеснялся
И побаивался чуть,
Вот поэтому замялся,
Вдруг поймёт, как драпануть.
Осерчает вдруг святейший?
Мол, епархию сменить?
Хоть в Сарае он старейший,
Не факт ноги уносить.
Но не внял словам Алексий.
Без желания едут, знал.
- «Потерплю…» и Афанасий
Думать даже перестал.
- «А менять, похоже, нужно» -
Про себя митрополит:
- «Хоть живут в приходе дружно,
По Руси душа болит.
Подыщу ему замену,
В Москве есть, кого послать.
Кто захочет перемену,
Предоставлю полагать».
- «Осень …» - Акинф романтично:
- «Лист, поди, уже летит».
- «Жёлтый, красный, … фантастично» -
Афанасий вновь твердит:
- «Виноград поспел здесь разный»
- «Озимые сеют там» -
И Акинф, как росич справный,
Размечтался по хлебам.
- «Аль тебе домой охота?» -
Пошутил митрополит.
- «А то …» - Акинф без расчёта.
- «Споров нет, зачем визит?» -
И Алексий откровенно
Не стыдясь, захохотал.
Но Акинф ему мгновенно:
- «Есть вопрос, но я молчал»
Патриарх насторожился:
- «Говори, что за вопрос?»
- «Вельяминов объявился
И семья с ним. Вот барбос!
На тверском подворье встали».
- «На тверском-то им зачем?»
- «Там страдальцы, как пристали,
Москвой изгнаны совсем».
- «Вот ведь как, аж слушать тошно» -
Гнев епископ не мог скрыть:
- «Кто страдальцы? Врут роскошно!
Им богатство не прикрыть».
- «Так зачем они прибыли?» =
И митрополит, как вышел, сел.
Собеседники не взвыли,
Но Акинф вдруг побледнел.
- «С клеветой они паскудной» -
А Акинф всегда всё знал.
Где бы ни был, в роли трудной,
Затруднений он не знал.
От природы любопытство
И общительность во всём,
Да поповское пронырство
Были, как всегда, при нём.
Потому весьма подробно
Он Владыке объявил:
- «Вельяминов очень злобно
Про Ивана говорил.
Ноне бродит по Сараю,
Ищет сплетни, всякий бред.
Джаныбеку собираю,
Говорит, всё для бесед».
- «Прямо к хану?!» - Афанасий
Явно выразил испуг:
- «Чтоб боярин в одночасий? …
Тут князей морят, как слуг.
Джаныбеку унижение
Вельяминова принять.
Не разладит отношение,
Пусть Иван нелюб опять».
Но Акинф не согласился:
- «Ты проныру плохо знал.
Он без мыла, чтоб не злился,
Влезет, где ты не бывал
Он ещё с Семёном помню
При Узбеке здесь кутил.
Джаныбек, а я напомню,
Был царевич, их любил.
И сейчас по старой дружбе
Отчего бы не принять.
Вельяминов не на службе
Волен сам всё предпринять.
Над Василием шутили,
Что, как баба, толст, румян.
Молодыми ещё были
И смеялись, как он пьян.
Вот пьяньчушки и решатся,
Ведь они сейчас все знать,
С Джаныбеком повстречаться,
Повод есть у них видать».
- «Этот тысяцкий, пусть бывший,
Что он хочет поиметь?» -
Знал Алексий, что прибывший
Хоть родня, но … охренеть.
Будет новая забота,
Тайдула уходит в тень.
Эта новая работа
Не даётся каждый день.
- «Поиметь хотят управы …» -
Акиф скромно не молчал:
- «Князь Иван им, Боже правый,
В чём-то их разоблачал?
По Москве ходили слухи,
Босоволков им убит.
Доказательства все глухи,
Нет свидетельств, всё висит».
- «И татары почему-то …» -
Афанасий поддержал:
- «Точно должен он кому-то,
Князь всегда слово держал.
Вон Семёна Гордым звали.
Сколько раз в Сарае был?
Что с дарами знали, ждали …
Так вот имя и добыл.
А Иван другого склада.
Долгов явных не имел,
А в Сарай и … до упада …
Он казну свою жалел».
- «А чего ему стараться?» -
Акинф как бы и помог:
- «За спиной отца держаться,
Не хотел сам и не мог.
Там за братом жил чудесно,
Жил себе и не тужил.
А теперь святейший лестно …»
- «Помолчи …» - тот осадил.
Приструнил совсем не строго
И Акинф ему опять:
- «Вот слугу бы верхового
К ним послать. Чего терять?
Всё равно у нас сна нету».
Афанасий возразил:
- «Если спят, то по сюжету … ».
- «Днём поспят» - Акинф съязвил.
И уже слуга ретиво
В ночь не скачет, а летит.
Конь не загнанный игриво,
Как на скачках весь дрожит.
Ждали час, а то и больше,
Говорили не о чём.
Жать могли бы и подольше,
Но уснуть могли присём.
Цокот скачки лошадиной,
Тройку ждавших ободрил.
Двое всадников с дружиной,
А что ночь, их не смутил.
Не забыл видать святейший
Родовую дружбу их.
Как открытый и умнейший,
Обижать не даст своих.
Оба в горницу без стука
Прошли вместе сын с отцом.
Младший сразу видно – злюка,
Старший выглядел купцом.
Пали под благословение
Молча, слова не сказав.
Во всём было напряжение,
Словно злились не начав.
А Алексий, как обычно,
Сел, о стол облокотясь.
Щурился уже привычно
От шандала, не таясь.
Девять свечек в нём горело,
На дворе была же ночь.
Три часа уж как стемнело
И задуть теперь не прочь.
На вошедших глянул молча,
Даже сесть не предложил.
Из себя вельможу корча,
Сам Василий сесть решил.
- «Аль устал?» - спросил с усмешкой.
- «Мочи нет» - прям простонал.
«Стройность» век была насмешкой,
Как свинья, всегда страдал.
- «От каких трудов нет мочи?» -
Жёстко вновь митрополит:
- «Вон уже заплыли очи,
Всё толстеешь. Что велит?
Говори и только честно,
Что вы делаете здесь?
Всей семьёй, как мне известно.
Хан позвал? За что же честь».
- «А куды нам всем деваться?» -
Голос старшего был груб:
- «Прадед с князем мог общаться,
Даниилу лучший друг.
Всей Москве он был известный,
Кто Протасия не знал.
Род наш, диалог уместный,
Всем князьям всё отдавал.
Оба тысяцкими были,
С Калитой я начинал.
А сейчас про всё забыли,
Даже сын ненужным стал.
А ведь был всегда полезный
И Семён его любил.
Да и хан был с ним любезный,
Он с Семёном здесь ходил.
А теперь мы без приюта,
Осквернёна наша честь»
- «От московского уюта
Выгнал князь?» - спросил, как есть.
- «Гнать не гнал, а должность взяли,
Вроде недостойным стал».
- «Его право! Что не знали?» -
И владыка даже встал:
- «Что-то князь не по закону?
Он князей могёт снимать.
А тут тысяцкий? По тону
Мог и в поруб запихать».
- «А нам разве не обидно?» -
И Василий закричал:
- «Дед Протасий было б стыдно,
Если б жив был. Не молчал.
Я молчу про прапрадеда,
Тот Протасий зла не знал.
Но терпеть такого бреда,
Вот те Крест, ни в жизнь не стал.
Да и я после пожара
Сиднем в горе не сидел.
Алексей же ваш, волчара,
Мне устроил беспредел.
Ставить дом не там собрался,
Не по чину, мол, не дам.
Там же род наш начинался,
Где стоял и ставил там.
Но Великий князь вступился?
Нет! Он просто промолчал.
А когда кошмар случился,
Каждый встречный нам кричал.
А Великий князь не звука».
- «Он и сам был удручён»
- «Не оправдывай Владыка,
Сам, поди, был вовлечён.
Мы уехали со страху,
Всё решили побросать.
Всё! Последнюю рубаху,
Всё отдали. Князь ваш тать.
Наши волости, именья …
Невозможно подсчитать.
Только боль от ощущенья,
Что поновой не создать.
Мы разорены буквально.
В чём виновны? Что сказать?
Разве это всё нормально?
Где же правду-то искать?»
- «Значит вы в Сарай за правдой?» -
Тихо им митрополит.
И замолк сыночек с папой,
Совесть вроде не велит.
Стало тихо, было слышно
Треск свечей, чтоб догореть.
Время бденья ночью вышло,
Небо начало краснеть.
Воробьи стали возиться
У кустов, пора вставать.
Поутрянке поживиться,
Что осталось поклевать.
- «Что ж Протасьич так развылся,
Как волчица на овец.
Сын дурной и ты раскрылся …
Не забыл, кто здесь отец?
Как на исповеди, прямо
Я велю, зачем вы здесь?
- «Сам не знаю, шли упрямо …
А зачем? В незнании весь».
- «А не сами ли вы козни
Здесь плетёте, Знает хан?
Мстить решили из-за розни
Князю, так как он профан.
Если так, вы оба свиньи,
Князь не тронул вас ничем.
А манеры все налимьи,
Доброта почти что всем»
- «Доброта?!» - завыл Василий.
Глаза кровью налились.
Время нужно для усилий,
Чтоб они смотреть взялись.
- «Где вы видели такое?
Я же шурин как-никак,
Зять отцу он, чмо крутое.
Доброта? Тут всё не так.
Мы же родственники всё же,
А сестра с ним как живёт?
Слова высказать не может,
Жизнь рабыни сущий гнёт.
И Алексий в страшном гневе,
Что ни шло ему никак,
Рыкнул будто бык во хлеве:
- «Воли хочешь, вурдалак!!!»
Оба вмиг остолбенели,
Был другой митрополит.
Не тот с кем судить не смели,
А другой, кто сам судит.
- «Посох дай Акинф немедля!
Зашибу этих бояр.
Грех возьму, себя не внемля» -
Бушевал, был шибко яр.
И Василий вдруг взмолился:
- «Помоги сдержать, Акинф!
Да, прости нас!» - и склонился
Точно был это халиф.
- «Словно гвозди в чело вбили …
Негодяи, … тьфу на вас.
Кому врёте? Вы забыли?
Прокляну, … могу сейчас».
И Протасьич, как проснулся:
- «Бес попутал, не гневись»
- «Вы мурены! Я столкнулся
С сатаной, впервой кажись».
Попросил воды напиться,
Выпил и слегка остыл.
Сел за стол, чтоб оцениться,
Не сдержал, похоже, пыл.
- «Обозвал ты нас муреной.
Кто такие? Не слыхал».
- «Их зовут морской гиеной.
Мертвечину жрать избрал.
Обитают в тёплом море,
Для людей сплошная жуть,
Потому что только горе
Эта тварь несёт, как муть».
- «Страшно нам …» - шепнул Акинфу
Васьки жирного отец:
- «Ругань вся подобна мифу,
Неужели нам конец?»
- «О чём шепчетесь чуть слышно» -
Строго им митрополит:
- «Разговор смотри, как дышло,
Развернёт, не устоит».
- «Отовсюду нам мучение» -
Так Протасьич отвечал:
- «Он мурена моё мнение,
Князь Олег нас развенчал.
Князь рязанский беспристрастный,
Он нас вынудил бежать».
- «Не пойму! Он был к вам страстный,
Не с руки так обижать».
- «Мы ему не угодили …» -
И Василий снова встрял:
- «Как Лопасню ухватили,
Разговор князь мне вменял.
И вот мы, наместник тоже,
Увязали сей конфликт.
По Оке граница строже,
Чем в лесу, таков вердикт.
Князь Олег не согласился,
Мол, решили подыграть.
А Великий князь вцепился
И счёл всё не отдавать.
К нам стал попросту цепляться,
Зло при этом вымещать.
И пришлось тогда смотаться …
Кто там будет защищать?»
Оба сникли как-то сразу,
Угнетённый сделав вид.
Не хотелось пересказу,
Стала ясна доля гнид.
- «Вот что, «милые» бояре» -
Начал им митрополит:
- «Вы залётные дворяне,
Ничего вам не грозит.
К Джаныбеку не соваться,
Смут средь русских не чинить.
Сидеть тихо, не пытаться
С кем-то связь установить.
А то вас не пожалею» -
И он пальцем погрозил.
- «В монастырь мне, там прозрею» -
И слезой себя казнил.
- «В монастырь? Может Покровский?
Сергий с Радонежа там».
- «Нам родней Богоявленский,
Предки наши дали вам.
Возрождён при Данииле,
Прапрадед средства вложил.
Он давно лежит в могиле,
Род обители служил».
Сделал вид, что безразлично
Он воспринял про их род.
В той обители он лично
Проживал почти что год.
Выходило, что отчасти
На Владыке есть и долг.
Вельяминовские страсти
Стали темой кривотолк.
- «Предки славу заслужили …» -
И Владыка мрачным стал:
- «Чтоб потомки дорожили,
Вот ты чем меня достал.
Искушаешь ты без меры».
- «Подскажи, что делать нам?
Мы пойми не лицемеры,
Нам Иван князь, как и вам.
И служить ему готовы
Только, чтобы он принял.
И условные оковы
Разумеется, чтоб снял».
- «Я хочу спросить, Василий,
Метишь тысяцким вновь стать?» -
Патриарх как от бессилий
Не мог это не сказать.
- «Есть желание такое,
Я же тысяцким бывал.
Ну, а всё пережитое
Я из памяти убрал».
И Владыка понял сразу,
Что Василий вновь темнит.
Понимал – учить заразу,
Как к убогому визит.
- «Это всё во власти князя,
Он один может решить.
Так что жди» - Алексий скрася
Свой отказ, не стал спешить,
А продолжил: «Заклинаю!
Хана, как судью, забыть.
Наши дрязги, не скрываю,
Нам самим пора решить.
Во дворец велю ни шагу,
Я хатун предупредил.
Тайдула не верит благу,
Что от вас. Я убедил.
Здесь пока живите смирно,
Пусть в Москве забудут вас.
Там с Иваном чинно, мирно
Вновь в Москву, наступит час».
Что с царевичем начали
Разговор уже вести,
Патриарху умолчали,
Чтобы гнев не навести.
На четвёртый день тихонько
Их шатра вышла хатун.
Опершись на слуг легонько,
Рядом личный опекун.
Не на миг не покидала,
Умму с ней была всю жизнь.
Она всюду успевала,
Тут уж не до укоризн.
Хоть богатая одежда,
На лицо была, как смерть.
У всех теплилась надежда,
Что вернёт Аллах ей твердь.
И её не узнавали
Ни Умму, никто их слуг.
Лицо с жёлтыми кругами,
Худоба дала испуг.
Вокруг рта кровоподтёки,
Подбородок в царапках.
Провалившиеся щёки
Испугаешься впотьмах.
Но лицо было спокойно
Словно озеро в степи.
Неподвижно и достойно,
Как вёс квёлый на цепи.
Облака в небесной дали,
Коршун там перед броском …
Что угодно ожидали …
Всё осталось на потом.
Все затихли лишь при взгляде,
Поприветствовать забыв.
Лести нету, как отраде,
Хоть бы возглас, как прорыв.
- «А она очарование …» -
Произнёс один шаман,
Кто имел её задание
Хворь убить до христиан.
Больше люди не считали,
Что шаман у них силён.
Тайдулу попу отдали,
Показал поп, что умён.
Тайдулы глаза, пусть мнимо,
Но казались ни как есть.
А большими несравнимо,
Точно чья-то это месть.
И огонь сиял в них чёрный,
Что смотреть никто не мог.
Проницательный, бесспорный …
В то же время и не строг.
Обвела вдруг всё глазами:
Юрты в мареве дрожат,
Лошадей, причём кусками,
То табун, а то собрат.
А потом свой взгляд на лица,
Было много кроме слуг.
И притом это частица,
Всем хотелось шире круг.
И вдруг громко объявила,
Голос прям-таки звенел:
- «Встречу сделать я решила!
В прошлом это был пробел.
Я прошу забыть обиды,
С кем груба была, простить.
Пусть закон в руках Фемиды,
Без вины нельзя судить».
И … о, чудо! Люди в трансе!
Голова склонилась вниз.
Как в шамановом сеансе
Все молчат. Такой сюрприз.
- «Кто погибели желал мне,
Навсегда прощаю их!
Пусть живут, как сыр в сметане
До скончания дней своих».
Ветерок степной лаская,
Разрумянил её лик.
Щёки впалые включая,
Словно в душу ей проник.
Точно грива кобылицы
Заиграла вдруг коса.
Не царицы, а девицы
Её облик. Есть краса!
А походка вперевалку
Будто утка на сносях,
Превратилась вдруг в русалку
Своей грацией в грудях.
И сейчас легко ступая
В тонких ярких чувяках,
Словно кошка, невзирая
Текла в радостных слезах.
Да! К царю плыла навстречу.
К чуть прищуренным глазам,
К его страсти и отмечу,
К нашим бьющимся сердцам.
Все узрели обновление,
Красоты ушедшей блеск.
Как бы юности явление,
Точно жизни яркой всплеск.
Она руки протянула,
Прикоснувшись до усов.
Этим вовсе не спугнула,
А прильнула и без слов.
Слабо звякнули браслеты
И прилюдно Джаныбек
Отодвинув самоцветы,
Он прильнул к устам, как бек.
Прошептал, целуя, ясно:
- «Ты моя любовь, хатун.
Будет всё теперь прекрасно,
Я твой муж и опекун».
Дальше невообразимо.
Он, как молодой степняк,
Стосковавшийся незримо
По жене, терпёж иссяк.
Он поднял хатун на руки
И к коню её понёс.
После стольких лет разлуки,
Джаныбек был словно пёс.
Шапка белая упала,
Но никто поднять, не смел.
Вся округа понимала,
Тайдула теперь у дел.
Как тростник в порыве ветра,
Все согнулись на поклон.
Власть вернулась, будет щедра,
Будет царствовать закон.
Джаныбек назад вернулся
И надежда вместе с ним.
Родовой истингт проснулся,
С Тайдулой всё возродим.
Одеяние иерея
Поднесла шахиня в дар.
Саккос для архиерея
С золотым шитьём, как жар.
По подолу филигранно
Птицы с золота рядком.
Лебедь сказочный галантно
Выгнул шею под крылом.
Низ подола цвета неба,
Точно озеро для них.
Дар Владыке – цена хлеба,
У татар он для своих.
Тут же с замершей улыбкой,
Подошёл Великий хан.
Пусть была их дружба зыбкой,
Патриарх стал всюду зван.
Подарил перстень громадный.
С камнем – «голубая кровь».
Цвет бордовый, вид парадный
Бирюза внутри, как бровь.
А снаружи зверь лохматый,
Пасть раскрыл готовый съесть.
Был любимый и богатый,
Потому Владыке честь.
А Алексий на прощанье
Подарил икону ей.
И святой Георгий званье
Сохранил при злости всей.
Через многие столетия,
Когда сам Сарай исчез.
Воплощением наследия
Найден был, с коня не слез
Все дальнейшие события
Развивались словно смерч.
Из Дербента для прикрытия
Прибыл шейх их, жаждал встреч.
От лица Азейбарджана
У орды помочь просить.
Малик Ашраф друг Османа
Продолжал народ морить.
Джаныбек пошёл навстречу,
Просьбу удовлетворил.
Дербент взял легко, замечу,
Малик Ашрафа казнил.
Сын на Каспии остался,
Сам вернулся, тут же слёг.
И когда в бреду метался,
Был убит. Кому упрёк?
Бердибек, сынок любимый
К смерти руку приложил.
И свой вклад неоценимый
Внёс в развал Орды, где жил.
Правил Бердибек не долго,
Через три года убит.
Самозванец Кульпа долго
Взять Сарай не мог, был бит.
Тайдула всю власть держала,
Жертвой стала лишь интриг.
Город взят, а для начала
Растерзали в тот же миг.