Ты стоишь, бывает, хмурый, серый,
Весь прямолинейный, как строка.
Очертанья площадей и скверов
Проявляются из молока.
Острый шпиль блестит под небосводом.
Видишь, разлилась речная синь.
Иногда ты из себя выходишь,
И тогда невы-невыносим.
А бывает, если стало грустно,
Ты даруешь нужный мне покой.
Чувствуется, как ты был искусно
Итальянскою взращён рукой.
Вот стоишь гранитный, неприступный,
Но под скорлупой таится мир
Лишь с тобой знакомому доступный:
Коммунальных стареньких квартир,
Рок-концертов, матчей на Петровском,
Дома книги, запаха метро,
Славной пирожковой на Московском
И насквозь пронзающих ветров.
Помнишь, как-то мне пришлось уехать,
Ты меня, конечно, провожал,
В здании вокзала стыло эхо
(Пропади он пропадом, вокзал!)
Не забыть на набережной гулкий
Шум толпы, машинный скрип колёс,
Наши предрассветные прогулки.
Как тобой, июньский альбинос,
Я не отрываясь любовалась
Ты не раз со мной тогда шутил:
Берегом невольно ошибалась –
Ну а ты... руками разводил.
Безусловно северный и строгий,
Правильных пропорций идеал,
В сердце ты запал мгновенно многим,
Что таить, и мне тогда запал.
Каждая девчонка побывала
В роли очарованной Ассоль.
Помнишь как шатаясь вдоль вокзала
Брёл пьянчуга рваный и босой,
Наизусть читая Пастернака,
Кланялся: "Пардоньте, мадемуазель!"
Ты так хохотал, что даже плакал:
Дождь стучал, смывая лёгкий хмель,
Дождь лупил, стирая горизонты,
Будоража ладожский снето'к.
Помнишь, как тогда мой жёлтый зонтик
На ветру ломал свой позвонок?
А когда выглядывало солнце,
Я спешила, сдерживая страсть,
Заглянуть в твои глаза-колодцы,
Чтобы неизбежно в них пропасть.