© Ирина Диденко, Сомнамбула - графика
-.
Игруны измочалии таксу - ты по таксе уже не плати.
Размонастную выхаркнув пасту, отошли за развилки пути.
За развилками мира не Боги, а убогие странники лет
в хлам продрали иллюзий пироги, протащив их по ручищам рек...
обмелевших, хмельных в изначалье, но внезапно иссохшихся враз,
не бездонных, увы, но желанных, точно так же как счастья карас.
Их забыли, облыжили в буднях, обкорнали на стретенье лет,
и в базарные втиснули будни, от которых и приторга нет.
Есть долги, толока и печали, из бурчаний по жизни извоз,
и не нужные в странствиях сани, и нелепый в Таиланде мороз,
но не тот, что выстуживал сушу, а что рвался внахлёст из души,
пока устрицы свернуто в суши помышляли о прошлом пути.
Зановозило время подлыжки, запуржило, запрудило наст,
на котором мир ждал передышку, но лишился и жабр, и ласт.
И в пустыне безводной безликой, что явилась нам в тяжком бреду,
нет уже не стенаний, ни криков, ни Осанны, ни слов: Я иду!
В позументах воинственных венчик - им не Бог, а Момона увенчан.
Оттопырив карманы - беру! - он и царствует нынче в миру!
-.
А как пишет камень-кресало рабыня мне не рассказала.
Откуда циклический код проведал их древний народ.
Откуда столь вычурны знаки, коль скоро черны их тела.
Но кто же посеял в них злаки, чтоб вызрели вдруг в письмена.
Она ломовита и груба, она и прекрасна подчас.
откуда же вся эта сгуба приходит внезапно на нас.
Кто сеял иные чем знали в них коды не здешней земли.
Рабыню подчас распинали, богиню распять не смогли.
Торговец назначил ей цену, но только бесценен карас -
она подле каменной геммы отдалась пришельцам не раз.
И те в запредельные дали младенцев её увезли,
а тело её без печали отметили тавром - в рабы!
И вот она просто рабыня, мужланка - черна и груба,
и дети её позабыли, и гема её не спасла,
поскольку в циклических кодах свободы не выдуман круг,
но Гея, свои помня коды, имеет и собственный слух.
Рабыни рождают героев, рабыни рожают глупцов,
а кто мы - в циклических кодах неясность, в конце-то концов.
Сегодня нас снова распяли, а завтра в рабы продадут,
но только в циклических кодах иной предначертан нам путь!
-.
Речь навскид тренерует безречье:
речить вольно, молчать несуразно,
когда больно кричать вседозвольно,
как рожая, фонетить бессвязно.
Мамеланге забыт, обесточен
в переливах земного ручья...
В человекоречении точен
непременно поэт... значит, я.
Столоваться с иными мирами
на созвучье фонем и имён
на пристало в грядущих цунами
непрерывно идущих веков.
Благозвучье из штолен былого
вдруг прорвется в звучание рек
перезвучьем рожденного слова,
словно комом сквозь памяти свет.
В ленты речий оплавлены веды -
это памяти будущей беды:
в ней паденье знамён и икон,
и сожженье парсун и
Червоточина АзЪ и навеки
на Буковице, словно в бреду
гласолалят в веках человеки
с миром здешним давно не в ладу.
Мир остыл, прикипел к изначалью,
к первосимволам ритмов и снов,
в дуализме сокрытия тайном
пред которым нелеп суеслов.
В каждом символе, буковке, звуке
извивается звонкая речь,
обжигая и счастья, и муки,
и желанное право... изречь!
Оттого и берут на поруки
речь поэты, и в том - мудрецы,
что скрывают гортанно разлуки
и сминают беззвучей венцы.
И венцы те извечно не ново
закаляют безветрие лет,
и рожается новое слово
в сладкой муке грядущих
В этом мире им ведомо
за которым сминается боль,
ведь - по судьбе чудо-юды -
благовестят святую любовь!
-.
Львов в стоическом раздрае, Львов в графических очках.
Над Берлином птичьи стаи черно-крыло сеют страх.
Криво-клювые злодейки и злодеи им под стать
метят тучно кодлом Шпрею – им на прошлое начхать…
Забулдыги, ротозеи, поднебесные хмыри
утопить желают в Шпрее прежде светлые деньки...
Здесь на Шпрее в Шарите ждут вовсю мэдам Ю_Тэ…
Блеф в стоических очках – миллиарды на крючках…
Прикипели к ним во ПРУ и вовсю орут: АТУ!
Дайте нам пилить свободу заключенной леди Ю -
воют буднично уроды в ненародном ВеэРУ -
Это ж целых два бильйона по-английски вне закона.
Значит, будет баш на баш – запиши на карандаш:
Или Юля в Шарите, или Шпрея – бэк заде!
Нет бабла – сидеть ей век на стретенье древних рек
Борисфена и Шпреи – ухмыляются хмыри...
Десять ПРОцентОв стране – всё иное в бэк заде -
ваши сбоку, наши жмут – без бабла Ю_Тэ капут,
а заплатит – пофиг нам: леди, пани, аль мэдан
откочует в Шарите есть коврижки и суфле…
-.
Я проснусь без лица внепрогляд молодца,
и не стану уже подлецом,
потому что дана мне судьба мудреца,
и мечты золотой окаём...
.-
В театральном предвечерье мир терзается в протесте -
будто нынче день сочельный с грустной осенью в контексте.
Сопредельны странам - лужи, сопредельны сцене - уши,
потому что в каждом слове только сердце вправе слушать.
И услышать вдруг случайно чьи-то скрытые пружины,
на которых зреет тайна, и рождаются мужчины,
и проходит безвременье, и рождается наитье,
то, в котором боль на сцене переплавилась в открытье.
В том открытии предвечном, в каждом росчерке полночном,
что-то дышит человечным - столь знакомым, чуть порочным,
чуть прекрасным, чуть с искусом, чуть с изюминкой и лестью,
чуть с ущербинкой-надкусом то ли яблока, толь песни...
Той, которая звучала со словами бессловесно,
и отчаянно молчала, и кричала бессердечно...
но внезапно оборвалась - в полупесне, полузвуке
словно сердце отыскалось и родилось в сладкой муке
-.
Ноябрь зашторивает свет,
идут дожди стадами -
цунами чувств вчерашних нет,
сплошь рядом Мишки Гамми...
Вкусив сермяжного винца,
точают сказки без конца...
Таков осенний теренкур:
зашел в гаштет и рюмку вдул...
А дальше - больше, за второй
гремит ноябрь: - Ты мой герой!
-.
Слушать здесь: https://youtu.be/i2fGbGlm4Mk
Юрий Контишев: «Мой друг –некрофил», текст совместно с Веле Штылвелд,
Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки
Мой друг – махровый некрофил
ко мне дорогу в дом забыл,
Но часто бродит по местам,
где прежде были шум и гам,
где больше люди не живут, -
здесь нынче смерть нашла приют,
а с ней - капут, бедлам, хана
и всякий прочий жизни хлам…
Но, между прочим, в том уют
находит этот шалопут,
и восторгается порой
могилкой, мусоркой, игрой
в иную веру здешних мест,
где жизнь и смерть сплелись в инцест,
и в совокупности такой
явился треш вершить покой…
На безмогильном вираже
у самой смерти на меже… -
припомни, как в былые дни,
мы отрывались, как могли…
Остались Эльмовы огни,
и чуть в поганках трухлых пни,
И заблудился средь могил
Мой друг – махровый некрофил.
-.