Середина 80-х годов. Или чуть позже...
Уже начали писаться стихи. Не тексты песен – стихи.
Пусть шаршавенькие, кривенькие, но – стихи!
Их можно было, поискав наскрести среди моих творений.
И я, как и всякий начинающий стихотворец,
страстно желал пристроить свои опусы абы куда…
А публикация одного надиктованного по телефону
и напечатанного с ошибками стихотворения
в районной химкинской газете не столько огорчила,
сколь подвигла меня активнее штурмовать журналы.
Слегка растерялся, получив отлуп в «Юности», но
с десятком стихотворений таки направился после «МК»
в издательство «Молодая гвардия».
Поднялся на какой-то там этаж – запустение, никого.
И вдруг возникший из ниоткуда некто
указал на дверь в обиталище (о-го-го!) поэтов!
Зашёл в тесный пыльный кабинет, удивлённо огляделся:
плотно стоящие столы, заваленные бумагами, папками,
вырезками, журналами и… ни души! Смутился.
Порывисто из смежной комнаты вышел помятый дядька,
скорее даже растрепанный мужичёк, торопливо жующий
и держащий в руке надкусанный объёмистый бутерброд.
Я слегка оторопел, увидев такого невзрачного поэта,
и был заранее готов отвергать любые его замечания,
но сразу неосознанно отметил большие тёплые глаза
и внимательный, считывающий взгляд.
На неразборчивый из-за набитого рта вопрос
ответил, что пришёл показать стихи.
Повинуясь приглашающему жесту, зашёл в смежный,
ещё меньший, но более заваленный кабинет
и протянул радушному хозяину тоненькую пачку стихов.
В «МК» над плодами трудов моих
какая-то старушка нудела что-то путаное не по делу,
а ценимый мной Александр Аронов ревел,
как дикий рассерженный олень на гону;
потому мне был по сердцу доброжелательный и тихий
товарищеский тон и терпеливый, неторопливый
разбор моих произведений.
Дядька-мужичёк отметил два с половиной стихотворения
из всей папки и заключил, мол, маловато для подборки…
Но уже этих добрых слов хватило мне для обретения
опоры под ногами, поддержания творческого пыла
и укрепления веры в себя!
На тот момент я не знал, что меня принимал и терпел
сам Николай Старшинов! Имя его мне было известно,
но ещё я не знал ни стихов его, ни его трудной
доблестной судьбы, ни о его подвижнической миссии!
И до сих пор мне помнится его сердечный и плотный,
почти осязаемый душевный взгляд!
А недавно с изумлением узнал, что стихи, певшиеся
под «восьмёрку» на раздолбанных шиховских гитарах
в каждом московском дворике в 60-70-х годах:
«...Ради Бога, тише!/Голуби целуются на крыше.
Вот она, сама любовь, ликует, –
Голубок с голубкою воркует», –
написаны уважаемым Николаем Старшиновым...
И то, что некоторые строки были изменены,
и было немало дописанного, – ничего:
так не ко всякому поэту народ захочет в соавторы!
Сегодня решил показать своё раннее стихотворение,
одно из тех двух с половиной…
***
Месяц-пастух
стада облаков
гонит к вершинам гор,
жаркий костёр
незаметно затух,
табун разоряет вор…
Юношу сон
свалил, спеленал, –
как пела цыганская дочь!
Щедрый кувшин
молодого вина
длит пылкую южную ночь…
Месяц, скорее
буди пастушка,
в погоню его зови!
Видишь: в лице его
до сих пор –
беспамятство первой любви…