1.
Нанук прокинулся ото сна. Словно из морской глубины поднялся. Кошмар, как морж, зажавший меж ластами детёныша, ещё тянул в пучину, не желая отпускать.
В яранге было холодно и темно. Он лежал на полу чоттагына (холодная часть яранги – чукотск.), скорчившись от боли в животе, совершенно обнажённый. Пошарил руками вокруг в поисках одежды. Ничего.
Головни слабо тлели в почти погасшем очаге. Нанук, дрожа, поднялся, и, взяв из него наполовину обгоревшую ветку, подул на неё. Показался красный глазок.
Подойдя к йоронге (тёплая спальня в яранге - чукотск.) он откинул полог и, пошатываясь, вошёл. На полке у противоположной стены нащупал погасший каменный ээк с прогорклой китовой ворванью (жиром - устар.), поднёс головню к плававшему в нём фитилю из сухого мха и снова подул.
Медленно разгорался светильник, медленно проявлялись контуры предметов. Но и этого неверного света хватило, чтобы Нанук увидел...
И ноги его подкосились.
В левой, женской, части, среди смешавшихся на полу шкур, лежала голая, с вывалившимся чёрным языком и обмотанной вокруг шеи косой, его Гитиннэвыт. Утроба была разорвана от лобка до груди. Сердце и печень, наполовину объеденные, свисали по обе стороны от зияющей раны на каких-то тёмных нитках. На щеках и носу – следы от укусов. Вместо глаз - два пёстрых морских камушка.
Рядом с телом жены пустой кожаный мешок - колыбель Лылекэя.
Сжав кулаки, Нанук с силой упёрся в них лбом. Мысли путались. Как же это?! За что?! Почему?! Это ведь его Гиттинэвыт! И сын! Сын где?!
Он отнял руки от лица. Ползая, перевернул все шкуры в поисках младенца. Без толку!
В груди заныло, но там же, клокоча, зарождалась чёрная ярость, пока неопределённая, но войди сейчас в ярангу хоть кто-то, он бросился бы на него с зубами и кулаками.
Гиттинэвыт. Красавица Гиттинэвыт! Статная, широкобёдрая, с густыми бровями, длинными, ниже пояса, косами и огненным лицом. Все женщины становища признавали, что нет лучшей хозяйки и хранительницы святынь!
Лылекэй!..
Из всех, кого Нанук знал, с кем дружбу водил, промышлял зверя, состоял в родстве, никому не было причин таить зла на его жену, тем более на ребёнка!
Он попытался вызвать в памяти лица посельчан, вглядеться в них, но вдруг осознал, что не может припомнить никого из них, даже самых близких родичей!
Он взглянул на мёртвую Гиттинэвыт. Даже она показалась ему сейчас и знакомой, и чужой одновременно. И виной тому было не произошедшее с ней.
В одночасье он потерял всё: жену, сына и память.
Боль в животе ворочалась, словно ледяной гарпун, что не спеша тянули, одновременно подкручивая.
Нанук не был неженкой. В прошлом кулаки и мускулы никогда не подводили его. В выносливости же ему вообще не было равных.
Уходя охотиться, никогда не брал он с собой запаса еды, надеясь на благосклонность духов, но ещё более на свои умения, знания и терпеливость. Это всегда оправдывалось. В случае, если зверь не шёл и приходилось голодать по несколько суток, он лишь сильнее свирепел и проявлял большее рвение, пока не добивался своего, в то время как другие возвращались с пустыми руками.
Но сейчас он не мог найти применения тому опыту, что раньше был ему верной опорой. А ещё эта боль. Она отвлекала, не давая сосредоточиться!
Схватив с пола вышитый пояс Гиттинэвыт, Нанук как мог туго стянул себя им в талии, крепко завязав концы. Гарпун перестал остро терзать его внутренности, но никуда не делся, видимо, выжидая удобного времени.
Теперь бы найти одежду!
Штаны, унты и кухлянка, скрученные и приваленные камнем, отыскались в чоттагыне, рядом с его охотничьим снаряжением. Он сам или жена сложила их там, память говорить не хотела, но кое-какие крупицы всё же скармливала.
Одежда была его, без сомнений. Немногие охотники могли похвастать таким четырёхпалым следом, какой шёл через всю спину его кухлянки. Следом, оставленным когтями умку (белого медведя – чукотск.), на шкуре которого каждую ночь они с женой любили друг друга, и на которой она лежала сейчас одна.
Меж тем, собираясь, Нанук недоумевал сильнее и сильнее. Всё было ему не впору! То ли одежда под камнем выросла, то ли сам он стал меньше. В конце концов, он поставил это в вину боли, из-за которой приходилось сгибаться и ёжиться.
Одевшись, он снова подошёл к мёртвой жене, в последний раз взглянул на неё и, наклонившись, поднял пустую колыбель Лылекэя.
Гиттинэвыт родила его легко, без помощи старших. Сама перевязала пупок и положила на грудь, как и принято у "настоящих людей" (луораветланы - настоящие люди - самоназвание чукчей), чтобы никто не посмел потом смеяться над ней, а его - Нанука, не дразнил "повитушным".
Он возьмёт колыбель с собой, потому что должен вернуть сына!
Всё так. Да только сейчас, сильнее горя потери, пылало в нём желание отыскать того, кто виной всему. Если же только он найдёт его!..
2.
Нанук приоткрыл угол входного полога. Резкий порыв ветра хлестнул из темноты по лицу ледяным дождём.
Гытгайъэлгын (октябрь – чукотск.) был ещё в самом начале. Заморозки чередовались с холодными ливнями, переходящими в мелкую, секущую снежную крупу.
Немного подождал, пока глаза не привыкли к темноте. То тут, то там, сквозь мокрую пелену, начали проглядывать горбатые силуэты яранг. Он понимал, что прожил здесь всю свою жизнь, и всё же, место казалось ему неузнаваемым.
Двинулся с места, сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее, пока не перешёл на бег. Бежал, но отчего-то не к тому, едва видимому за тёмной пеленой дождя становищу, а совсем в другую сторону - вдоль побережья, к стоящей особняком у поросших низким кустарником холмов, маленькой яранге. Туда, где без малого семь лет жила чёрная шаманка Выргыргелеле.
И снова память кинула ему кость. Не помня до сего дня ничего, кроме жены, сына и каких-то мелочей о самом себе, Нанук, вдруг, вспомнил о той, к кому сейчас несли его ноги. И почему-то обрадовался, посчитав верным выбранный ими путь.
Выргыргелеле была из «мягких людей». А ведь только чужак не знает, что самые сильные шаманы выходили именно из таких!
Будучи урождённым мальчиком, Выргыргелеле (в ту пору, когда парни его возраста лишь начинают приглядывать себе невест), уже имел громкую славу среди женской половины становища, поскольку имя своё оправдывал полностью! (Выргыргелеле – Гремящий х.й - чукотск.). Мужчины же, по понятным причинам, напротив терпеть его не могли и частенько сильно побивали.
Многие из девиц сохли нему, но молодому повесе было не до женитьбы.
И вот, вскоре после того, как разменял он свою восемнадцатую весну, приключилась с ним непонятная хворь.
Во время одного из общих праздников ворвался он в круг пляшущих мужчин голым, с привязанным к голове моржовым клыком и восставшим, подобно тому клыку, детородным органом, крича, чтобы все убирались, угрожая непослушным поиметь всех клыком и забодать тем, что ниже. В другой раз, в разгар морского промысла, завалился в байдарку уважаемого тойона (авторитет, вождь – чукотск.), где извивался, как червь, пускал изо рта пену и замахивался веслом на всех, кто пытался образумить его. Когда же был скручен тремя здоровенными сыновьями тойона, изрыгнул живую рыбу, которая упала в воду и преспокойно уплыла.
Старики поговаривали, что любвеобильного паренька охватила «шаманская болезнь», что келе (общее название духов – чукотск.) мучают и склоняют его в шаманы!
Длились такие чудачества с середины лета до первых осенних холодов. А после того пошла о Выргыргелеле другая слава - слава о шамане-целителе, однако не чурающимся иметь сношений и со злыми духами. Многим он помог, но многим и худо сделал. Для чёрного шамана это ведь как воды напиться!
Шаманил он так столько лет, сколько пальцев на руках. Но вот однажды вышел камлать в женской одежде, расшитых бисером унтах и с заплетёнными в две косы волосами.
Знающие и здесь сказали, мол, келе понуждают Выргыргелеле переродиться в женщину. Вынесет ли он такое бремя, ведь было дело, лишали себя жизни шаманы, не желая подчиняться. Но Выргыргелеле вынес. Сделался «мягким человеком», и даже имени не поменял, чтобы больше того запутать духов, став вовсе неуязвимым.
3.
Подбежав к одинокой яранге, построенной из коротких жердей, скрещенных над выкопанной на вершине холма ямой, Нанук, скорчившись и зажав руками живот (боль возвращалась), отдышался и выкрикнул имя шаманки.
Прошло сколько-то времени, прежде чем она показалась, но совсем не оттуда, откуда он её ждал.
Ветер, бьющий порывами в его спину, как бы стих. Нанук обернулся и увидел её – высокую, тёмную фигуру, держащую в руке что-то вроде небольшой сумки.
- Давно ты здесь? – голос был почти женский.
- Совсем недолго. Только позвать успел.
Она склонила голову набок:
- Правильно отвечай! Или не понимаешь?
- Я и отвечаю!
Голова её выпрямилась, плечи опустились, будто выдохнула:
- А ведь не понимаешь…
Нанук бросил на землю пустую колыбель.
- О чём ты спрашиваешь и для чего, и вправду не очень понимаю. Но я тут, чтобы спросить тебя саму. Помоги мне, Выргыргелеле! Жена моя задушена сегодня собственными волосами, нутро её вспорото ещё до похорон, а сердце и печень объедены, словно это келе праздновали приход ночи! А это, - указал он на мешок – колыбель моего пропавшего сына Лылекэя.
Я увидел всё уже свершённым, но кто всему причиной и почему, ни знать, ни вспомнить не могу! Времени, родни не помню, только о тебе, выходит, не забыл, ноги, вот, сами принесли. Помоги разобраться, никогда Нанук не был должником, отблагодарю, не обижу!
Сказав это, он ещё сильнее обхватив руками живот.
- Чем же ты меня отблагодарить можешь? – не спросила, а вроде как укорила шаманка. Но следом за тем протянула ему сумку. – Хорошо. Я помогу, но тебе или не тебе, это уж как получится. Бери то, что даю, кидай в рот да жуй!
Нанук нащупал на дне сумки что-то вроде наполовину высушенных грибов, захватил их в кулак, зажмурился, высыпал в рот и быстро задвигал челюстями.
4.
Он разжал веки. Его окутывала светло-серая дымка, в которой, как в сильном тумане, были видны какие-то движущиеся силуэты. Вдруг он увидел нечто более отчётливое. То была глиняная миска с мелко нарезанными кусочками мяса, что стояла на полу. Мимо неё семенили чьи-то ноги. Картина постепенно становилась чётче. Нанук увидел людей, идущих по направлению «против солнца» вокруг… покойника! Да это похороны!
Люди перешагивают через мертвеца, трижды пинают его ногами, давая понять, что он уже не с ними, а в момент прощания каждый берёт из миски по кусочку мяса и съедает, чтобы покойник в будущем был сыт. Но кто же он? Кого ждёт погребальный костёр?!
Дымка наплывает, потом рассеивается и Нанук видит, как на умершего натягивают его последнюю одежду. На мгновение мёртвого поворачивают к нему лицом и он узнаёт его! Это отец Гитиннэвыт!!! Вокруг снова мутнеет…
Вот перед ним из тумана выступает контур байдарки. Он слышит шум морского прибоя, видит улыбающееся лицо тестя. Тот делает ему знак забираться к нему. Гарпуны, поплавки, верёвки уже сложены внутри. Всё готово для моржовой охоты…
…Борьба длится, пока солнце не касается краешком моря…
…Морж-великан, буксируемый байдаркой к берегу…
...Шутки тестя и радостное похлопывание друг друга по плечам…
Снова туман.
Он никогда и ни перед кем не отступал! Его полог украшает шкура умку, он целую зиму кормил его мясом три семьи! Но сейчас… Туша моржа, вытащенного на берег, разодрана ударами мощных медвежьих когтей. Отец Гитиннэвыт гарпуном пытается отогнать непрошеного гостя от своей добычи. И он – Нанук, спешит к нему со своим гарпуном на помощь. Но по берегу огромными прыжками к месту битвы приближается ещё один умку…
О чём он подумал в тот миг? Только о них - о жене и новорождённом сыне! О том, что может никогда их больше не увидеть!
Лишь поэтому он оказался в байдарке, бросив тестя… Не от трусости, нет!
Заволакивающая всё дымка и страшная боль в животе.
Она не простила его.
Его любимая - Гитиннэвыт не давшая проститься с сыном, даже не вышедшая бросить последний взгляд, когда Нанука, по воле совета, навсегда изгоняли из становища!
Одинокие скитания по морскому берегу... Принятие решения…
Зелёная вода, смыкающаяся над головой… Тяжёлая, намокшая одежда, не дающая шансов выплыть из засасывающей тьмы…
5.
Нанук очнулся от транса. Фигура шаманки всё так же высилась над ним.
- Выпрямись! – её голосу невозможно было возражать, ему можно было только повиноваться.
Нанук, превозмогая страшную боль, выпрямил спину.
- Сбрось кухлянку!
Вот и одежда лежит на земле.
- А теперь развяжи ремень и взгляни на себя, рэккен!
- На-нук, - едва прохрипел он.
Непослушные пальцы кое-как распутали узел ремня Гиттинэвыт, и тот упал к его ногам. Он опустил голову вниз и увидел серый сморщенный живот, который пересекал поперёк огромный, во всю его ширину… рот!
Рэккенами пугают детей. Взрослые их боятся не меньше.
Рэккены – изгои. Бывшие изгои, никем и никогда более не принятые, а ныне - умершие в одиночестве и возродившиеся недоростками со ртами во чреве.
Всё существо их подчинено единственной цели - мстить! Мстить ненавистным, обидевшим их людям!
Теперь он понял вопрос, которым встретила его шаманка. И правильным ответом было: «Ночь».
Ночь, проведённая в яранге, которую он сам когда-то построил...
Боль в животе тут же утихла, как только рэккен осознал себя. Мёртвая плоть, как и мёртвая душа, не болит.
Он ухмыльнулся обоими ртами и поддел с земли клешнёй мешок.
- Теперь остался последний вопрос: зачем я здесь, ты позвала меня? - колыбель тихонько раскачивалась, баюкая пустоту.
Выргыргелеле ничего не ответила. Вместо того, она низко ему поклонилась.
Рэкккен застыл в недоумении. К чему всё это? Тут увидел он на её спине мешок-колыбель, как близнец похожий на свой, внутри которого что-то зашевелилось.
Боль неведома мертвецам, но страх они способны испытывать подобно живым.
Он лишь успел в ужасе открыть рты, но не вскрикнуть, как из мешка на спине шаманки вылетел, будто стрела, синий уродец-ангъяк (младенец-нежить – чукотск.) с распахнутой пастью, полной острых, как иглы, зубов и впился ими в горло рэккена, бывшего когда-то его отцом.