По одной выходят тени, вереницей, не гурьбой,
стоны, жалобы и пени увлекая за собой.
Станут матрицей, не кругом. Тянут цыпочки пуант.
Будут съедены друг другом, ясен-красен фолиант.
Будут мыслить не о примах и секундах свысока,
О Пальмирах и о Римах, что прошли как облака.
Экартэ и аттитюде, аллезгоны и глиссе,
словно устрицы на блюде мятых юбочек плиссе,
с неизбежностию схемы отчуждают имена.
Кринолины или схимы, всюду матрица видна.
Овуляции оваций проповедуя тщету,
уравняет эмиграций и забвенья нищету.
Выбрать то, чего не выбрал и вернуться к одному.
Вновь, под стать Сизифа играм, слово-камень подниму.
В суете или печали незаписанный поток
не пружина из скрижали, а засушенный цветок.
Буквы двигаются плавно, в белый танец попаду.
Не ревнуя к богоравным, пустошь в матрице найду
И над ней зависну тенью, крокозяброю немой,
ужасаясь говоренью повторяющих за мной.
Что мне медленная Лета, хищным Стиксом обойдусь.
Голый задник парапета ждет искусства для искусств.
***
По одной выходят тени, вереницей, не гурьбой,
стоны, жалобы и пени увлекая за собой.
Станут матрицей, не кругом. Тянут цыпочки пуант.
Будут съедены друг другом, ясен-красен фолиант.
Что о терциях и примах мнят секунды свысока?
О Пальмирах и о Римах знают правду облака.
Экартэ и аттитюде, аллезгоны и глиссе,
словно устрицы на блюде мятых юбочек плиссе,
с неизбежностию схемы отчуждают имена.
Кринолины или схимы, всюду матрица видна.
Овуляции оваций обессмертить наготу,
по горбам цивилизаций - лести лестница в цвету.
Чуть расчет со счету сбился, в бровь попали, а не в глаз,
Сон тринадцатым приснился, дробь убавили как раз.
Чуть смычки поизмельчали, неуправленный поток
вырывает из скрижали и пружины, и шесток.
Широка страна державна в хищных пачках балерин.
Не ревнуя к богоравным, позади балетных спин
стану буквой, стану тенью, крокозяброю немой,
ужасаясь говоренью повторяющих за мной.
На искусство нет искусства, тянет башня в небо шприц
чистоплюйского иудства мыльно-оперных жар-птиц.
Илл. С. Орлова