***
В потёмках собственной души
брожу без фонаря,
с тобой в мертвеющей тиши
о главном говоря.
Когда бродили на краю
над вечною рекой,
впивался в руку ты мою
слабеющей рукой.
Шаги так были нелегки,
ты был мне как дитя.
И оставались синяки
повыше от локтя.
О где тех пальцев теплота...
Их след давно истёк.
Зато душа от их следа –
сплошной кровоподтёк.
Я без тебя как без огня
в ночи холодных дней.
Но как же ты там без меня?!
Вот что всего больней.
***
Когда-то проходили тут мы.
На этом брёвнышке сидели…
Теперь «страница недоступна».
Куда же нас с тобою дели?
Тут ходят только наши тени,
целующиеся, в обнимку.
А где же мы-то, самом деле? –
взываю молча к фотоснимку.
Ты чуть глаза прикрыл от света,
а я снимаю и снимаю...
Никто, никто не даст ответа.
Где мы теперь – не понимаю…
***
Нечего ждать и любить больше нечего.
Каждую ночь приходила тоска,
то твою куртку затронув на плечиках,
то лишь при виде простого носка.
Вместе делили и стол с ней обеденный
и твой продавленный старый диван.
Мир, словно молью, печалью изъеденный,
вместе со мною свой век доживал.
Словно пушинку, ту жизнь нашу сдунуло.
Холодно. Стынет зола в очаге.
Это названье ты книжке придумывал,
что прижимаю теперь я к щеке.
Я полюбила вечерние сумерки,
аквамарино-маренговый цвет.
В эти часы все, кто жили и умерли,
нам посылают безмолвный привет.
Жизнь потемнеет и небо нахмурится.
Будут тянуться пустые деньки…
Ну а кто плакать не могут – те курят всё,
дым вместо слёз, и в ночи огоньки.
***
Смотрят на меня глазами окон
призраки любимых и родных.
И луна косит печальным оком,
освещая нас с тобой одних.
Те места, что улетели с дымом,
в памяти нетронуто целы.
Там со мною нерушимо ты был,
там навек прочны мои тылы.
Птицей в ночь летит тоска о друге.
Где ты, моё счастье ни о чём?
Призрак манит, не даётся в руки,
ускользает солнечным лучом...
С той поры, когда была женою,
как-то всё похолодало тут.
Стены оглушают тишиною.
Страшен дом, в котором нас не ждут.
Но ещё свежо, свежо преданье,
как тот вальс кружил с тобой в ночи...
Давними аккордами страданья
нестерпимо музыка звучит.
И несёт она меня над бездной
к тем далёким памятным местам...
Где-то ждёт единый дом небесный,
и мы все как дома будем там.
***
Речь не нуждается в словах -
есть звуки, образы и жесты.
Так мне тебя в любых потьмах
сердечный высветит прожектор.
Вне губ я шёпотов полна,
смакую голоса оттенки,
и, ощутив тебя сполна,
не замечаю холод стенки.
Увы в ура перевожу,
гашу кладбищенские свечи
и речь любви перевожу
я с лунного на человечий.
Открылся в Лете тайный шлюз,
весною задышал гербарий...
Вот ты, вот я, вот наш союз.
Смешон и лишен комментарий.
***
Моё светлое прошлое, посвети
в затуманенное сегодня.
Чем темнее грядущее — тем идти
неохотней по шатким сходням.
Чем темнее и неизвестнее Там,
затаившее злые вести,
тем светлее идущее по пятам
наше прошлое, наше Вместе.
Небо хмурится и разевает пасть,
нити дождика словно путы...
Только прошлое мне не даёт пропасть,
прошлогодним снежком укутав.
В нём как бабочке в коконе будет мне,
как в тепле мехового пледа...
Я не выйду на холод грядущих дней
из комфорта былого лета.
***
Так грубо был разрушен сон
мусоровоза громыханьем,
что его внутренний музон
предстал со всеми потрохами.
Порхало что-то в глубине,
кузнечик скрипочкой пиликал,
и кто-то шёл навстречу мне,
сияло небо чьим-то ликом.
Лежали внутренности сна,
ещё дымясь и воздымаясь,
была себе я не ясна,
не знала, кто теперь сама есть.
Был сон на части расчленён,
не завершивши разговора,
непонят и неутолён,
родившись из такого сора,
что вам не снилось никому…
«О не понять вам, гномы, гномы»,
как мозговую вскрыв тюрьму,
на свет рождаются фантомы.
Мой сон, в коробочку вернись,
в копилку, в лампу Аладдина,
молю, сначала мне приснись,
не тронут мусорной скотиной,
картиной, что не лапал взор,
невидимой, неподцензурной,
в которой счастье и позор
слились с кладбищенскою урной.
Он был мой личный, нутряной,
освобождая дух мой пленный,
моей непознанной страной,
необитаемой вселенной.
Явясь из заповедной зги,
мой сон, зарёванный и рваный,
ножом консервным вскрыв мозги,
что как пружины из дивана
торчат, бесстыдно обнажив
всю сокровенную начинку,
теперь лежит, не мёртв, не жив,
под небом комнатным с овчинку.
***
В глубине засело как осколок,
кошками по донышку скребя...
По ТВ уверенный психолог
полюбить советовал себя.
Но когда сползёт с души короста –
призраки завоют, обступя...
Оказалось, это так непросто –
полюбить любимую себя.
Но когда душа в домашней блузе
и на ней вуали больше нет –
не оставит места для иллюзий
внутрь себя направленный лорнет.
Лучше я в чужих глазах исчезну,
растворюсь в беспамятстве ночей...
Страшно было заглянуть мне в бездну.
Бездне заглянуть в меня жутчей.
***
Я бреду по дорожкам сквера,
где деревья с пеньками в ряд,
чьи убогие флора и сфера
ни о чём мне не говорят.
А внутри – бурелом и чаща,
продираюсь сквозь дебри снов,
к той себе, живой, настоящей,
из глубин коренных основ.
Я траву ногой приминаю,
припадаю к истокам лет,
вспоминаю вас, вспоминаю,
всех, кого в этой жизни нет.
Вспоминаю вас без запинки –
ваши лица, глаза, слова...
Сквозь заросшие мхом тропинки
пробираюсь, сквозь котлован,
смертью выкопанный свирепо,
где подземные бьют ключи,
где дерев вековые скрепы
к нашим тайнам хранят ключи...
Я иду по пустой дорожке,
по следам от былой любви,
молча радуясь каждой крошке,
как синицы и воробьи.
Эти скверы, кусты, скамейки,
жалких ёлочек мягкий плюш –
как пародии и ремейки
диких зарослей наших душ.
***
Нет, я не верю, я в это не верю.
Может быть, всё это чудится мне...
Сами собой открываются двери.
Зашевелится цветок на окне.
Непостижимая тайна механик
вдруг оживляет моё бытиё.
Чувствую рядом чужое дыханье.
Нет, не чужое, родное, твоё…
Ночью приснился мёртвый котёнок.
Бежевый цвет – нереальный окрас...
В дверь он стучался ко мне из потёмок.
Вышла во двор – он лежит там как раз.
Но ведь его я не видела раньше,
как же ко мне он явился во сне?
И всё чем дальше — тем страньше и страньше,
как говорила Алиса в стране.
Где ты? Какой принимаешь ты образ?
Хватит уж, может быть, в прятки играть.
Право же, игры эти недобры…
Я тебя вижу! кончай умирать…
***
Любовь, ты так стара, истёрта,
что различаю на просвет
твой мир туманный, но не мёртвый,
и мой, похожий на Тот свет.
Бреду по жизни еле-еле,
не отличая ночь от дня,
а ты среди всевышних елей
с улыбкой смотришь на меня.
Я слышу, как зовёшь: «Наташа...»
Ищу наш прошлогодний снег
и уплываю в никогдажье...
а будущее плачет вслед.
***
Твою улыбку перепощу
и сохраню на чёрный день,
чтоб в сердца пересохшей роще
в её бы укрывалась тень.
И тёплый голоса оттенок
запрячу меж амурных стрел,
чтобы средь одиноких стенок
он по ночам мне душу грел.
Раскрыт роман Дюма «Амори».
Нет никого и ничего.
Лишь рокот строк как ропот моря...
и тайна горя моего.
***
Вишни распускаются впустую,
и часы напрасно бьют и бьют...
Всё равно когда-нибудь уйду я
в край, где сёстрам серьги раздают,
где в горах насвистывают раки,
и куда Макар гонял телят,
где пойму, что это всё не враки,
где твой голос ждёт меня и взгляд.
В час между собакою и волком
мне порой удастся подсмотреть,
как ты сверху взглядом долгим-долгим
разом останавливаешь смерть.
***
А что, если мы ещё встретимся…
Их тени скользят мимо нас…
А вдруг не кончается этим всё...
Ведь были же знаки из сна.
За нами их призраки следуют,
быть может, в обличье другом.
Но коль постараться как следует,
и вслушаться в то, что кругом...
Чуть притормозите, прохожие.
Вглядитесь в незримый полёт...
Ну что же мы так толстокожи-то?
Душа душе весть подаёт.
Сигналы нам ниспосылаются,
хоть кажется – нет ничего.
Бывает, что в жизни сбывается
и то, что казалось мертво.
Мы жаждем увидеться с милыми,
но страх обознаться: не ты?...
Боимся огней над могилами
и шорохов из темноты.
Мы ищем повсюду подобия
отмычке, лазейке, ключу...
Вы скажете, это утопия.
Загадочно я промолчу.
Что было когда-то потеряно –
вдруг явится, преобразясь.
О, я в этом просто уверена,
что не прерывается связь.
Мелькание улиц открытками
и чей-то замедленный взгляд...
Отдельные фразы обрывками
до нас иногда долетят.
И вдруг словно схватит кто за душу,
как ландышей дух на лугу,
а после бросает — ну надо же,
одну на холодном снегу…
О нашей душе не забыли там,
и эти шаги за спиной,
чтоб ей не споткнуться до вылета
и не заблудиться одной.
Вот нам и подбросят из облака
то то, то другое — лови!
Приметы любимого облика,
намёки забытой любви.
***
Ночью под опущенными веками
мир такой, каким он должен быть –
с лунными мерцающими реками,
с лицами, которых не забыть.
Нет, не спать, закутанными в простыни,
в этот час таинственный души,
а гулять, осыпанными звёздами,
в тишине, вблизи родной души.
Воздух дышит мятой и левкоями.
Ночь нежна, а главное, честна,
позволяя быть себе такою, как
видим её в самых смелых снах.
Тайные миров перемещения,
облака, и тени, и туман –
всё это искусства обольщения,
пестующий нас самообман.
Мир ночной, загадочный, невидимый,
нами он не понят, не прочтён.
Как его отчаянно обидим мы,
если день ему мы предпочтём.
***
Звуки мира медленно стихают,
как бывает лишь перед концом...
Смотрит с неба, криво усмехаясь,
месяц с человеческим лицом.
Я устала, словно Прозерпина,
ад ночной выращивать в душе.
У атлантов сгорбленные спины,
руки разжимаются уже.
Небо – неподъемлемая ноша,
с каждым днём всё ниже, тяжелей.
Месяц вынимает острый ножик,
загоняя в темноту аллей.
Ну, вспори же старую обшивку,
капли звёзд проступят словно кровь.
Это будет платой за ошибку,
за не устоявшую любовь...
На конфорке я огонь убавлю.
(По привычке – как всегда, двоим).
И второй прибор пустой поставлю
перед одиночеством своим.
***
Сменяем шорты на трико,
а зимний день – на вечер летний.
Жизнь умещается легко
меж первой строчкой и последней.
Не успеваю досказать
под утро начатую фразу,
не успеваю осязать –
уходит снег ручьями сразу.
Гляжу в окно – ещё темно,
но только потянусь на стуле –
уж ночь глядит в моё окно...
Опять весы перевернули!
День – ночь, луна – и вновь рассвет…
А где ж обещанное счастье?
Хотела я сказать: «привет»,
а надо говорить: «прощайте»...
***
Теперь, когда бледнеют краски,
скудеет света полоса,
нырнуть с разбега без опаски
в листвы зелёные глаза.
Глядеть, покуда не отыщешь
хоть промельк проблеска любви…
А ты напрасно, ветер, свищешь —
лампаду не задуть в крови.
Я отыщу любую щёлку
хоть в самой непроглядной тьме,
в Сезаме отомкну защёлку,
и солнце улыбнётся мне.
***
Кто Там? Что Там? Покажись!
Приоткрой лицо...
Может, там другая жизнь
с мамой и отцом?
Может, музыка и свет?
Или пустота?
И мигает мне в ответ
Додина звезда.
Вдруг наперерез мечтам
в дверь звонок двойной.
Страшно мне спросить: «Кто там?»
Вдруг это за мной?
Не узнать ни у богов,
ни у карт Таро...
Открываю: никого.
Ничего. Зеро.
***
Но не простыл твой след, ещё горяч,
и не к лицу тебе холодный мрамор.
Попутчик мой, советчик, светоч, врач,
о смерти твоей слух родился рано.
Стихов моих тебя закроет рать.
Прильну к тебе, а ты меня укрой-ка...
Ты не приучен жизнью умирать.
Нет опции такой в твоих настройках.
Но хорошо, что ты не видишь мет
на днях моих, зарубок зла и горя.
Гармония погибла, а момент
её был превращён в мементо мори.
Умчи меня в элизиум теней...
Но нет ещё такого пироскафа.
И дерева качается скелет,
как будто только выбрался из шкафа.
***
Все уходят на удалёнку,
ну а я хочу на продлёнку.
На продлёнку жизни, тепла, любви.
На продлёнку того, что не за рубли.
Хоть немного, боже, продли, продли...
***
Душа наливается ветром высоким
и небом холодным, тоской и слезами.
Её напитают небесные соки,
чтоб снова летела морями, лесами,
в надежде увидеть любимые лица,
что ангелы прячут от нас за горами.
Но в стае, увы, не летают жар-птицы,
она в одиночестве машет крылами.
И нам до конца тосковать по ушедшим,
и руки тянуть за черту горизонта...
И лишь единицам, черту перешедшим,
откроется смертным невидимый контур.
***
В норке, в щёлке, в логове
быть самой собой.
Мне не надо многого,
я в ладу с судьбой.
Хоть такой утраты нет,
что не отнял свет...
Рада всем, кто рады мне.
Всех люблю в ответ.
Чтоб не стала каменной,
неживой совсем,
чтоб из боли камерной
сделать радость всем.
***
Часы идут как заблагорассудится –
то остановятся, то побегут.
Как будто им другое время чудится,
как будто эти стрелки мне не лгут.
На цифре остановятся какой-нибудь,
и я гадаю: почему на ней?
Что в этот час случалось в этой комнате?
Часам на расстоянии видней.
А может быть, ещё случится в будущем,
и в этот час неведомое ждёт?
Кто любящим меня, а может, губящим
в неправильный тот час ко мне придёт?
***
Путь у всех нас неодинаков
и куда заведёт, маня?
Как узнать среди множеств знаков
те, что посланы для меня?
Лист кленовый в ладонь воткнётся
иль звезда подмигнёт с небес –
всё в душе в ответ встрепенётся,
за деревьями виден лес.
Этот мир не чужой – лишь новый,
незнакомый ещё со сна...
И поймёшь лишь зимой суровой,
что внутри навсегда весна.
Ночь темнее – перед рассветом,
чем черней – тем видней звезда.
Если помнить всегда об этом –
будешь счастлива навсегда.
***
Я хотела бы быть не от мира сего.
В мире сём очень много того и сего,
нет того лишь, что с детства в себе мы несём.
Я хотела бы жить только в мире не сём.
Где б шумели в окно дерева, зеленя,
где б любимые тоже любили меня.
Вместо гимнов ворам или сводок с боёв –
голоса по утрам воробьёв, соловьёв...
Я хотела бы жить среди песен и книг,
над строкой ворожить, чтобы каждый в них вник,
чтоб купаться могла в волнах ласковых слов,
не бояться увидеть в знакомых ослов.
Я хотела тебя целиком бы, всего...
Но не надо мне вашего мира сего.
Мне не надо того, что у всех на слуху.
Я хочу только правды, чтоб как на духу.
Где ты мир мой, нездешний, надземный, не сей,
не оглохший, разрушенный, как колизей,
не кровавый, смердящий, глядящий в прицел, –
мир, где каждый бы смертный был счастлив и цел.
***
Тайник, где жалкие игрушки –
воспоминанья и мечты.
Откроешь – выползут зверушки
и все узнают, кто есть ты.
Твои обиды, быт и беды
покажут будущий финал.
И сам узнаешь о себе ты
такое, что ещё не знал.
***
Звёзд перламутровые пуговицы
на чёрном бархате ночей
и жизней пустота и путаница,
кто одинокий и ничей.
Искать заветную звезду мою,
забыть про беды и года.
Идти, как дождь идёт, не думая,
зачем, откуда и куда...
А Бог в хорошем настроении –
ни пасмурности нет, ни слёз.
Любуется своим творением –
земли яичком, что он снёс.
Не думает, забыв минувшее,
в готовности свой плод любить,
что крыска, хвостиком махнувшая,
захочет вдруг его разбить.
В груди как будто связка шариков,
что нашу ввысь взмывают плоть,
которые какой-то шариков
так просто может проколоть…
***
Покой мне снился в облике твоём…
Покой душевный... светлые покои...
И был альков, где были мы вдвоём,
благоухая мятой и левкоем...
Покой не вечный, а другой, такой,
который дышит, облаком окутав,
и гладит чьей-то ласковой рукой,
тела и мысли наши перепутав.
Покоя нет, как счастья и любви...
Они лишь снятся, открывая прорезь
в особый мир, без смерти, без крови,
где не слыхали про тоску и горесть.
Покоя нет… ну может только там,
где острова, лазурный берег, Ницца…
Он нам не по зубам, не по летам,
лишь по мечтам… Он может только сниться...
***
Кто я, тварь ли дрожащая или столп соляной?
Посмею ли оглянуться на то, что осталось за мной?
На те руины-развалины, осколки души живой,
где судеб стволы повалены и всё поросло травой?
На то, что мной наворочено, на горы наломанных дров,
прокрустовски укорочено, отвергнуто из даров,
на сотни слов неотвеченных и незамеченных рук,
невстреченных, покалеченных – увидеть всё это вдруг?..
О как же страшно оглядываться на жизнь свою без прикрас,
когда никуда не спрятаться от мёртвых влюблённых глаз.
А вдруг там ждёт непрощение, обида и неприязнь…
Заслуженное отмщение, законная самоказнь.
Имею ли право высшее на этот огляд назад,
где нету неба над крышами и срублен вишнёвый сад,
иль буду тварью дрожащею и не обернусь вовек
туда, где годы пропащие и мой прошлогодний снег?..
***
Я это поняла сегодня –
не страшно, если Бог не спас.
Он и в аду, и в преисподней,
и руку держит в смертный час.
И нам не разорвать слиянья.
Мы не одни, когда одни.
Вселенной тихое сиянье
затмит аидовы огни.
И даже если нету Бога –
он в слове и в дыханье роз,
он в нас как тайная подмога,
он в каждой клеточке пророс.
***
Вид спорта: бежать от себя,
бежать без оглядки,
играя с тобою, судьба,
то в жмурки, то в прятки.
Вид спорта – купанье в аду,
до крови раздевшись,
нырнув в полынью – в глубину
свою заглядевшись.
Вид спорта – носить Ничего
как гири в квартире,
и то, что дороже всего –
расстреливать в тире.
***
Смотрю туда, где нету ничего,
и вижу то, чего никто не видит, –
что племени и роду ничьего,
что не отнять ни горю, ни обиде.
Ни розовые юности очки
и ни луны пенсне тут не поможет
увидеть то, что помнили зрачки,
что дрожью сохраняется под кожей.
То, что живёт во мне или вовне,
корнями в клетки глубже прорастая,
светящая в ночи свечой в окне,
любовь моя, горячая, простая.
Пусть дом сгорит, рассыпется окно,
она светить в пустом пространстве станет.
Пусть жизнь навеки ляжет под сукно,
любовь и после смерти не устанет.
Кто безоружен – тот вооружён,
он видит невооружённым глазом
всё то, чего обычный мир лишён,
повержен энтропией и коллапсом.
***
Я сегодня уже не вчерашняя,
я другая сегодня совсем.
Всё домашнее я и бесстрашнее,
всё ненужнее делаюсь всем.
Что на завтрак судьба приготовила –
угадаю легко я с трёх раз:
строчки с кровью, чего бы ни стоило,
узнаванье себя без прикрас.
Жизнь исчеркана, но не исчерпана,
места, может, осталось на треть.
Это самое честное зеркало,
заглянуть в него – и умереть.
Но пока ещё строчки колотятся
в туполобость оглохшей тиши,
не устану глядеться в колодец я
очарованной миром души.
***
Всё, что прошло, нам таким хорошим
кажется, ярким, как наяву.
Я настоящая только в прошлом,
а в настоящем я не живу.
Я не умею хором и в ногу,
«все как один», «как все так и я».
Я понемногу живу одиноко,
бывшее счастье впрок затая.
На облака, на деревья, звёзды
мне достаточно посмотреть,
чтобы всё стало ещё не поздно,
чтобы смерть отступала впредь.
Руки с утра подставляю солнцу,
день мой, дай большего, чем деньжат!
Дождик разбрасывает червонцы,
что инфляции не подлежат.
Сердце изыщет любые средства,
лишь бы втереться среди теней.
Прошлое пустит меня погреться,
чтоб в настоящем было теплей.
***
Порою ты меня забывал.
Глаза были — словно дуло.
И исчезала я в тот провал,
и руку тебе тянула.
Ждала, когда растопится мгла,
проснётся иное зренье...
И как костёр в ночи стерегла
те проблески озаренья.
Лечу к тебе на огонь свечи,
ищу души твоей очи.
Узнай меня из своей ночи.
Люби меня что есть мочи.
***
Как листья, судьбы летят отрепьями.
О жизнь, пожалуйста, не пугай…
Кто тянет сверху там наши жребии?
Какой космический попугай?
Кто вертит там эту шарманку с мукою,
какого хочет от нас рожна?
Но нам оттуда слышна лишь музыка.
Одна лишь музыка нам слышна…
***
Я тебе говорю без утайки
всё, что в сердце живо до сих пор.
А вороньи зловещие стайки
вслед злорадно кричат: «nevermore!»
Я пытаюсь задобрить их хлебом,
чтоб услышать другие слова,
и в деянии этом нелепом
бесполезна, смешна, неправа.
Это слово терзает и гложет,
мою душу берёт на измор.
Я тебя обнимаю в прихожей
и читаю в глазах: «nevermore...»
В этой дружбе, тепле и участье
я не вижу надёжных опор.
Я лелею надежду на счастье,
а ворона кричит: «nevermore!»
Не боюсь прилетевшего дрона,
и сказать о войне не слабо,
но боюсь предсказанья вороны,
горьких строчек из Эдгара По.
Никогда я другою не буду,
сколько б вдаль не летели года.
Никогда, никогда не забуду
слов, что ты не сказал никогда.
***
Не гляди пугающе, погоди.
Вечность пока ещё без пяти.
Ну на дорожку ещё посиди.
Не уходи.
Тут без тебя всё шаром покати.
Тикает мина в моей груди.
Смерть, отвали, отболи, пройди.
Всё впереди.
Взмыла душа как воздушный шар.
Я без тебя сирота, клошар.
Испепелил изнутри пожар.
Это кошмар.
Нету тебя – не ищи и не шарь.
Улица та же, ночь и фонарь,
музыка, мусор, морось и хмарь.
Муза, шамань.
***
Всюду тернии и шипы.
Где же звёзды мои и розы?
Нехрустальные сплошь гробы,
где не выцеловать мороза.
Снег струится с небес фатой,
заметает следы подолом...
Это смерть, притворясь не той,
всё засыпала валидолом.
Догорающая свеча,
с наших празднований объедок,
ярко вспыхнула, горяча,
как любовь моя напоследок.