***
Когда однажды смерть пришла
и разделила наше тело,
и до сих пор я не нашла,
где эта линия раздела,
мне стало страшно умереть -
кто будет здесь любить и помнить
и жизнь твою в ладонях греть,
чтобы тобой себя заполнить.
Уж сколько вёсен, зим и лет
храню твой отсвет на лице я,
мой оберег и амулет,
моя пыльца и панацея.
Ты, нас на части раздробя,
за часть меня теперь в ответе.
Люби меня как я тебя,
не оставляй одну на свете.
Ты на туманном берегу,
жизнь переходит в сновиденье,
и я проснуться не могу -
не разминуться с милой тенью.
Пишу сонет ли, ем омлет -
то ль это лето, то ли Лета,
и сколько без тебя я лет
живу по волчьему билету,
жизнь змейкой убегала вдаль,
печаль печалилась и длилась,
и нажимала на педаль,
а я любила как молилась.
Мир чужеродный слеп и глух,
но что-то знаю я такое,
о чём не выговорить вслух,
иначе всем не знать покоя.
Вот-вот зажгутся фонари,
и я войду в ночные двери,
и всё увижу изнутри,
и наконец во всё поверю...
Как пальцами с тобой сцепясь,
сплетёмся под землёй корнями,
чтоб даже там, где мрак и грязь,
мы нашу связь бы сохраняли.
***
Я говорю тебе как перед Богом,
грудью к груди,
словно в бреду иль во сне глубоком:
не уходи...
Жизнь твою выгрызаю зубами,
держа за край...
Я говорю одними губами:
не умирай...
Ты уже там, где простор бездонней,
видишь зарю...
А я всё держу твою жизнь в ладонях,
всё говорю..
***
Я плакала вчера весь вечер,
а ночью ты пришёл ко мне.
И было счастье нашей встречи,
но это было лишь во сне.
Я очень по тебе скучаю
ночами, вечером и днём,
я до сих пор души не чаю
в тебе одном, в тебе одном.
Быть может, ты — цветочек алый,
что так в глаза мои глядел?
Иль голубь странный и усталый,
что улетать не захотел?
Иль ветка надо мной каштана,
что так колышется легко?
Всё, что мне брезжит из тумана
и видится из облаков?
И снова слёзы, слёзы, слёзы
о тайне таящих следов,
о том, о чём стучат колёса
всех уходящих поездов,
о том, что с нами приключилось
на этой маленькой земле,
о том, что с нами не случилось,
о сердце, найденном в золе,
о том, чем мы с тобою были,
о том, чем мы могли бы быть,
о том, как мы с тобой любили,
о том, что больше не любить,
о том, что милого плеча нет,
что я теперь одна в одном...
Но слёзы жизнь не облегчают,
они как дождик за окном.
Ну что мне свечки и иконы,
все эти храмы на крови,
когда преступлены законы,
законы жизни и любви!
Какая глупая преграда
нас не даёт соединить?!
И одному я только рада -
тебе меня не хоронить.
Мы так стары, что снова дети,
где старый дворик, сад и пруд...
А выживать — такое дело,
такой неблагодарный труд.
И снова вечер... ветер... Вертер...
Как медленно плетутся дни...
И некого послать за смертью.
Ведь с нею мы теперь сродни.
Не видеть в будущем — Помпеи,
в закате — раны ножевой...
А без тебя я не умею,
я не умею быть живой.
Но кто же вспомнит, как тут жил ты,
пока не забрала беда?..
Но ты со мною - каждой жилкой,
ты — это радость навсегда.
***
Мне снилось, что разгадан шифр,
с каким я дверь к тебе отверзну:
слова без букв, число без цифр –
и вход свободен в эту бездну.
Проснулась — всё его ищу,
ведь так к нему была близка я…
А я тебя не отпущу!
Да, я тебя не отпускаю!
Подумала, что если вскрыть
мозги и сердце чем-то острым –
фонтаном бы метнулся вскрик,
ночные вылетели б монстры.
Жизнь со свету меня сживёт...
Как мне её тебе отдать бы?
А рана к свадьбе заживёт.
У нас же не было той свадьбы.
Стою у берега реки,
где небо манной осыпало...
Но нет единственной руки,
той, на которой засыпала.
Она зарыта в ров земной,
и на неё навален щебень.
Но я прорвусь к тебе весной
сквозь неразборчивую темень.
И будут улыбаться мне
цветы на земляной подушке,
когда тебе в той тишине
шепну я что-нибудь на ушко,
и грабли будут драить дол,
чтоб слой меж нами стал бы тоньше,
репьи цепляться за подол,
чтоб побыла с тобой подольше.
Плетусь у жизни на хвосте.
Кручу мистическое блюдце...
Я поняла, что ты везде.
И нужно только оглянуться.
***
Всё лишнее прочь, на земле как придётся,
чем хуже — тем лучше судьбе.
Чем меньше земного во мне остаётся -
тем выше взлетаю к тебе.
Закон гравитации будет нарушен
во имя небесной зари.
И чем холодней год от года снаружи -
тем мне горячее внутри.
Пусть бабочки снова слетятся на слово
и крылья себе обожгут.
А я буду жить ради высшего лова,
взлетая на каждом шагу.
Мой внутренний компас давно туда метил,
хотя я земная до пят,
но тронулся лёд мой и пепел мой светел,
и звёзды мне в руки летят.
***
Взяв у смерти бюллетень,
возвращаюсь к жизни прежней.
Надо мной сияет день,
всё нежнее и безбрежней.
Как дитя, открывши рот,
я на мир честной взираю.
Крохи божеских щедрот
собираю, собираю.
То, что на моих весах
перевешивает вечно:
радость детская в глазах,
уголок улыбки встречной.
Облака плывут гурьбой,
так бездумно и бездомно,
что судьбы своей рабой
быть отныне неудобно.
Мои мысли угадав,
небо радугой ответит,
или, бурею обдав,
душу выпустит на ветер.
Чтоб дышала, не гнила,
возродясь из пепла ада...
Господи, я поняла.
Хватит, господи, не надо.
***
Если жизнь копить и помнить,
собирать, благодарить,
в пустоте холодных комнат
тропки в прошлое торить,
выбирать из строк, из сна ли, –
хоть бы клок, да уволок,
заполнять углы сознанья,
сердца каждый уголок,
то от жизни будет тесно
в мире, в комнате, в груди.
Смерти тут не будет места.
Будет некуда прийти.
***
Хочу своею смертью умереть,
чтобы никто не помогал мне в этом.
Чтоб как и раньше оставаться впредь
единственной, любимою, поэтом.
Границы невозможного разъять,
как прутья металлической ограды,
и проскользнуть туда, где реки вспять,
где в встречи обращаются утраты.
Как выпало мне жизнью жить своей,
любить, писать, дышать как я хотела,
так смерть хочу принять своих кровей,
чтобы душа свободно отлетела,
чтоб ни казённых стен, ни мёртвых слов,
а лишь твоя рука в моей ладони,
и голос, что, тоскою уколов,
в моей блаженной памяти потонет.
***
Когда пойду я на распыл
и будет день погож, –
хотела бы, чтоб гроб мой был
на лодочку похож.
В гробу как в лодке поплыву
туда, где ждёт Судья,
и там увижу наяву
все тайны бытия.
Всё, что неведомо уму,
что знать никто не мог,
и что-то, может быть, пойму,
что здесь мне невдомёк.
И понесёт меня мой чёлн
сквозь морок и туман,
увижу я сама, о чём
написаны тома…
Я от неверья излечусь,
и, хоть живым нельзя,
но я уж как-то изловчусь
и дам вам знак, друзья.
***
Смерть заденет нас только косвенно.
Мир оглянется: – где же вы?..
Это форма расплаты с космосом
за блаженство побыть живым.
Были гневными и ленивыми,
не друзья себе, а враги...
Мы обязаны быть счастливыми,
несмотря или вопреки.
Сколько видено, сколько пожито,
ненавидя, скорбя, терпя...
А любовь – это если может кто
нам вернуть самого себя.
Песни ветра, весны и сумерек,
запах сладости на губах...
Те, кто жили, а после умерли,
не оканчиваются в гробах.
***
А если я когда-нибудь умру,
то кто же будет дальше это помнить?
И радость затухающую полнить,
что я ещё откуда-то беру.
И, как корзины в вековом бору,
я наполняю доверху все щели
благодареньем, светом и прощеньем
и улыбаюсь небу поутру.
Мне умереть – как будто бы убить
годами возлелеянные тени,
что прячутся в соцветиях растений
и лепестками губ молят любить.
Мне умереть – как будто утопить
весну и солнце в черноте колодца,
и я тащу себя со дна болотца,
спеша к птенцам, что просят есть и пить.
Я не хочу, о други, умирать,
хоть я не Пушкин и ничем не лучше
тех, чьи следы и голоса всё глуше,
но без меня их обойдётся рать.
Мне победить в неравной той войне
необходимо, хоть и невозможно,
во имя тех, кого люблю безбожно,
и кто ещё нуждается во мне.
***
Прежде чем свечу свою задую,
вспомню всех, кто вспыхнуть ей помог.
Вы меня любили молодую,
той, какой меня задумал Бог.
Та былая канула бесследно,
а куда, и Бог не знает сам...
Только есть и то, что в нас нетленно,
что видно лишь любящим глазам.
И когда коснётся смерть перстами,
слово, что последним прохриплю,
станет не убитое годами,
дольше жизни жившее люблю.
***
Смерть стучится дождём: я вот она.
Жизни лишь на один укус.
И стакан воды, мне не поданный,
губ моих не узнает вкус.
Я не знаю, искать мне где его,
кто приходит, когда усну.
Умереть, обнимая дерево
и вдыхая в себя весну.
***
На портрет долго-долго твой,
на улыбку твою смотреть,
чтоб потом унести с собой,
как бы там ни шмонала смерть.
Отпечатки любимых лиц,
наших памятных мест в лесу,
стопки полных тобой страниц –
контрабандою пронесу.
Как в нас прошлое ни трави –
снова корни его растут,
потому что в состав крови
всё вошло, что любимо тут.
Хоть сто раз назови: вдова,
всё внутри опровергнет: нет!
Это всё о том, что жива,
даже если меня уж нет.
***
Кто этим миром тайно верховодит?
Какие сокрушительные кланы?
Жизнь – это то, что с нами происходит,
когда у нас совсем другие планы.
Когда ты жить с утра предполагаешь,
и глядь – как раз умрёшь, сходив за хлебом.
И всё же на ходу стихи слагаешь,
привычно разговаривая с небом.
Я планами Всевышнего устала
смешить, как будто клоун на экране.
Поплакал бы, ведь я не из металла,
и приложил чего к душевной ране.
Не планы, а мечты в моей лишь воле.
Не отклоняюсь от своей орбиты.
Я вам пишу… Чего ещё вам боле?
Я сердцем навсегда к любви прибита.
***
Я знаю, никогда тебя не встречу,
но вечно от весны и до весны
как дерево, шумящее навстречу,
я буду навевать златые сны.
Чтоб там тебе сквозь шелест или лепет
легко всё было сердцем понимать,
чтобы в земле покоилось как в небе,
как в детской зыбке, что качала мать.
А если дождь идёт – я подставляю
лицо под капли моросящих струй
и мысленно привычно представляю,
что каждая из них – твой поцелуй.
Я получаю от тебя подарки –
листок каштана, зайчик на стекле…
И дней моих последние огарки –
от той свечи, горевшей на столе.
***
Стихами в вечность снова вляпываюсь.
Пегас, пол-царства за коня!
В ту бездну, что ушёл ты, вглядываюсь.
Ну, а она глядит в меня.
Бог удержал меня на краешке,
рассыпав звёздное драже.
По ним приду я как по камешкам...
Мир мёртвых ближе мне уже.
И, кажется, недолго чокнуться
от этих мыслей ножевых.
Сама с собою буду чокаться –
я пью за них как за живых.
Но не вино, там что-то лучше есть,
и облака – как молоко...
Ещё недолго здесь промучаюсь,
и скоро станет мне легко.
***
Когда отринет всё земное,
какой душа прибудет в высь?
Такой, как я, или иною,
как дуновенье, отблеск, мысль?
О быть бы мною хоть немного,
и чтобы там моя душа
тебя встречала, тонконога,
и молода, и хороша.
О как друг к другу мы бежали б –
то ведомо одним лишь снам!
А если крылья – не мешали б
они там обниматься нам.
Смерть не приемлет апелляций,
она сжигает нас дотла.
Но не хочу переселяться
в другие чуждые тела.
Пусть даже рея в эмпиреях...
Мне надо только нас двоих.
И пусть меня как могут греют
объятья косточек твоих.
***
Я в смерти уже на две трети,
иду, но не знаю куда.
Надеюсь я там тебя встретить,
но знать не хочу я – когда.
И пусть мне никто не ответит,
какой нынче день и число,
на этом ли я ещё свете,
иль может на тот унесло.
Я времени не наблюдаю,
счастливее не становясь.
Но, нить Ариадны латая,
с тобой выхожу я на связь.
Я верю, что ты меня слышишь –
твою не вдову, а жену,
когда мой цветочек колышешь
в безветренную тишину,
когда просыпается утро,
когда всё на свете уснёт,
когда на портрете как будто
в глазах твоих что-то блеснёт.
И я растворяюсь в тумане
видений своих кружевных,
которым ещё нет названий
на этом наречье живых.
***
Прошлая жизнь далеко за плечами,
и ведёт меня Млечный путь.
Как тебе, холодно там ночами?
Некому облако подоткнуть.
Знаю, ты иногда приходишь, –
верно, думаешь, что я сплю.
Обнимаешь, милуешь, холишь,
а я не сплю, я тебя люблю.
То пружинка на кресле скрипнет,
то цветок шевельнёт листком, –
и в душе моей что-то всхлипнет,
и луна – словно в горле ком.
Выходя, говорю – куда я,
ты с портрета кивнёшь головой.
Для тебя я всегда молодая.
Для меня ты всегда живой.
***
Когда-то я была живою,
когда в один слились пути.
Но ты стал небом и травою,
а жизнь осталась позади.
Я полюбила птичьи стаи,
ромашки белые во рву.
Я только между строк читаю
и только между строк живу.
Между любовью и обидой,
между прощеньем и виной.
Я как и все лишь только с виду.
Не дай бог стать кому-то мной.
Вся жизнь моя – как сон и небыль,
как бред непринятой любви.
Возьми меня с собою в небо
иль как ромашку оборви.
***
Рубашка с родного плеча
на ощупь ещё горяча,
хотя уж пять долгих лет
тебя в ней простыл и след.
Рубашка – о, береги –
хранит твой контур руки
и след моих губ – гляди
у ворота на груди.
Пришлась тебе в аккурат.
Я помню, как ты был рад,
когда подарила я.
Теперь она лишь моя.
Рубашка в шкафу висит.
Ты не успел сносить.
Как будто не утекло
из тела твоё тепло.
***
Смерть — способ передвижения,
она нас уносит к звёздам.
Там ждёт нас ещё продолжение
и мир, что из света создан.
Причастие, миф, мистерии,
не взятая сердцем планка...
А жизнь на земле – материи
чудовищная изнанка.
Все швы, узлы заскорузлые,
скрываемые от взгляда,
мы носим с эмблемой «русское»
и думаем, так и надо.
Пусть нитки торчат с ошмётками –
наш путь не такой, особый...
А если всё это жмёт кому –
их крепкие ждут засовы.
Не нужен мне путь воинственный,
пещерный, тупой, туземный,
а нужен лишь мой, единственный...
Где тут переход надземный?
***
Ещё недавно ел и спал –
и вдруг собрался тенью быть!
Ты просто без вести пропал.
В подземном царстве где-нибудь.
Ты Эвридика, я Орфей –
ролями поменяемся...
У смерти вырву я трофей,
за всё подряд цепляюсь я.
Я верю, где-то есть тоннель…
Всё это божьи шалости.
Бери, как в песне той, шинель,
пойдём домой, пожалуйста.
***
Я не верю в смерть и в бессмертье.
Будет нечто новое, третье.
Умирающий – не загробыш,
а иного пути зародыш.
Как из кокона и из почки,
словно бабочки и росточки
воплощаемся мы в Иное,
бесконечное и земное.
То, что в нас копилось и зрело,
что светилось и что горело,
и которому станет тесно
в оболочке былой телесной...
Все мы выйдем за эти рамки –
это истина, а не враки.
Я жива этой сладкой бредью –
будет новое, будет третье.
***
Я прячусь в сны, в стихи и в книги,
в тропинки сквера.
Со мной мои родные лики,
мои химеры.
Я устаю, ищу скамейки.
В ногах нет правды.
Но нет её нигде вовеки,
одни утраты.
Живым нет ходу в мёртвом мире
к любви и грусти.
Но буду я играть на лире,
меня пропустят.
Нам дальше жить не получилось,
не спас vitalis.
О, сколько же всего случилось,
как мы расстались...
Что мёртвому, скажи, Гекуба,
они как камень.
Но даже там твои мне губы –
как жаркий пламень.
О кто живой тут и кто мёртвый,
всё вперемешку.
Пока ещё с земли не стёрты –
люби, не мешкай.
Когда-нибудь душой замёрзну
в метельный ветер.
Найди меня, пока не поздно,
на этом свете.
***
Уже без страха я смотрю наверх.
Теперь я знаю, что такое счастье –
тот миг, когда срастаешься навек,
разорванная ранее на части.
Минута тишины перед концом,
над пропастью попытка удержаться,
улыбка перед гибели лицом,
блаженство к дорогой душе прижаться,
в тот миг как я отделится от мы,
с отрывом с кровью памяти о доме, –
вот эта жизнь, что брали мы взаймы –
возьми её, она как на ладони.
***
Когда мне тьма глаза закроет
и спросит: кто я? – за спиной,
я назову тогда, не скрою,
всех, кто любил, кто был со мной.
Кто даровал мне проблеск летний,
кого уже не встречу впредь.
В мой зимний час, в мой миг последний
придут они меня согреть.
И перед тем, как всё потонет,
увижу лица их в слезах.
И будут тёплыми ладони
на стекленеющих глазах.
***
Рио-рита, рио-рита
за душу брала…
А сегодня Маргарита,
Рита умерла.
Знала я о ней немного,
но остался след –
то, что было в ней от Бога –
негасимый свет.
И улыбка как в нирване,
взгляд куда-то ввысь,
и как в красном сарафане
праздновала жизнь…
Так душа была открыта,
так мудры слова…
То не смерть начнётся, Рита,
новая глава.
И отныне независим
путь от бренных лет.
От твоих прекрасных писем
мне остался свет.
***
Нет, не конец, даже если конец,
всё лишь течение.
И побеждается смертный свинец
тайным свечением.
Помни об этом в горе, в беде
и над могилою.
Тех, кого любим – любим Нигде
с новою силою.
Даже когда мы остались одни –
всё не кончается.
В небе сияют ночные огни,
чтоб не печалиться.
Даже когда наступает конец,
песенка сыграна,
помни, что ты ещё только юнец,
всё будет сызнова.
***
Родная фотография могилы
с улыбкою бессмертною на ней.
Всё не прошло, но всё мне стало мило
и освещает сумеречность дней.
Ты там, и всё на месте. Только ты ли?
И там ли ты, иль ускользнул туда,
где под покровом пепла или пыли
живут все наши прежние года?
Ты здесь, со мной, на краешке подушки,
а не в земле и не на небеси.
Звучат стихи и замолкают пушки,
и светит мне высоко нота си.
А нынче облаков шла переплавка
и облик твой похожим был на треть.
Но пьяница, что плюхнулся на лавку,
не дал мне этот ребус досмотреть.
Мы так с тобой играем ведь, не правда ль?
Ты прячешься за облако, за дом.
И я недаром этой ветке рада,
что дотянулась до меня с трудом.
Ни разу ни на миг не усомнилась,
что ты живой и что навеки мой.
Нет, мне не показалось, не приснилось...
Я не к себе, я к нам иду домой.
***
От прошлого остался дым.
Я в этой дымке — невидимка.
Не видно улицам пустым
души со смертью поединка.
Кружится дней веретено
и ничего не происходит.
Там кто-то ждёт меня давно
и, не дождавшись, в ночь уходит…
Постой, постой, не уходи,
останься в этой длинной ноте,
застынь улыбкою в груди
и строчкой зыбкою в блокноте.
О смерть, помедли, отвали,
перекрути конец в начало.
А вдруг там ждёт меня вдали
то, что ещё не повстречало.
***
Уж если упала в бездну –
попробовать полететь,
уж коль всё равно исчезну –
то что я теряю ведь?
Не женщина и не птица,
не вить своего гнезда,
но имя твоё святится
далёкое как звезда.
Я сделала всё, что только
смогла на своём веку.
Осталось ещё пол-столько –
всё то, чего не могу.
Наступит конец студёный –
а он всё звенит, юнец –
судьбы моей забубённой
заливистый бубенец.
***
Никто из вас не позвонит
и мой порог не переступит,
как дальше жить, не объяснит,
не скажет, как меня он любит.
Их больше нет, их больше нет,
а я понять это не в силах.
Растаял прошлогодний снег.
Мои любимые в могилах.
Но вы ведь плоть моя и кровь,
и этот снег во мне не тает.
Не похоронена любовь.
Она вокруг меня витает.
Её, как ветер, не унять,
что занавеску мне колышет.
Но не обнять, но не обнять
и милый голос не услышать...
***
Ты знай, что всё ещё покуда мой,
из сердца луковки взращён,
и облаком меня укутывай,
как некогда своим плащом.
Не отпускает, не прощается
твоё печальное лицо,
жизнь не кончается, вращается,
как обручальное кольцо.
Как хорошо, что помнишь ту ещё,
что от безлюбья Бог упас.
Всё заживёт до свадьбы будущей,
её ведь не было у нас.
***
Уже не рукой, не губами,
а только незримым крылом
коснуться… а позже – гробами,
разлуку пройдя напролом.
Над нами один будет купол,
который на смерть наплевал.
Когда-то мне ближе был угол,
теперь полюбила овал.
И будет там общее фото,
где мы с тобой двое в одном,
что сделано было в субботу
на вечере очередном.
Ты так улыбаешься, милый…
Очки запотели слегка.
Четыре шага до могилы
и так далеко облака.
Не слышно земных им молений,
плывут, за собою маня...
Цветы обнимают колени,
как будто ты держишь меня.
Ни мысли, ни сна и ни духа –
ничто от тебя не таю.
К земле прислоняю я ухо
и слушаю душу твою.