***
Помню себя в нежно-розовом платье,
вечер на юге, похожий на сон,
как мы кружились с тобою в объятьях
под невесомый французский шансон.
Первые встречи… Любимые плечи…
Но всё далече уплывшее прочь…
Старости нет – только утро и вечер.
Только лишь день – и внезапная ночь.
Волосы ивы запутает ветер,
в небе высоком – стрижей виражи...
Чёрная жизнь моя в розовом свете,
в вальсе прощальном меня закружи.
***
О чувства первого громада!
Бегу, от всех его тая.
Ещё не тронута помадой
улыбка красная моя.
Я — это ты, ты — это я...
Не знала ни стыда, ни горя
любовь без права и венца.
И ты встречал меня у моря
в рубашке цвета огурца.
И счастью не было конца...
Как обнимали, целовали –
всё помнит купол голубой.
Любовь кружит над головами –
кругом любовь, одна любовь.
И всё, что было – будет вновь...
На пятки годы наступают,
а я живу в своём бреду.
В трамвае место уступают,
а в жизни места не найду.
И у небес его краду.
А время лечит и калечит,
срывает зимние бинты.
Я обниму себя за плечи –
и буду думать – это ты...
Как первый луч из темноты.
***
Появись, как облачко, появись,
озаряя розовым перламутром…
Загорись как звёздочка, загорись,
и не гасни больше на небе утром.
Тянет в прошлое лишний вес души.
Не стрясти любовь с себя словно грушу.
Придуши во мне или притуши
пламя адское, рвущееся наружу...
Оживи хотя бы во сне на миг,
улыбнись уголочком рта, как бывало.
Сколько было чудесных минут таких...
Я-то думала, их у меня навалом…
***
У радости есть утро,
а у печали — ночь.
Пустыня или тундра –
душа моя точь-в-точь.
Задрапирую горе,
принаряжу тоску.
Представлю нас у моря
босыми по песку.
Тот самый образ счастья,
что заберу с собой,
что станет мира частью,
полоской голубой.
За дымкою тумана
невестится заря,
высокого обмана
спасение даря.
В мечту свою одета,
тот берег берегу
и верится, что где-то
ты ждёшь на берегу.
***
Когда мне было где-то лет двенадцать –
мне повстречался некто, седовлас.
Нет, он не предлагал в кино мне сняться,
он был не прохиндей, не ловелас.
Мы с ним бродили по дорожкам парка,
он мне читал истории из книг.
И я не знала, что за нами Парка
следила зорко в этот самый миг.
Он подарил мне на прощанье Грина,
лукаво улыбаясь из усов,
и надпись ни о чём не говорила:
«Желаю тебе алых парусов».
Пройдут года, и будет Грин прочитан,
и понята любви и жизни соль.
И стала та мечта моей защитой,
и Грэй приплыл, и я была Ассоль.
Спасибо, седовласый незнакомец,
за предсказанье будущей судьбы,
что вывело из затхлости околиц
и к морю привело мои следы.
И пусть уже мечтами небогата,
и Грэй уплыл давно за небеса,
но все мои кровавые закаты
на алые похожи паруса.
Они всё так же по ночам мне снятся,
как по песку бегу к тебе босой,
и я, хоть мне давно не восемнадцать,
в душе всё та же юная Ассоль.
***
... розового платья никто не подарил!
М. Цветаева
Розовое платье на морском закате,
как его беспечно ветер развевал.
Розовые клипсы, розовая скатерть,
вечер был прозрачен, ветренен и ал.
А потом попали мы в бурлящий ливень,
убегали вместе от гремящих гроз.
О прости, Марина, что была счастливей,
что была любимей, в платье цвета роз.
Волны били в берег и ласкали ноги,
облеплял колени мокрый крепдешин.
Мы с тобой как дети прятались в берлоге
и объятьем жарким ты меня сушил.
Как бы зло ни выли бешеные вьюги,
как бы ни страдала от людских горилл,
но всегда со мною, как на жарком юге
розовое платье ты мне подарил!
***
Марине Бог ни розового платья,
ни сада не послал на старость лет,
поскольку в этом мире – о проклятье! -
не доживал до старости поэт.
О мир, палач в малиновой рубахе,
наш сад души рубить ему пора,
невыносимо-деловой Лопахин,
(за сценою – удары топора).
Прислушайтесь – сады повсюду рубят,
росток, цветок, невинное дитя.
Не любят, не лелеют – душегубят,
и убивают походя, шутя.
А шар земной вращается в угаре –
Содом, дурдом, извечный серый дом...
Как у Пикассо девочка на шаре,
на нём я балансирую с трудом.
***
Серовато-розовое небо,
переливы цвета жемчугов...
Вот такое платье если б мне бы
иль обложку к томику стихов!
Нарисуешь – не поверят – что ты!
Неправдоподобно хорошо.
Как стишок по гамбургскому счёту,
где не виден ни единый шов.
Эти серо-розовые ноты –
тайная мелодия всего...
Как любви широты и длинноты,
что не ищет в мире своего.
Это утро лишь для нас с тобою
нарядилось – выглянь, посмотри –
в палевое, серо-голубое,
с пояском из розовой зари.
***
Только отблески, только блики
от того, что пылало в нас...
Как закат этот солнцеликий,
опускаясь, медленно гас...
А когда фонарные бусы
ночь нанижет на нить аллей,
и луны золотое пузо
замаячит средь тополей,
вот тогда наконец настанет
мой поистине звёздный час.
И любовь из стихов восстанет,
улыбаясь, летя, лучась…
***
Закат как промокашка розовый
мне нежно слёзы промокнул.
«Не приставайте к ней с вопросами».
Живу теперь лицом к окну.
Я умереть хочу в том розовом,
что мне подарено тобой.
Весь этот мир, родной и бросовый,
я промокаю всей собой.
Не забывай меня и ты хоть там,
не забывай мне слать привет.
Прощальный выдох будет выходом
в наш новый дом и Высший свет.
***
Что осталось от тебя? Изданные книги,
что на полках твоей ставлены рукой.
На портретах с утра солнечные блики,
на кассетах – ура! – голос дорогой.
Что осталось от тебя? Куртки и рубашки,
что помадой невзначай мазала не раз.
Всё впитала душа словно промокашка
и навек обрела розовый окрас.
Что осталось от тебя? Жизнь моя осталась,
чтоб оплакивать тебя до скончанья дней.
Это то, что даёт победить усталость,
защищает, хранит, делает сильней.
Что осталось от тебя? Три заветных слова,
что шептал горячо в пламенной ночи.
И душа как цветок оживает снова,
лишь коснутся её памяти лучи.
Что осталось от тебя? Наша жизнь осталась,
что храню как могу и дышу над ней.
Моя радость в слезах, горестная сладость,
ты со мною в груди до скончанья дней.
***
И пряди легкокрылы,
и жилка на виске,
и счастье говорило
на птичьем языке.
И облака ваялись,
и всё казалось сном,
и мы с тобой валялись
на лежбище лесном.
Был мир предельно сужен -
лишь губ и сердца пыл,
и мне никто не нужен
на целом свете был.
Ты реешь в эмпиреях,
но память так остра,
что до сих пор я греюсь
тем пеплом от костра.
Нелепо, что ты умер,
что ты уже не тот.
Наверно, это юмор,
как чёрный анекдот.
Всё тише и укромней
свиданья в облаках…
Я помню, помню, помню
все жилки на висках.
***
Не задаёт вопросов
истинная любовь.
День её нежно-розов,
вечер её лилов.
В лиственном вальсе кружит,
в золоте фонари...
Ты не ищи снаружи,
это живёт внутри.
Не убоясь морозов,
свой излучает свет.
Не задаёт вопросов,
ибо не ждёт ответ.
Спрашивает ли солнце
у поднебесных тел,
может, кому-то жжётся,
может, кто не хотел?
Спрашивает ли дождик
в знойный весенний день,
не напоить ли позже,
или убраться в тень?
Нет, изливают щедро
струи свои, лучи.
Так подставляй же недра,
радуйся и молчи.
Благодаря любови
зрячи и не немы,
мы оживаем в слове,
выхвачены из тьмы.
И бесполезно рваться,
биться в крови зари...
Эта дверь открываться
может лишь изнутри.
***
Из раковины выскользну моллюском
и уплыву в безбрежные моря...
Не уместит души в пространстве узком
та раковина прежняя моя.
На небе я тебя не разглядела
и на земле следа не отыскать...
Но океан укроет оба тела,
и волны будут нежить и ласкать.
Нас молодыми помнит это море,
солёной облеплявшее водой,
когда к тебе из пены как из горя
я выходила на берег седой.
Мы будем плыть и плыть с тобой как рыбы,
среди растений, водорослей, мха,
а сверху будут нависать обрывы,
держась на тонкой ниточке стиха…
***
Мы с тобой порознь остались одни.
Полые ночи и нищие дни...
Долго ты солнце держал, не гасил.
Больше, боюсь, не останется сил.
Больше не видеть тебя не могу.
В сумерках мысли и сердце в снегу.
В небо заплыть далеко за буйки,
чтобы мы не были так далеки…
Жизнь истончится и вытечет кровь,
я обменяю её на любовь,
пусть мне не выиграть боя с судьбой,
всё обменяю на встречу с тобой.
Зябкая музыка… Вальс- снегопад...
Помнишь, как шли мы с тобой наугад,
грелись в подъездах у всех батарей...
Прошлое, сердце моё обогрей…
Вот расступились январские вьюги,
вижу картинку в волшебном луче:
мы с тобой пьём и смеёмся на юге,
кружимся в вальсе, рука на плече…
Выпросить встречу у нашего Сочи,
вымолить радость у гор и морей...
Но приближаются стрелки к полночи.
Бог-вышибала стоит у дверей.
***
Мечта моя, нелепа и проста,
пригрелась на груди моей змеёю:
исчезнуть без могилы и креста,
зависнув между небом и землёю.
И улыбаться вам издалека,
не отражаясь в зеркалах и взорах,
а словно месяц или облака –
в весенних лужах, реках и озёрах...
И видеть не глазами, а душой
то, что лицом к лицу не увидали.
Какой мне путь откроется большой,
какие сверху розовые дали!
Живу между сегодня и вчера,
расплачиваясь участью Орфея.
Вот, кажется, глаза лишь продрала,
как их спешит закрыть ночная фея.
Вот, кажется, лишь только родилась,
а смерть уж дышит сумрачно в затылок.
А я ещё любви не напилась,
как вдруг – «замри», и всё навек застыло.
Душа – осиротевшая вдова,
сломался несгибающийся стержень.
И только дети – нищие слова –
её ещё на белом свете держат.
Меняются местами тьма и свет,
то ангел нами правит, то исчадье.
Открылись губы, чтоб сказать «привет»,
а надо говорить уже «прощайте».
***
Смотрят на меня глазами окон
призраки любимых и родных.
И луна косит печальным оком,
освещая нас с тобой одних.
Те места, что улетели с дымом,
в памяти нетронуто целы.
Там со мною нерушимо ты был,
там навек прочны мои тылы.
Птицей в ночь летит тоска о друге.
Где ты, моё счастье ни о чём?
Призрак манит, не даётся в руки,
ускользает солнечным лучом...
С той поры, когда была женою,
как-то всё похолодало тут.
Стены оглушают тишиною.
Страшен дом, в котором нас не ждут.
Но ещё свежо, свежо преданье,
как тот вальс кружил с тобой в ночи...
Давними аккордами страданья
нестерпимо музыка звучит.
И несёт она меня над бездной
к тем далёким памятным местам...
Где-то ждёт единый дом небесный,
и мы все как дома будем там.
***
В жизни я как в лесу,
вижу всё лишь почти
на голубом глазу,
в розовые очки.
Перед собой честна,
знаю, что снова зря
вечная невесна
имени мартобря.
Пусть мой мирок убог,
сердце, ты ворожи.
Не покушайся, Бог,
на мои миражи.
Сладостное Ничто
словно заря встаёт.
Верую только в то,
что мне дышать даёт.
Жаль, что едва-едва -
и уже без следа,
что пришла на раз-два,
а уйду навсегда.
***
У меня другие праздники и будни.
На часы смотрю, когда увидеть надо,
сколько времени осталось до полудня,
до полуночи, рассвета и заката.
На планете не оставила следа я,
утопая в неба розовых отливах.
Я часов уже давно не наблюдаю.
Это признак безошибочный счастливых.
Здравствуй, осень, за минуту до распада
душ зелёных до кострами опалённых.
Люди кружатся под вальсы листопада...
Это признак безошибочный влюблённых.
***
Наивная музыка голову кружит,
легко обнимает за плечи…
Как будто вот-вот все границы нарушит
и нас от разлуки излечит.
Любимая музыка верхнею нотой
выводит меня за пределы,
в иные высоты, глубины, длинноты,
куда я как в воду глядела.
Когда-то внимали мы ей, засыпая,
как музыке волн у причала.
Теперь на неё я иду как слепая…
И ставлю пластинку сначала.
***
Ты любил меня светлой, воздушной,
золотой, завитой, молодой.
Полюби меня старой, ненужной,
неказистой, больной и седой.
Отражась в зеркалах, обижаюсь
на безжалостный времени след.
Я всё больше к тебе приближаюсь
по обшарпанной лестнице лет.
С каждым днём мы всё ближе и ближе.
Но любовь — не источник утех.
Полюби меня чёрненькой, слышишь?
Белоснежка завидна для всех.
Что ты скажешь, увидев морщины
и поблёкшие пряди волос...
Мы пред старостью все беззащитны,
если б встретиться нам довелось.
Но я знаю — осушишь мне щёки
поцелуями жарче весны,
и их будет без счёта, без счёта,
и объятия будут тесны.
Ты полюбишь как прежде — любую,
пусть я буду один лишь скелет.
И иду я наощупь, вслепую,
в твои руки по лестнице лет.
***
Зря заждалась меня плита,
не шью, не мою, не стираю,
я важным делом занята –
черты случайные стираю.
Но сколь же много этих черт –
корявых линий, грязных пятен...
До дыр истёрся мой мольберт,
а мир всё так же неприятен.
О сколько розовых очков
и сколько нужно медитаций,
чтобы уверить дурачков
в эффекте этаких мутаций.
Пусть всё отвратней и подлей,
пусть к жизни буду я пристрастна,
но, отвергая ваш елей,
я всё ж скажу, как Галилей:
а всё-таки… она прекрасна!
***
Говорят, не грустить и тебя отпустить,
в этом высшая мудрость и милость.
Но мне это – как руку свою отпустить,
что над бездной за куст уцепилась.
Нет тебя, нет тебя – не привыкну никак,
ни на кухне, ни в нашей кровати.
Снова месяца крюк, вопросительный знак
нарисован в оконном квадрате.
Проходя сквозь горнило сжигающих дней,
закалялась и крепла в беде я.
Чем больней – тем строка горячей и сильней, –
так кирпич, обжигаясь, твердеет.
Но и камень порою пробьёт на слезу
от земной всеобъемлющей боли...
Я Сизифову ношу покорно несу
и спросить не пытаюсь, доколе.
Потому что движение – всё-таки жизнь,
хоть в безумной пустой круговерти.
Ты за руку мою, умоляю, держись,
я теперь не отдам тебя смерти.
***
Под утро сон не отпускал, маня,
под веками мозаика крутилась...
Мой личный Бог всё знает про меня,
и я сегодня в этом убедилась.
Пока я вижу эти небеса
и лунный камень в облачной оправе,
пока я слышу птичьи голоса –
я сетовать на жизнь мою не вправе.
В свои стихи как в зеркало смотрюсь,
и будни мои праздничны и праздны.
Тоска смиренна и нарядна грусть,
и ничего не целесообразно.
Я в розовый бинокль вижу мир.
Достойного любви там очень много.
В душе горит не гаснущий камин.
Да, я одна, но я не одинока.
Единственна… как все мы на земле.
Отмечена… и с неба светит око,
чтобы душа всегда была в тепле,
чтобы земля была не одинока.
***
Пора уж помудреть и примириться
с тем, что судьба обносит на пиру.
Ловлю в ладони листья, словно лица,
с которыми в обнимку я умру.
Уж не до жира — рыцаря и принца,
пускай им спится на страницах книг, –
но – до вечерней розовой зарницы,
с которой слиться в свой последний миг…
***
Когда кругом одна кромешность –
мне свет невидимый ясней.
Как в облако вплываю в нежность
и обволакиваюсь ей...
О ты, души моей потреба,
пари и плачь, гори вдали.
Земля в дожде — жилетка неба,
а небо — эталон земли.
Зачем и кем дано нам это -
забытый запах, прошлый снег,
размытый контур силуэта
и эхо слов, которых нет?
Чужих людей родные лица,
обрывки непонятных фраз,
всё это было или снится,
и сбудется ещё не раз...
Пойти опять на наше место,
надеть твой жемчуг и финифть,
стихи затеять словно тесто,
день словно песню сочинить...
Чтоб было светлым без печали,
весёлым облако из грёз,
чтобы в конце всё как вначале,
и праздник хоть бы раз без слёз.
***
Когда всюду мрак – не укрыться в тени,
за линзами розовых стёкол...
В пространство высокое руки тяни,
где сгиб в одиночестве сокол.
И небо, и ветер – всё это про нас...
Но я не Шагал и не птица,
я так высоко забралась на Парнас,
что вряд ли сумею спуститься.
Там свет ослепляет своей синевой,
с душой в поединке встречаясь...
Но мир изменяется, и за него
я больше уже не ручаюсь.
Да будет всё то, что живёт вопреки,
всё то, к чему дышишь неровно.
Да будут чисты мои черновики,
исчёрканы, но – чистокровны.
***
Ты ушёл, но оставил мне тень твою возле,
отголоски тревожные скрипа полов...
На мне словно загар – нестираемый отсвет
твоих ласковых взглядов, объятий и слов.
Я живу в ожиданье немого ответа,
что кофейная гуща таит и зола.
Никогда не забуду, как ты с того света
разноцветные шарики мне посылал.
Когда вышла сомнамбулой полночью душной
и с балкона всё бездной манило вокруг –
связка шариков розово-белых воздушных
мне слетела с нездешних спасительных рук.
И тогда мне одной было внятно, откуда,
трепеща надо мною — ну вот же, лови! –
это розово-белое лёгкое чудо
прилетело напомнить о вечной любви.
Это всё не конец, есть ещё послесловье,
детским жестом вселенной мне боль утоля.
Как и прежде я у твоего изголовья,
только вместо подушки пуховой — земля.
Тяжесть камня вдруг переплавляется в нежность,
сердце лёгкое тянет как волка в леса,
сквозь земную безгрешность, минуя нездешность,
под ладони твои и родные глаза.
***
Когда-нибудь, не на этом свете,
а может быть, не на этой планете,
но всё будет так, как хочу.
В каком-нибудь древнем плюсквамперфекте,
иль новом ещё небывалом проекте -
прижмусь к твоему я плечу.
Сквозь дождь и туман, сквозь пространство и время,
в угольное смерти ушко
проникну, приникну, всем телом согрею,
всю жизнь прошепча на ушко.
Я стрелки часов обломаю и выброшу,
сожгу все календари,
но я тебя выношу, выгрызу, выпрошу
у розовой этой зари.
А солнце горит, как рана,
и мне говорит, что рано.
***
Плотное, подсвеченное розовым,
облако сияло надо мной...
Это то, что держит словно тросами,
что понятно только мне одной.
Как же вы не видите, прохожие,
то не просто облако и куст.
Это люди, хоть и непохожие…
Но ваш взгляд так будничен и пуст.
Вот Марина понимала, слышала,
что тот куст хотел её души...
Я, быть может, потому и выжила,
что со мною были миражи.
***
Дождик шёл, шелестел, нашёптывал,
закрывая небес экран,
что во мне сохранён скриншотами,
чтоб никто его не украл.
Не беда, что вокруг убого всё –
и в тиши, и в ночной глуши
достаю из себя как фокусник
всё что надобно для души.
Лишь почую слегка неладное –
как лекарство глотаю впрок
десять капель дождя прохладного,
Пастернака десяток строк.
Это сумеречное облако,
нежно-розовые мазки...
и вытаскиваю, как волоком
жизнь из холода и тоски.
А пригасится чуть горение –
распахну окно до зари,
и сдвигается фокус зрения,
и меняется всё внутри.
Строй дворец из воздушных кубиков,
что прочнее любых основ,
словно краску из пёстрых тюбиков,
суть выдавливая из слов.
Чтоб играть дорогими смыслами,
на палитре смешав в одно
сладость мёда с плодами кислыми,
высь небес и земное дно.
***
По трещинкам на асфальте,
по линиям на листке
гадаю я как по карте,
что ждёт меня, где и с кем.
О линия, покажись мне,
и вот она, се ля ви:
короткая, что у жизни,
и длинная у любви.
В асфальте уходит в землю,
а в листике рвётся ввысь.
Я линиям этим внемлю.
О Боже, не ошибись!
Храни в земной круговерти,
в моей судьбе удлиня
любовь, что длиннее смерти,
и жизнь, что длинней меня.
***
Из пены сирени рождается лето,
из первого слова — строка...
Пусть в музыку вновь не вернётся всё это,
как в прежнюю воду — река,
пусть всё будет дешево или сердито,
ведь главное — жизнь, а не тлен.
О как хороша на песке Афродита,
стряхнувшая пену с колен!
Пусть грязными будут следы и потёки,
но ты выбираешь to be.
Довольно влюбляться сквозь розовость стёкол,
ты чёрненьким мир полюби!
***
Сколько было мной рук отпущено,
не удержанных над пучиной...
Сколько было любви упущено,
просиявшей свечой в ночи нам…
Сколько было мне Там отпущено
заблуждений, грехов, ошибок?
Сколько мне ещё тут отпущено
милых глаз, голосов, улыбок?
О вина моя и тоска моя,
с моей жизни снимая слепок,
отпусти мне… Не отпускай меня…
Дай вздохнуть ещё напоследок.
***
Беспечно открытая рама
туда, где листва, синева...
Извечно открытая рана
любимому – вечно жива.
А если края зарастают
травой на забытой тропе,
и боль твою душу оставит –
то что-то умрёт и в тебе.
Так вот и кормлю в себе зверя,
и ноша мне не тяжела.
Я в чёрную раму не верю,
а в рану, что в ней ожила.
***
Мелькает снег, слепой, напрасный –
ему не жить уже весной.
Но чистый свет его прекрасный
всегда во мне, всегда со мной.
Земные раны скроют травы,
но след любви моей больной
то розоватый, то кровавый,
всегда во мне, всегда со мной.
А ты далёко и глубоко –
в своей обители иной,
но как за пазухой у Бога –
всегда во мне, всегда со мной.
Снег – словно белые одежды...
Мой дом, мой мир, моя семья,
любовь, и вера, и надежда,
вы все во мне, но где же я?
Я имярек в пространстве неком,
а то что прежде было мной –
погребено под вечным снегом,
смешавшись с болью и виной.
***
Я стучу в окошко небесной обители
и прошу неведомо там кого:
выдай мне желаемое за действительное,
выдай желаемого, всего одного.
Знаю, что скажете — где это видано,
так ведь не принято у людей:
сколько вымечтано – столько и выдано –
на, распишись, получи, владей!
Но обращаюсь я к нежити заново,
видя блуждающие огни:
ты утешаешь, меня не обманывая,
а ты обмани меня, ты обмани.
Знаю, что всё это безответственно,
и подавляю невольный вздох...
Если желаемое не действенно –
значит, бездействующий там Бог.
Выдай хоть ради прикола, выходки,
ну что тебе стоит поворожить…
Я просто не вижу другого выхода.
Мне без желаемого не прожить.
Это розовое очковтирательство,
вымысел на голубом глазу –
всё для того, чтобы не утратить всё,
принимая за божью росу.
***
Не причитаю: где ж ты,
даль превращая в близь.
Я собираю надежды,
которые не сбылись.
Свадебные одежды,
праздничные слова…
Умершие надежды
как сухая листва.
Их у меня гербарий,
бабочки на игле…
Боже меня избави
оглянуться во зле.
В сердце вбираю нежно
то, что жизнь не дала…
Слава тебе, надежда,
что хотя бы была.
Слёзы божьей росою
светятся на челе.
Я танцую босою
на разбитом стекле.
***
Мой дневник, мой двойник, мой тайник,
где как в башне горящего танка
прорывается жизни гнойник,
и судьба, и душа наизнанку.
Неужели же всё это я?!
Я с собою такой незнакома,
где впадает моя колея
не в Каспийское море, а в кому.
Сколько сточных скопилось там вод…
Мне казалось, что с ним – безопасней,
что дневник – это громоотвод,
а он лишь репетиция казни.
Я живу в мире звуков и книг,
вашу душу поэзией грея...
Но не видели вы мой дневник,
как портрет пресловутого Грея.
***
Мой личный ад, включающий войну,
болезнь, распад, молчание, вину,
разлуку, невозможность вместе быть
и муку помнить всё, что не забыть.
Мой личный рай, включающий любовь
с рожденья и до смертного одра,
распахнутость для радости любой,
пригоршни света, сладости, добра.
Что хочешь и что можешь – выбирай,
пол-царства или быстрого коня,
что перевесит — ад мой или рай,
зависит большей частью от меня.
Мелькает пёстрых дней калейдоскоп,
качает совесть чаши на весах.
А Бог глядит оттуда в телескоп,
и небо всё в алмазах и слезах.
***
Среди затяжного ненастья
и в пасмури горестных дней
растут свои цветики счастья
меж глины, песка и камней.
Безрыбье, бесцветье, безлюдье…
и вдруг – словно лучик во мгле.
Живите, растите, малюйте
всё то, чего нет на земле.
В ночи непроглядной, беззвездной
пусть светлое будет пятно.
Украсим черёмухой бездну,
коль падать в неё суждено.
***
Где затерялся мечты моей след,
в гаванях давних, заливах?..
Если прожить ещё сколько-то лет –
то непременно счастливых.
Пряник ли жизнь припасла или плеть,
что там из ассортимента...
Если когда суждено заболеть –
чтоб для других незаметно.
Я бы хотела не тлеть, а гореть,
в души вписаться курсивом...
Если настанет пора умереть –
пусть это будет красиво.
***
Украсим свой нищий рай
гирляндою и звездой.
Причешем души раздрай –
не мучай пока, постой.
Пусть передохнёт тоска,
умолкнет на пару дней.
Пусть будет мечта близка
и люди ещё родней.
Мы встретимся за столом
средь старых любимых блюд
и будем дышать теплом,
как ни был бы холод лют.
Зажги меня, словно ель,
не дай потухнуть глазам.
Услышь меня сквозь метель,
откройся мне, как Сезам.
Мы празднуем Новый год,
забыв на единый миг
о грузе своих невзгод,
о мире, который сник,
о тех, кто сейчас в слезах,
о тех, кто сейчас в гробах…
Смешинка в твоих глазах,
грустинка в твоих губах.
Мы пробуем ворожить,
как пробуют лёд, скользя...
Мы робко пробуем жить,
хоть знаем, что жить нельзя.
***
Среди чёрных деревьев, замёрзшей реки
я ищу то, что греет всему вопреки.
Сердце рвётся на части, но там в глубине
вылупляется счастье на выручку мне.
О мой друг сокровенный, которым дышу,
в своих жилах и венах все годы ношу,
между нами пустыни, леса и моря,
но вовек не остынет там радость моя.
Ты за гранью земного, за гранью времён,
в твоём имени много любимых имён,
я с тобою не буду среди облаков,
я тебя не забуду вовеки веков.
***
Как я небеса ни просила,
но время моё истекло.
Спасибо, спасибо, спасибо...
Мне было с тобою тепло.
Сейчас, когда мир стал крамолой,
когда и родство — криминал,
так сладко мне словом аморе
украсить унылый финал.
Оно пахнет солнцем и морем
и прядью любимых волос,
немного разлукой и горем
и тем, что ещё не сбылось.
Я помню про мементо мори,
но жизнь на улыбке ловлю.
Аморе, аморе, аморе,
тебя я бессмертно люблю.