***
Я сновиденья превращаю в явь,
идя на те места, что мне приснились.
И возвращаю, словно букву ять,
их тени, что здесь где-то схоронились.
Вернее, их пытаясь отыскать
средь незнакомых старых переулков...
Какая неизбывная тоска
в шагах как эхо отдаётся гулких...
Ещё не доводилось никому
здесь проходить пожизненно влюблённой,
и, видя недоступное уму,
вдруг повстречать свой сон овеществлённый.
О как деревья были зелены,
пока на них там не было управы…
Кинотеатры, стёртые с земли –
«Курятник», «Летний», «Искра», боже правый!
А вот и я бегу вперёд машин
не по волнам, а по мосту, как ветер,
колени обвивает крепдешин,
красна улыбка, юный взор мой светел.
Здесь все дома и улицы мои,
и вечер нежно обнимает плечи,
и в жизни моей нет ещё любви,
а лишь предвосхищение той встречи.
Спешу по нашей будущей весне
средь лет, что как деревья облетели...
Я помню лишь, как было всё во сне…
Я позабыла, как на самом деле.
***
Человечество грёзам не верит
и преступно относится к снам.
И никто никогда не измерит –
что ночами является нам.
Видеть сны – это так несерьёзно,
недостойно здоровых умов...
Жить бесцветно, безгрёзно, тверёзно –
вот удел этих серых домов.
А попробуйте – нет, кроме шуток,
вы попробуйте выйти из сна,
но не с той стороны, где рассудок,
а оттуда, где явь неясна,
выйти с чёрного хода наружу,
где безумие, бред и полёт –
вы проснётесь, навеки разруша
векового молчания лёд.
Вы пройдёте через зазеркалье,
через тернии к звёздам в глазах,
к тем рукам, что любили, ласкали,
и оставили после в слезах...
Сны – крылатость, свобода, бескрайность,
что даёт нам дышать наяву.
Это наша вторая реальность.
Даже первая, по существу.
***
Приснись хоть краем глаза, сделай милость.
Подай мне знак, как подают пальто.
Пусть то, что с нами в жизни не случилось,
иль просто на минутку отлучилось,
во сне одарит с щедростью зато.
Как сладко спится, как на сеновале…
Там жизнь свою, как хочется, крою.
Попробуйте, покуда не прервали,
любить – как будто вас не предавали,
жить так, как будто вы уже в раю.
В обнимку с ним, с волною Леты, с небом,
куда всегда безудержно несло,
где так хотелось оказаться мне бы,
там, где никто ещё на свете не был,
и лишь во сне однажды повезло.
***
– Но не верьте, сказал мне пришедший во сне, –
что навеки нас в землю зарыли, –
мы лишь куколки, что оживут по весне,
мы лишь кокон для будущих крыльев.
Пусть наш временный кров твердокаменн, дубов,
но в нём зреют другие столетья.
Нет, не жизнь и не смерть, из скорлупок гробов
вылупляется новое, третье.
Легким облачком, бабочкой, тенью: душа,
незнакома ни с грязью, ни с потом.
Мы следим, замерев и почти не дыша
за её легкокрылым полётом.
Ты стал частью природы и частью меня,
и вселенной, и Богом отчасти.
Это то, без чего не прожить мне и дня,
из чего вылупляется счастье.
То, что нам не увидеть и не осязать,
жизнь иную из вечности лепит.
То что ты не успел мне тогда досказать –
дорасскажет мне шелест и лепет.
Этим внутренним зрением, чувством шестым
я всё больше тебя постигаю –
после жизни, когда та рассеется в дым –
жизнь другая, другая, другая...
***
Я проснулась в слезах от забытого сна.
Ты не помнишь, о чём мы с тобой говорили?
Как парили, где вечная веет весна,
как друг другу себя без остатка дарили...
Бог включает мне звёзды, чтоб сны озарять,
ветерком обдувает сердечные раны.
Ах, как жаль, что нельзя эти сны повторять,
увидать ещё раз с неземного экрана.
Только брезжится что-то, как шёл и как ждал...
Только зыбкое что-то в сознанье витает.
Твоим шёпотом мне отвечает каштан
в двух шагах от окна, за которым светает.
Я пытаюсь тебя на стекле отдышать...
Лишь одним невесомым строки мановеньем
я уже научилась тебя воскрешать
и играть с остановленным чудным мгновеньем.
Я тебе благодарна за светлые сны,
что ты шлёшь, в поднебесную щёлочку глядя,
одиночеством дальним своим неземным
здесь земное моё одиночество гладя.
***
Засыпаю, чтоб встретиться снова...
Сна целебное мумиё…
Открываю глаза. Пол-восьмого.
Как неласково утро моё.
Его серые буркалы хмуро
вылезают из-под небес.
День без глянца, гламура, амура
и с извечной приставкою без.
Жизнь беднеет, тускнеет и гаснет…
С каждым днём я всё позже встаю.
Бог, увы, ничего не подаст мне.
Но ему я себя подаю.
Засыпаю, чтоб встретиться снова…
Может быть, в эту ночь повезёт
и какое-то лучшее слово
в небеса навсегда вознесёт.
***
Мне снилось, что ты говоришь мне из рая:
«Я здесь заблудился в загробном саду.
Когда уходил я тогда, умирая,
дорогу забыл и никак не найду...»
Твой голос, как будто под сводом собора…
о чудо чудес… ты живой, ты воскрес!
Но нас разделяет преграда забора,
стена, как скала от земли до небес.
Твой голос, как будто тогда, из больницы…
«Я здесь потерял тебя и не найду…
Тут всюду чужие и мёртвые лица...»
И я отвечала тебе как в бреду:
Мой милый, не бойся, я здесь, я с тобою.
Ночь вмиг пролетит и настанет рассвет.
И будет зелёное и голубое
в окошко глядеть и будить нас: привет!
Есть тайная дверь в неземном переходе...
Смерть – это не вечность, а длинная ночь,
которая рано ли поздно проходит,
когда друг без друга кому-то невмочь.
Мир стал без тебя чужеземной темницей,
а я – словно узник, ведущий подкоп
в тот свет, что покуда лишь грезится, мнится
и видится ярко сквозь сна микроскоп.
Как я отыщу тебя в этом далече...
Скажу: как же долго я шла, шла и шла...
И вот мои руки нашли твои плечи.
Я знаю отныне, зачем я жила.
***
Стираются грани меж миром и мною,
ношу в себе низкое и неземное,
и приступы боли чужой.
Такое безумное к миру доверье,
что вся его боль у меня в межреберье,
и неотделима межой.
А может быть, все мы лишь снимся друг другу,
и ходит тот сон словно песня по кругу,
держа наши души в тепле.
Но вздрогнет будильник в ином измеренье –
и я испарюсь в невесомом паренье,
проснувшись на этой земле.
А что, если люди – слепцы и сновидцы –
не могут во снах своих остановиться,
играя в чудную игру...
Их грёзы влияют на нашу реальность,
на страсть её, странность, а может, астральность,
но всё исчезает к утру.
Пожмёте плечами вы: бред, не скажите,
вы сами ночами себе ворожите,
врываясь то в рай, то в аид,
пытаясь протиснуться между мирами,
нарушив неприкосновенные грани,
но цербер на страже стоит.
А впрочем, за зелье по древним рецептам,
за время, вернувшееся с процентом,
за замки любви из песка,
за то, что летает кто, в небе кайфует –
за это уже не казнят, не штрафуют,
лишь пальцем крутнут у виска.
***
Идея Бога слишком человечна –
наверняка придумана людьми.
Но как нас всех она прельщает вечно
своей мечтой и магией любви.
Блажен, кто безоглядно в это верит,
что рождены для крыльев – не копыт.
Как пена разбивается о берег,
все лодки разбиваются о быт.
Бог создал нас по по образу-подобью,
но в стиле реализма или сюр?
Кому – здоровье, а кому — загробье,
кто — от сохи, а кто-то — от кутюр.
То тем, то этим иногда бываю.
Как трудно с Богом думать в унисон...
Я реалистка и не забываю,
что жизнь на самом деле только сон.
***
Что выигрыш, что проигрыш в судьбе –
не так-то просто в этом разобраться.
А может, это розыгрыш небес...
«Есть многое на свете, друг Гораций...»
Порой мелькнёт прозрение во сне
в слезах любви, восторга и позора...
А что там дальше – неизвестно мне.
И в сновиденьях есть своя цензура.
Что до поры скрывается во мгле,
о чём поёт вода и шепчет ветер?
О если б знать живущим на земле,
насколько нет нас всех на этом свете.
Нас держит на плаву одно лишь но,
что прячется в улыбке или плаче.
Всё будет так, как быть оно должно.
Пусть даже если будет всё иначе.
***
Сны о тебе, мечты о том, что Там –
единственное жизни украшенье.
Я за тобой ходила б по пятам,
чтобы запомнить каждое движенье.
Я каждый звук с твоих ловила б губ,
чтобы запомнить каждое словечко...
Ну почему Господь так зол и скуп,
зачем он взял родного человечка!
О если бы вернуть хоть день назад,
когда ещё с тобой мы были пара,
я ночевала б у тебя в глазах
и от плеча всю ночь не отлипала.
"Мой милый, – говорила бы, – мой свет",
к груди твоей прижавшись что есть силы,
чтоб между нами ни в один просвет
не просочился холодок могилы.
***
Ты глядишь из поднебья
полевыми, лесными глазами,
средь безумья, нелепья
озаряя бессмертья азами.
Я с тобой научилась
быть такою, как Богу хотелось.
Я светилась, лучилась,
мне с тобою жилось как летелось.
Ты один меня видел
не такою, как все остальные.
Засыпаю в обиде
на такие невечные сны я.
Ты один меня знал
не такою, как все меня знали.
Тянешь руки из сна,
а порой осеняет: из сна ли?!..
Есть сценарий, он есть.
Всё вернётся, его покажи я.
Там любви нашей жесть.
Но об этом не знают живые.
***
Когда кругом одна кромешность –
мне свет невидимый ясней.
Как в облако вплываю в нежность
и обволакиваюсь ей...
О ты, души моей потреба,
пари и плачь, гори вдали.
Земля в дожде — жилетка неба,
а небо — эталон земли.
Зачем и кем дано нам это -
забытый запах, прошлый снег,
размытый контур силуэта
и эхо слов, которых нет?
Чужих людей родные лица,
обрывки непонятных фраз,
всё это было или снится,
и сбудется ещё не раз...
Пойти опять на наше место,
надеть твой жемчуг и финифть,
стихи затеять словно тесто,
день словно песню сочинить...
Чтоб было светлым без печали,
весёлым облако из грёз,
чтобы в конце всё как вначале,
и праздник хоть бы раз без слёз.
***
Сделав вид, что такая как все,
и лицо себе сделав попроще,
буду жить, словно я не во сне
и не ведаю собственной мощи.
Вы, со мною в пути говоря,
от нормальной и не отличите,
только думать так будете зря,
не от мира сего я, учтите.
Мы не мазаны миром одним,
я не этого ягода поля.
Босх как будто бы Иероним
моей жизнью натешился вволю.
Но невинный я сделаю вид,
что под сенью живу Ариэля,
что схожу не с ума, не с орбит,
а с полотен схожу Рафаэля.
***
Время круглое, как земля.
Отправляясь в путь, что не прожит,
всё равно, как бы ни петлял –
ты оказываешься в прошлом.
Как бы жизнь ни была нелюба –
ты со мною как дом и детство.
И куда б ни вела судьба –
никуда от тебя не деться.
Ты меня на руках носил...
И сейчас мне даришь надежду.
Как атлант из последних сил,
надо мной моё небо держишь.
Я по мостику снов иду…
Как любил ты меня красиво!
И в гробу тебе, и в аду
буду я повторять: спасибо.
С точки А вышла в точку Б...
Только сколько в пути ни странствуй –
а вернусь всё равно к тебе.
Время круглое, как пространство.
***
Чувство волшебности, колдовства,
преображенье ущербных буден,
то, что придёт на правах родства
и от унылого сна пробудит.
Что-то такое… что-то ещё…
что-то просвечивающее сквозь внешность,
не принимаемое в расчёт
и воспаряющее в нездешность.
Что-то стоящее за и над,
прячущееся в иные формы,
сон или чудо, виденье, знак,
как отклоненье от скучной нормы.
О, мы неравны самим себе...
Тайный наш голос – цветущий лотос,
произрастая в мутной воде,
обогащает вселенский логос.
Жить в нарушение всех клише,
чтобы почувствовала: лечу ведь!
Как же важно всё это душе
вычленить, расшифровать, почуять…
***
А что, если мы ещё встретимся…
Их тени скользят мимо нас…
А вдруг не кончается этим всё...
Ведь были же знаки из сна.
За нами их призраки следуют,
быть может, в обличье другом.
Но коль постараться как следует,
и вслушаться в то, что кругом...
Чуть притормозите, прохожие.
Вглядитесь в незримый полёт...
Ну что же мы так толстокожи-то?
Душа душе весть подаёт.
Сигналы нам ниспосылаются,
хоть кажется – нет ничего.
Бывает, что в жизни сбывается
и то, что казалось мертво.
Мы жаждем увидеться с милыми,
но страх обознаться: не ты?...
Боимся огней над могилами
и шорохов из темноты.
Мы ищем повсюду подобия
отмычке, лазейке, ключу...
Вы скажете, это утопия.
Загадочно я промолчу.
Что было когда-то потеряно –
вдруг явится, преобразясь.
О, я в этом просто уверена,
что не прерывается связь.
Мелькание улиц открытками
и чей-то замедленный взгляд...
Отдельные фразы обрывками
до нас иногда долетят.
И вдруг словно схватит кто за душу,
как ландышей дух на лугу,
а после бросает — ну надо же,
одну на холодном снегу…
О нашей душе не забыли там,
и эти шаги за спиной,
чтоб ей не споткнуться до вылета
и не заблудиться одной.
Вот нам и подбросят из облака
то то, то другое — лови!
Приметы любимого облика,
намёки забытой любви.
***
На стене уже солнца полосы…
Просыпаешься еле-еле.
Как Мюнхгаузен, за волосы
тащишь прочь себя из постели.
Поднимаюсь куда-то в веси я…
Сон же тащит назад: «Куда, ну?»
Просыпается лишь поэзия,
а сама я никак не встану.
Вроде тонкая сон материя,
а не рвётся, меняя позу...
В ход – тяжёлая артиллерия:
грохот-скрежет мусоровоза.
Ну казалось бы – встать – безделица!
Кофе, ласковая водица...
Моё утро мычит-не телится
и никак всё не разродится.
***
Устав из каждого болота
себя за волосы таскать,
ушла в себя, в свои тенёта,
тебе меня не отыскать.
Прости мне это вольнодумство
и дерзость слова моего,
нездешним воздухом подуло -
и я присвоила его.
Несбывшееся может сбыться,
сведя все пазлы и края,
а после улететь как птица
в необозримые края.
Теперь мне часто только снится,
как мы вдвоём с тобой живём...
Привыкла к счастью как к синице,
что обернулась журавлём.
А им, меня к себе влекущим,
окликнуть издали б: «Лети!»...
Но на пути к небесным кущам
как пламя адово пройти?
А мир безумен и бездарен,
бездушен и опустошён.
Ему не слышен запах гари –
он обоняния лишён.
Хоть щели затыкаю ватой –
ежегодичная возня –
но прорывается как фатум
метафизический сквозняк.
И задувает нашу свечку –
ту, что горела на столе...
Моё продрогшее сердечко
в твоём нуждается тепле.
В нём щели не закроешь ватой,
и Бог, увы, не Айболит.
У счастья вкус солоноватый,
а горе сладостно болит.
Открыты клапаны и шлюзы,
живу, на изморозь дыша.
Моя прожорливая муза,
ненасытимая душа...
Порой сама себе не рада,
но выше блага и стыда –
моя острожная отрада,
моя жестокая страда...
И я в спасительное масло
взбиваю сливки облаков,
чтоб после всем святошам назло
взойти в небесный твой альков.
И как мне в это не поверить,
когда такая благодать,
как будто щели — это двери,
и до тебя рукой подать.
***
Свет глаз моих, серебряный мой князь,
как наша связь преображает небыль...
Деревья, надо мною накренясь,
атлантами удерживают небо.
Меж нами пролегает горизонт –
так вот где был ты, улетевший чижик!
А сверху твой призор, как вечный зонт,
спасающий от шишек или выжиг.
А я тебя не то чтоб жду-пожду,
но лишь живу в режиме ожиданья.
Мне утоляет острую нужду
в тебе – очарование каштанье.
Пусть путь мой непутёв и бестолков,
но мне с него всё видится далёко.
В душе покой, добро без кулаков,
любовь твоя без страха и упрёка.
***
Господи, зачем ты нас дразнил?
Что дарил – тотчас же отнимал.
Сны такие наяву мне снил
и руками милых обнимал.
Оказалось, всё обман, дурман,
отдалённый колокольный звон…
Из души в разорванный карман
все богатства вылетели вон.
Но смотрю – а снова их не счесть…
Не оставит радость нас в беде.
Господи, спасибо, что Ты есть,
даже если нет Тебя нигде.
***
Я радуюсь тому, о чём мечтаю,
как будто бы оно произошло.
Прорехи дней надеждами латаю,
вынашиваю слово «хорошо».
Оно не терпит пышного убранства,
а просто, бескорыстно и щедро,
вне времени оно и вне пространства,
поскольку с нами не произошло.
Оно ещё не олицетворилось,
не обретя материю и плоть,
но с ним уже та божеская милость,
что может всю судьбу перемолоть.
Я мучилась и всё же научилась
у голоса, что слышится в груди,
не горевать о том, что не случилось,
а верить в то, что это впереди.
***
Люблю тебя не голословно,
а баснословно, словно в сне.
Смерть и отсутствие — условны,
они вовне, а ты во мне.
Луна глядела исподлобья
за занавескою-фатой,
на наше счастье в изголовье
свечой светила золотой.
Ночей горячие объятья
рассвет не в силах остудить.
Уже готовили изъятье
нам боги, что привыкли мстить.
Но перечёркнута кромешность
лучом далёким впереди.
И неисчерпанная нежность
переполняется в груди.
Когда откроется калитка,
куда ты жизнь мою унёс,
тебе – последняя улыбка,
прощальный вздох и капля слёз.
***
Ты где-то там, среди отживших праздников,
в сугробах прошлогодних февралей,
у прошлого в загашниках, в запасниках,
в сиянии волшебных фонарей.
На стенах тени — странные видения…
Тебя я вижу в призрачной дали, –
как будто накануне возрождения
спишь в животе у матери-земли.
Оставшись навсегда в том нашем лете я,
услышу вдруг сквозь толщу голосов,
как сквозь соцветья и тысячелетия
ты вновь родишься, услыхав мой зов.
И где б ты ни был – на земле, на облаке –
в любой толпе, я знаю, я смогу
тебя узнать и в незнакомом облике
по свету глаз или рисунку губ.
Разглаживаю складки фотокарточки,
как все твои морщинки на лице,
и вижу свою жизнь в домашнем фартучке,
не знающую, что же там в конце...
***
А бессонница – это к жизни любовь,
нежеланье расстаться с ней,
когда снов разматывается клубок
и ты тонешь в миру теней.
Я в обнимку сижу со вчерашним днём,
что мне стал уже как родной.
Вспоминаю, что лучшего было в нём,
до того как уснуть одной.
Пока с жизнью ещё не прервалась нить,
не пришла забытья пора,
как мне хочется вечер всё длить и длить,
донеся живым до утра.
***
Порой бывает, что в запале
вдруг ощутишь надежды сласть,
что мы Туда, Туда попали,
хотя туда нельзя попасть.
Как солнце в щёлочку из ставней,
как эхо звука за стеной,
приснившийся из жизни давней
далёкий призрак неземной..
Когда над ним дрожишь часами
и, кажется, могла б года –
он вдруг берёт и исчезает
и ускользает в никуда.
Ну что ж, и эту боль нанижешь,
пытаясь дальше как-то быть.
И ничего тут не попишешь.
Хотя напишешь может быть.
***
Эту жизнь я жила несмотря, вопреки.
Выходило мне боком всё и не с руки.
Оставалась я часто в таких дураках,
но зато я витала в таких облаках,
что отсюда не видно, и вам не понять,
сколько мёртвых там можно вживую обнять…
Говорю на родном, но чужом языке.
И поймёт его тот, кто в такой же тоске.
Мои замки так зыбко стоят на песке…
Только то, что ещё эти тени хранит —
на поверку прочнее, чем сталь и гранит.
Жизнь проходит как сон, что сама себя снит.
***
Нам бессмертие Бог обещал сгоряча.
Я на слове его не ловлю.
Но молитва моя как ничья горяча.
Все бессмертны, кого я люблю.
Мой порушенный мир, что по милу хорош,
по ночам пред глазами встаёт.
И луна в утешенье свой ломаный грош
мне как нищей в ночи подаёт.
Этой сказке волшебной хоть верь иль не верь –
но вдруг даль обращается в близь.
Как ни в чём ни бывало откроется дверь
и откуда придёшь ни возьмись…
Перемелется всё, и из сора слова
лопухом с лебедою взойдут.
И откроется жизни иная глава,
что пока не читается тут.
Будет лёгкою тенью витать вопреки,
тенью, тающей где-то вдали,
безобманной безудержной этой строки
и моей безотзывной любви.
***
Я звёзды тебе пригашу
и облака одеялом
прикрою, и попрошу,
чтоб около постояла.
Мы встретимся на том сне,
на потустороннем свете,
в той сороковой весне,
что не довелось нам встретить.
Ты жди меня там домой,
и встретишь под небесами
бумажный кораблик мой
под алыми парусами.
Тот самый, в котором ты
однажды приплыл из сказки...
На вечном холсте мечты –
гляди – не тускнеют краски.
И кто тут Орфей, кто Грей –
смешались роли и крови.
Лечу через сто морей,
целую глаза и брови.
Гляжу я на твой портрет
и верю светло и слепо...
Услышь же ночной мой бред,
ответь на азбуке неба.
***
Шёл снег во сне, в глубоком сне,
а оказалось, и снаружи.
Он до сих пор идёт во мне
и медленные вальсы кружит.
Я просыпаюсь – и в окне –
как продолженье сновиденья –
светает жизнь, мой сон во сне,
небесный отклик провиденья.
Зима растаяла в весне,
в любви взрывающейся лаве...
О если б ты, что сним во сне,
с утра продолжился бы въяве!
Размыл границы зим и лет,
то, что на празднике и тризне,
все за и против, да и нет –
снег, залетевший в сон из жизни...
***
«В Москву! В Москву!» – мечтали сёстры.
Марина на тот свет рвалась.
А мне б куда хотелось остро,
где жизнь одаривала б всласть?
Судьбу вслепую выбирая,
мы смутно помним, как сладки
места блаженства, ниши рая,
встреч заповедных закутки.
Не променяю ночь на день я,
мне ночью жизни суть видней.
Мы рвёмся в наши сновиденья,
в мечту, элизиум теней...
Как мы хотим приблизить страстно
то, что в душе оставит след...
Но там божественно прекрасно
лишь потому, что нас там нет.
***
Когда нам снится, мы за это не в ответе.
Возьми меня в свой сон. Я буду там тиха.
Там можно будет всё, чего нельзя на свете,
ну разве лишь на Том, за дымкою стиха.
Возьми меня в свой сон и будь, каким ты не был.
Но только всё равно пусть это будешь ты.
Чтобы смешались там улыбка, быль и небыль,
и чтобы там ни в чём мы не были чужды.
Там будет хорошо, легко и невесомо,
а утром ты уйдёшь, забыв про этот сон,
и будет лишь моим отныне этот сон мой,
по образцу стиха, на вкус мой и фасон.
***
Во сне как у Бога все живы.
Сны смерти не признают.
Душе нет важнее поживы,
чем та, что нам сны напоют.
Возможность немыслимой встречи,
обнять их опять и опять,
ожившие губы и речи,
река, повернувшая вспять...
Забытые милые лица
покажут нам сны как в кино.
Они не умеют смириться –
с чем мы уж смирились давно.
Там все, кого так я любила,
в единый слились силуэт,
все контуры словно размыло,
и тайна видна на просвет.
Порой ускользает виденье,
и я уцепляюсь за край –
увидеть за призрачной тенью
на миг показавшийся рай.
***
Жизнь – не роман, а только мультик…
Любви разрушен монолит.
Души оставшаяся культя,
как будто целая, болит.
Все, кто любил, исчезли в прахе
и превратились в тишину,
в растенья, в камни, в буераки,
а души их слились в одну.
Но всё сначала проживаю
и вижу всех, когда я сплю.
Наверно, я ещё живая,
поскольку всё ещё люблю.
От бездны глаз не отвращая,
я окунаюсь во вчера
и вновь себе их возвращаю
единым росчерком пера.
***
Мне снился чудный сон. Как будто небосклон
послал его, чтоб я тоску свою лечила...
Мне снился почтальон, и свёрток был весом,
посылку и письмо я в руки получила.
И было в этом сне, в том свёртке и письме –
как будто бы судьбы моей былой запчасти –
предметы, с детских лет так памятные мне,
что всю меня с лихвой заполонило счастье.
Писал мне о любви мой тайный адресат,
что рядом был всегда, а я не замечала,
что даже мы в один ходили детский сад,
и фото прилагал, где жизнь была с начала.
В посылке эта жизнь лежала вразнобой,
и в каждом пустяке таилось столько пыла...
Горсть камешков цветных, совочек голубой,
что в детстве я тогда в песочнице забыла…
(Тут в мыслях промелькнул «Гранатовый браслет»,
где сохранял герой перчатку и афишу.
Но не графиня я, и мне побольше лет,
и я во сне своём совсем другое вижу).
Но надо было мне куда-то уходить,
а я с письмом никак расстаться не хотела,
взяла его с собой, чтоб не прервалась нить,
я с ним не просто шла – по воздуху летела!
Я так была тогда от горя далека,
я хвасталась письмом деревьям и витринам,
и солнце, раздвигав лучами облака,
устраивало мне всемирные смотрины.
Казалось, все кругом завидовали мне,
что – ах! – любви такой не приключилось с ними.
И в этот миг меня пронзило там во сне –
о боже, а ведь я не прочитала имя!
И в руки взяв письмо, выхватывала я
то слово, то лицо, то пожелтевший листик...
Я так была близка к разгадке бытия,
под носом у любви, на волосок от истин.
Вот-вот настанет он, мой самый звёздный час,
И улыбнётся жизнь, не плача, не стеная...
Но кто же, кто же ты? Но где же ты сейчас?
А мне в ответ с небес как тихий вздох: «Не знаю…»
***
Я в смерти уже на две трети,
иду, но не знаю куда.
Надеюсь я там тебя встретить,
но знать не хочу я – когда.
И пусть мне никто не ответит,
какой нынче день и число,
на этом ли я ещё свете,
иль может на тот унесло.
Я времени не наблюдаю,
счастливее не становясь.
Но, нить Ариадны латая,
с тобой выхожу я на связь.
Я верю, что ты меня слышишь –
твою не вдову, а жену,
когда мой цветочек колышешь
в безветренную тишину,
когда просыпается утро,
когда всё на свете уснёт,
когда на портрете как будто
в глазах твоих что-то блеснёт.
И я растворяюсь в тумане
видений своих кружевных,
которым ещё нет названий
на этом наречье живых.
***
Облака как молоко...
Я гляжу им вслед.
Не волнуйтесь, там легко.
Там весна и свет.
С нами он, пока мы спим,
это всё не бред.
Каждый, кто был нелюбим,
будет обогрет.
Там навеки приютят
близкие, друзья.
И простят тебе, простят,
всё, чего нельзя.
***
Не знаю, есть ли ты со мною
в пространствах дома и дорог,
но ты во мне моей виною,
прощеньем тихим между строк,
ты где-то меж душой и телом,
землёй и небом, днём и сном,
меж боли криком оголтелым
и сладкой грёзой об ином,
меж тем, что ласково и колко,
что глубина и чешуя,
между собакою и волком,
меж тем, что ты, и тем, что я,
где стелется трава лесная,
звучит с небес благая весть...
Вот там ты точно есть, я знаю.
И только ты один и есть.
***
Вот бы взять как собака след,
убежать бы за сорок лет,
в незапамятные места,
где никто б меня не достал.
Убежать, где твоё плечо,
где не холодно – горячо,
и где мама глядит в окно,
где меня заждались давно.
По ночам я беру тот след.
Я теперь не умру, мой свет,
ибо к нашему шалашу
безошибочно выхожу.
Мы теперь не расцепим рук,
потому что планета – круг,
и куда б я ни шла уже –
прихожу лишь к твоей душе.
***
Ты снился мне, любовь моя,
и таял как в дыму.
Ты знал, чтоб где б ты ни был, я
без слов тебя пойму.
Мне снова снится этот сон,
что ты звонишь мне в дверь.
И столько раз мне снится он,
что всё кричит: «Поверь!»
Какое счастье – обнимать,
ну вот же — наконец!
Но как он может отнимать
потом тебя, подлец!
О как болит тот сон внутри,
не важно, что не нов –
с того же места повтори,
мой оператор снов!
И засыпаю вновь и вновь
в той самой позе я,
приснись ещё, моя любовь,
вернись, любовь моя!
***
Твой портрет давно для меня живой.
Ты мне даже киваешь там головой.
Расскажу, как приснился ты мне во сне.
Посмотри в окне – какой выпал снег!
Фильм включу – ты тоже со мной глядишь.
И улыбка твоя прорезает тишь.
Пусть твой голос тёплый навеки стих,
твои веки мой оживляет стих.
Я рукой провожу по твоей брови,
я тебе расскажу о своей любви.
Тебе слушать это не надоест.
Нет, чем эта стена, мне роднее мест.
Твой портрет на уровне моих глаз.
Это в наше прошлое тайный лаз.
Это наш с тобой, только наш секрет.
Всё, что я говорю – не дурман, не бред.
Ты глядишь с портрета как в том году,
отгоняешь прочь от меня беду.
Уходя, говорю тебе: не скучай.
Я с тобою чокаюсь и пью чай.
Приходя, говорю тебе: «Я пришла!»
А иначе – не выжила б, не жила.
***
Ночью душа моя пела,
но, когда стало светло,
то, что во сне было смело,
утром как ветром смело.
Как же реальность убога!
Только во сне благодать,
где иероглифы Бога
мне лишь дано разгадать.
Здесь на земле я шлемазл,
там для тебя я звезда,
там наша ёлка в алмазах
и рождество навсегда.
***
Это не может окончиться жизнью,
слишком оно велико.
Здесь были вместе и там будем мы с ним,
где-нибудь там, далеко.
Это должно простираться и длиться,
дальше границы земли.
Здесь были отсветы только, зарницы
главного солнца вдали.
Изредка сны открывают завесу
щёлочкой тайны скупой –
нашего берега, нашего леса,
нашего мира с тобой.
Там до поры это будет храниться
и терпеливо нас ждать –
прикосновения, губы, ресницы,
вечной любви благодать.