На стенах башен львы крылатые из меди.
Опущен мост, раскрыты настежь ворота.
Ликуют знать, рабы в отрепьях, беднота,
Гепард рычит в железной клети.
На башнях трубачи стоят
И в трубы медные трубят.
Но вот народ восторженно раздался,
И конный царь в толпе вдруг показался,
Смеется царь, смеются воины из свиты,
Гарцуют всадники, их кони лентами увиты,
Летят им под ноги цветы,
И в плясках девы вышли чудной красоты.
И дождь монет из царских рук сверкает тут и там
На радость нищим и рабам.
Ожил и радостен ветшающий дворец.
По мраморным взбегает царь ступеням
Меж стражею и слуг, склонившихся с почтеньем.
Взмывает пурпур на ветру, горит его венец.
За ним шумливой и веселою толпой
Спешат и воины, и кормчий – волк морской,
И моряки, овеянные славой,
Людскою приукрашенной молвой,
Похода царского в неведомых краях,
В пределах вечной тьмы, в бушующих морях,
Герои битв с чудовищем как будто бы стоглавым
За обладание бессмертною водой.
Идут, смеясь, теперь уже вельможи,
Указом царским – полководцы и князья,
Престола царского счастливые друзья,
В бряцании доспехов и поножей.
И лишь святой Хызир отсутствует меж них,
В болотах Нубии оставленный глухих
По злобному Иблисову навету,
Что клялся и рыдал, с слезами говоря,
На ухо умиравшего царя,
В злосчастиях невзвидевшего свету,
Когда тот с факелом потухшим у неведомой скалы
Упал в пути обратном в царстве мглы,
О том, что друг его, почтеннейший пророк,
Животворящею водой упился, сколько мог
И не оставил ведь и малого глотка,
Пока он здесь, во тьме, блуждал среди химер
И бился в кровь, - о бедный, бедный Искандер! –
И вот уж смерть грозит ему наверняка,
Ему, царю, достойному бессмертья,
В то время как века, тысячелетья
Под солнцем Божиим, под небесами
Уже отмеряны презренному рабу
С смирением в глазах, с предательством во лбу…
И слушал царь, поникнув, со слезами.
Немало бед, несчастный, испытал.
Когда ж вернулся, так сказал,
Оставшись с старцем праведным наедине,
Душевных мук не подавая виду,
Скрывая горечь и обиду:
«Скажи, пророк, будь добр, изменника в войне
Какому ты подверг бы наказанью –
Ссечению главы, четвертованью?» -
Предать задумав страшной его казни,
Какую сам почтет презренный лицемер.
И палача уж кличет в мыслях Искандер,
Отмщенья торжествуя праздник.
«О царь, превыше милость пред Аллахом, -
Старик ответствовал несмело. -
Что казнь? Придет пора, мы все покинем свет
И станем прахом.
Хотя четвертованья мук ужасней нет,
Нет худшего удела,
Чем быть изгнанником и жить с позором,
С убийцей наравне иль вором».
Молчит, насупился страдалец:
Неуязвим, неуязвим коварный старец.
Но делать нечего, и повелел он в путь
И, как достигли берегов нубийских,
Среди лесов дремучих, в хижине из листьев,
Где мгла кругом, грозят болота затянуть,
Где кровожаден зверь, где крокодилы у воды лежат
И в сумраке добычу сторожат,
Оставлен был невинный и несчастный
С запасом пищи скудной праведник-старик.
Где озирались воины на всякий рык,
Несущийся из чащи громогласный,
Спеша уйти, покинуть гиблые места,
Не зная суть, но чувствуя, что неспроста
На растерзанье зверю брошен здесь пророк
Царя царей таинственным приказом
И, выйдя к кораблю, молились разом,
Чтобы Аллах несчастному помог
И были мрачными. Но вот отплыли
И постепенно старца позабыли.
Иной заботою теперь охвачен царь.
Воссев опять на троне славном Кира,
Средь роскоши дворца, средь шума пира,
В кругу наложниц и друзей – не государь,
Но друг, - он самоцвет с улыбкой поднимает
И оценить его вельможей призывает:
«Друзья, вот камень драгоценный.
Не мал и красоты, как видите, неизреченной.
Я цену знать ему хочу!
Кто назовет ее, того озолочу.
Тот богачом уйдет отсюда!»
И ложит камень он на блюдо,
И блюдо то пошло рядами.
Притихли гости за столами.
Умолкла музыка, забыт танцовщиц круг,
В невольном замерли все восхищенье,
И кубки, яства кинуты в забвеньи,
В растерянных глазах и алчность, и испуг.
То вскрик послышится глухой, то возглас удивленья.
Визирь встает, вспотевший от волненья.
Берет он первым камень драгоценный,
Прищурив глаз и поднеся его на свет:
«О государь, подобному в природе нет,
Не лал, не бриллиант, но дорог, несомненно!..»
А следом уж другой сгибается знаток,
С стеклом увеличительным, меняла-старичок:
«О царь, огранки он необычайно тонкой,
Так чист водой, что глаз изъяна не узрит
И углями то тлеет, то огнем горит!» –
А тут и третий, с сивой бороденкой,
Трясущейся, как у домашнего козла;
Придворный ювелир, на краешке стола
Тончайшие весы он ловко ставит:
«О, государь, всему на свете есть цена,
И о бесценном вес всё выдаст нам сполна».
И вынимает гирьки, стрелку правит.
И смотрит царь в волненье смутном и без слов,
Как опустилась чашечка весов
Под весом чудо-самоцвета.
Застыли зрители – вельможи, дамы, царедворцы,
И ювелир с улыбкой чудотворца,
Прося гостей не застить света,
За гирьку малую берется.
Противовес под гирькою качнулся,
Но ничего не изменилось.
Ни чаша с гирькою не опустилась,
Не шелохнулась чаша с камнем,
Лежала, будто бы к столу пригвождена,
И стрелка в сторону ее наклонена.
Вторая гирька в ход пошла.
Поднялись гости с кресел.
И снова камень перевесил.
Ну и дела!
Вот это вес!
Владыка с трона: страх, веселый интерес,
Влекут его к столу, к весам.
Смеется царь. И третью гирьку ставит уже сам -
Азартен, весел, любопытен, возбужден,
Одной лишь мыслью горя, одним желаньем –
Узреть воочию цену и вес своим деяньям,
Победам, битвам, жизни всей, что прожил он,
Величью своему, могуществу державы,
Венцом увенчанной неизгладимой славы.
Но оказалось мало, к удивленью, гирь
И, торжествуя, царь еще бросает,
Затем еще – и снова не хватает.
В недоумении он сам, толпа, визирь.
Несут весы другие, с набором гирь уже стоманных
для взвешиванья кулей караванных.
И вот уже, помимо гирь, пылая и горя,
Ложатся на весы и злато, и каменья
В недоуменье царь, вокруг молчание, смятенье…
Но грузят, грузят драгоценности придворные царя,
Иблиса козни чувствуя со страхом
И заклиная жизнь свою Аллахом.
И объявляет царь торжественно о том,
Что чудо-камня тяжесть означает,
О встрече с ангелом заводит разговор,
И в ликовании весь двор
Хвалы Аллаху возглашает и верноподданно склоняет
В парче, в шелках сияющие спины пред царем.
Смеется царь: «К столу! К столу! Продолжим пир!»
Но мрачен вдруг среди веселия кумир.
Гора сокровищ все растет. Уже и бриллианты
Снимают с плачущих наложниц, жемчуг и смарагд –
Все на гору летит. Чего тут нет! Но что-то здесь не так.
И вес давно идет уже не на таланты,
А драгоценности все сыплют, сыплют, не жалея.
Пустеют сундуки, пуста казна,
Все выскребли до дна.
Последнее несут.
Но чаша с камнем – тяжелее.
Бесспорно, слава Искандера велика,
Но ведь не безгранична!
И вдруг встает он сам, ступает лично
На чаши край, груженной златом:
Теперь уже наверняка,
Покончит он с постылою забавой
И весом собственным он перевесит чашу с собственною славой.
Не тут-то было. Стрелка будто бы мертва.
И рукоплещет снова круг вельможный,
Царя не замечая взор тревожный
И венценосная, как никнет голова.
Гостей он молча, удрученный, покидает
И мудрецов к совету созывает.
Тут и философ знаменитый, и колдун,
И звездочет с подзорною трубою,
Визирь, министры пышною толпою,
И дервиш старый – уличный вещун
И геометр, врач ученый, и поэт
В тюрбане с добрый минарет.
Сидели, спорили часами.
В конце лишь развели руками:
«Тут тайна есть. Но в чем она заключена?
Представлен лик ее безмерным чудом,
Велик Аллах! Но там-то что – под спудом?
Что там неведомым таит она?»
Но нет разумного ответа,
И вспомнил царь опального хазрета,
В болотах Нубии что заживо гниет
Средь гнуса, хищников, и с нетерпеньем
Руки могучей властным мановеньем
Он тотчас же гонцов за ним проворных шлет.
Меж тем с согласья мудрого совета
С утра, с лучами звонкими рассвета
На камнях площади, у царского дворца,
Уже весы огромные стояли,
И царские глашатаи вещали
О чуде из чудес, о милости Творца,
О царской доблести, его деяньях,
О подвигах его, что будут жить в преданьях,
Сокровищ на весах сверкала чудная гора,
На солнце благостно переливаясь,
Под нею потом обливаясь,
Стояли стражи с раннего утра.
И рев верблюдов разносился,
Стекался люд, смотрел, дивился.
Со всей страны везли уж украшенья.
А караваны шли и шли. Развязывались вьюки,
В камнях и золоте купались руки
Рабов и воинов, хохочущих от удивленья.
И ожерелий, блюд, монет сверкала мешанина
И все росла, росла из драгоценностей вершина.
А на земле, в тени, как будто ни при чем,
Посвечивая огненным лучом,
В средине чаши мелкой,
Под замершею стрелкой,
Лежал недвижимо чудесный самоцвет.
И два глашатая один другому вслед
О чуде Божием вещали
И любопытных в толпы собирали:
«О радуйся, народ, дивись!
От виденного здесь не отрекись!
Да знают все - в кибитках, селах, городах,
Как ценит государя сам Аллах,
Его могущество, бескрайнюю державу,
Добытую в боях кровопролитных славу!
Дивись, народ, вот камень чудный,
На чашу сложенный весов!
То дар Всевышнего – цена его трудов!
Дивись, о верный, многолюдный,
Царя царей счастливейший народ,
Его и от земли не оторвет
Гора огромная камней сверкающих и злата,
И серебра, и жемчуга, и бриллиантов, и агата…
Гора огромная – в две тыщи с лишком ман!
А вот еще, еще подходит караван!
Велик Аллах! Благословенна вера!
Несметные сокровища всех царств и всей земли,
Дивись, как малый камень перевесить не смогли,
Всего лишь камень чудный Искандера!
Дивись, ликуй, о праведный народ,
Какой царю самим Аллахом выказан почет!
Ликуй, счастливейший,
Возрадуйся!
Восславь царя величие
И радуйся!..»
И всякий день, собравшись с утренней зарей,
До поздних сумерек все люд толпился
И ахал, охал – все дивился
А, разойдясь вечернею порой,
Всевышнего хвалил
И до небес царя превозносил.
И разошлась молва о камне дивном,
Непостижимой славе, доблести царя
Во все провинции, пустыни, горы и моря,
По островам, затерянным заливам
Державы безграничной, необъятной,
Простертой под рукою благодатной.
***
Продолжение следует