***
А местом встречи стала остановка…
Так прячутся под стреху воробьи.
И было тебе, помнится, неловко
за мусор и окурки у скамьи.
Темнеет, как в театре, в зимний вечер.
Казалось, что спектакль шёл про нас…
Всё недостойно мимолётной встречи -
и улица, и город, и страна.
Метель мела, забеливая мелом
всю грязь земную волею богов...
Поэтому окурки — это мелочь,
ведь их не разглядеть из облаков.
Закат краснел и сумерки смущались,
сгущаясь, словно занавес с небес.
А мы встречались, а потом прощались,
и не было ещё про это пьес.
Попытка ведь не пытка, и сама я
уже не вспоминаю это всласть.
Попытка леса, кладбища, трамвая…
Как жаль, что ни одна не удалась.
***
Когда я не жила, а погибала,
держа судьбу за рваные края, -
вдруг в глубине случайного прогала
футболкой алой вспыхнула заря.
Как будто по божественной указке
из облака родился облик твой
и породнил меня с лесною сказкой,
с тропинкой в поле, с каплей дождевой.
Всё понимая, влагой обнимая,
текла с небес пречистая вода,
и мы пересеклись, как те трамваи,
кто знает — на мгновенье? На года?
На остановке этой неслучайной
в проёмах павильона брезжил свет.
«Мы только тайной живы, только тайной» -
писал печальный сумрачный поэт.
***
Нам только кажется, что мы не одни на свете,
а мы — заблудшие осиротевшие дети,
не важно, какого возраста, роста, пола,
одни на этой планете замёрзшей, голой.
Мы на задворках жизни, обочине, свалке,
и наши попытки выжить смешны и жалки.
Пустынны улицы, ветер пыльный зловеще свищет,
и вся земля - большое кладбище, пепелище.
Но где-то там, глубоко внутри, на задворках сердца
печной заслонкой хранит тепло потайная дверца,
души тоннель, переход надземный, судьбы уловка -
наша отдушина, передышка в пути, остановка.
***
На остановке памятной сойти
и ждать на самом деле не трамвая.
Как бы потом ни разошлись пути —
здесь их соединяет кольцевая.
Дорога без начала и конца,
но собственная ноша рук не тянет,
как будто я спешу кормить птенца,
что без меня и часа не протянет.
Душевный голод, радостный недуг,
не излечить его травой аптечной.
Как будто клюва птичий перестук
из сумки слышен околосердечной.
Птенец пушистый, кактусик в руке, —
никто не догадается, о ком я —
тобой согреюсь в Стиксовой реке,
минуя лет кладбищенские комья.
***
Пока я выживать училась —
со мною столько не случилось!
И только ты помог понять,
что я жива, жива опять.
Спасибо нашему трамваю,
что вёз друг к другу, понимая,
где то пристанище в пути,
какого лучше не найти.
Спасибо нашей остановке,
судьбы нечаянной обновке,
за эту встречу навсегда,
за то что «нет» отныне «да»!
***
И пусть молва берёт наизготовку,
слова летят как пули из ствола,
но я бегу на нашу остановку,
где Аннушка уж масло пролила.
Я верю в наш нетонущий кораблик
и в сказку без печального конца.
И наступаю на родные грабли,
знакомые до каждого резца.
***
Вот блинчики, кофе, вот свежий бульон.
А вот моё сердце в придачу.
Кто был хоть однажды смертельно влюблён —
тот знает, что всё это значит.
Нам тут обживаться с тобой не впервой -
по сговору тайного знака.
Смотри, даже крыша есть над головой,
и кошка пришла, и собака.
«Тепло ль тебе?» - спросит Морозко с небес.
- О да! - моё сердце что печка.
Трамвайный шалашик из сказки воскрес...
Шикарное наше местечко.
***
А из проезжающих трамваев -
чудище стоглазое глядит.
Варежки зеваки разевая,
не поймут, зачем мы тут сидим.
За каким сюда нас гонит бесом,
что мы тут забыли под дождём,
на скамье часами под навесом,
где трамвая вовсе и не ждём.
А на остановке — слой окурков,
засоряют, сволочи, наш дом!
Из окон взирающих придурков
придушить мне хочется гуртом.
Но дарить рука не оскудеет,
и в охоту киселя хлебать.
В дождь скорее лавка опустеет.
Будем зябнуть, но не прозябать!
Если есть и кофе, и печенье,
птицы и летящая листва,
сумерек волшебное свеченье,
тёплая иллюзия родства.
Никакая грязь к нам не пристанет,
нас ничто не сможет запятнать.
И когда нас больше тут не станет -
на том свете буду вспоминать…
***
Худое горлышко укутать,
на лоб надвинуть капюшон…
Продлись, мгновение, покуда
ещё наш час не завершён.
Твои замёрзнувшие пальцы
своею варежкой одеть,
твердить про рыбий жир и кальций
и долго-долго вслед глядеть.
Пусть всё как прежде, как в начале,
не «будь со мной», а просто «будь»!
Лишь бы глаза твои сияли…
Не уходи! Счастливый путь!
***
Как опять на холоде застынешь -
жалости сдержать я не могу.
Мой найдёныш, выкормыш, любимыш,
пёсик андалузский на снегу!
Застегну как маленькому ворот,
чтоб воды туда не натекло.
Пусть лишь мне одной мороз и холод,
а тебе тепло, тепло, тепло!
Чтоб часы пробили час твой звёздный,
чтоб венок сонетов лёг у ног…
Никогда не будешь больше мёрзнуть!
Никогда не будешь одинок!
***
Ты праздник мой вечнозелёный.
Всё остальное – мишура.
Варю тебе глинтвейн Вийона,
творю салаты на ура.
Спешу на нашу остановку –
гнездо минуточное вить,
любви невинная уловка –
твою улыбку уловить.
Мой виноград вечнозелёный,
не пригублю, не погублю,
а лишь любуюсь умилённо
и только издали люблю.
Тебя порадует обновка,
о нас на память сохрани...
О остановка, остановка,
мгновение, повремени!
И слышу как в каком-то трансе
все производные слова:
Остановись… оставь… останься…
останки дружбы и родства.
***
Уж промокли твои кроссовки,
и скамью занесло пургой.
Мы простимся на остановке,
от одной идя до другой.
Неприкаянные изгои
и счастливые без прикрас...
Я машу тебе вслед с тоскою,
словно это в последний раз.
А всё то, что не досказала -
долепечут тебе потом
ветка вяза, что нас связала,
тополя шелестящим ртом.
Что ни дерево — то попутчик,
сердцу голос его знаком...
Ты прислушивайся на случай,
когда выйдешь на свой балкон.
***
Тоска по плечу твоему в ночи,
по рук кольцу, уходя,
от счастья неотличима почти,
как радуга от дождя.
«Мы просто знакомы» и «лишь друзья»,
когда душа во хмелю,
неотличимы почти от «семья»,
от «радость моя», «люблю».
На остановку нашу лечу,
живу всему вопреки.
Тебя от себя я не отличу,
как пальцы одной руки.
Моя осень смешалась с твоей весной,
как теперь я их разделю?
Словно листьями на тропинке лесной
путь твой нежностью устелю.
Пусть тебе эти листья потом смести
и смахнуть, как слезу с ресниц.
Они снова будут расти, цвести
и кружиться, и падать ниц.
А бесследье, канувшее в ночи,
эфемерность и зыбкость встреч —
от бессмертия неотличимы почти,
как от книги живая речь.
***
Ты мои ночные письма
не читай холодным днём.
Там безудержные мысли,
опалённые огнём.
Утром тайна испарится,
забиваясь между строк,
если Золушка от Принца
не вернётся точно в срок.
Не читай посланий глупых,
уничтожь, сотри, порви.
Лучше съешь кастрюлю супа,
сотворённого в любви.
Вот нашла себе заботу
на свою ли на беду —
с понедельника субботу
словно проклятая жду.
Чтоб душа рвалась на части
и горела в холода,
чтоб твои слова о счастье
не кончались никогда,
чтобы в облаках парилось,
чтоб зимой была весна…
А вселенная смирилась.
И она была за нас!
***
Ах, как жаль, что не носят вуали,
в крайнем случае, паранджу.
Прохожу, о тебе вспоминая —
и улыбки не удержу.
Неудобно, что люди глянут —
и плечами пожмут в душе,
что, мол, рот у меня растянут,
как у маленькой, до ушей.
И ладонями прикрывалась,
забивала в рот круасан…
Никогда я так не смеялась!
Говорят, что это к слезам.
***
Остановка в пути, остановка в пути,
нас трамвайный укрыл павильон.
О суровая жизнь, погоди, не буди,
голосами вторгаясь сквозь сон.
Этот замок воздушный и мал, и смешон,
но помедли, над бездною мост,
пока ночь нахлобучит на жизнь капюшон
и не будет ни солнца, ни звёзд.
Эта ноша своя, но она нелегка.
Словно ручка, оборвана нить…
Вот и прибыл трамвай, заплутавший слегка.
Дальше Стрелка. И мне выходить.
***
Снова любовь — обновка
нищей моей души.
В памяти остановка.
Жизнь моя, не спеши!
Пересеченье линий.
Счастье на волоске.
Правда, он слишком длинен,
чтобы уйти тоске.
Помнишь бомжа на лавке
с рыжим бездомным псом?
Замок воздушный Кафки,
странный бредовый сон…
Помнишь звонки трамваев,
термос в твоих в руках,
возглас «Так не бывает...».
Ты оказался прав.
Было, но не бывает,
словно мираж пустынь.
Мимо идут трамваи...
Сердце моё, остынь.
Спрячу в его кладовку
то, что давало жить.
Больше на остановку
нам уже не спешить.
***
У судьбы есть одна уловка -
в наше прошлое тайный лаз.
Возле кладбища остановка,
где давно уже нету нас.
Жизнь течёт неостановимо,
не попутает больше бес.
Проезжаю привычно мимо,
а сойду — лишь когда с небес.
Там, от холода околея,
наши тени всё визави...
Я тобою не переболею.
Не привита я от любви.
***
На остановке я сойду
на нет, что ты мне дал –
подарок твой, что и в аду
сияет, как кристалл.
Ни дождь меня не отрезвил,
ни взгляд твой ледяной,
и всё, что ты отнял, убил –
по-прежнему со мной.
Со мною мой самообман
под звуки аллилуй, –
то не зима, не смерть сама,
а вьюги поцелуй.
***
Незабытое Богом место –
остановка для наших встреч.
Ты был послан несчастья вместо,
от отчаянья уберечь.
Две скамьи и навес над ними
охраняли от мира нас.
Дребезжали трамваи мимо,
вечер ласковый тихо гас.
Бог то место не забывает,
он всё помнит и нас там ждёт.
Дождик даже не задевает,
и так нежно там снег идёт.
Свято место отныне пусто –
проезжая, смотрю в окно.
Что-то шепчет шестое чувство…
Всё давно уже в прошлом, но...
***
Между нами ничто, никогда и нигде.
Было Нечто, мечта или чудо,
трепыхавшийся птенчик в сердечном гнезде,
теплоту вдруг почуявший чью-то.
Где мы были на краткий приснившийся миг
и кому это было так нужно?
Было-не было прячет в сугробах свой лик,
как в развалинах замков воздушных.
Было Нечто меж нами, а стало ничто,
где сияло и теплилось чувство.
Остановка пуста, опустело гнездо.
Свято место по-прежнему пусто.
***
Нашёлся случайно трамвайный билет –
тот самый, счастливый. Помнишь?
Пусть счастья как не было так и нет,
но главное разве в том лишь?
В подкладку сумки в тот день завалясь,
он в ней пролежал три года,
держа между нами незримую связь,
даривший фору и льготу.
Бумажное счастье истёрлось до дыр,
не хочет со мною знаться.
Но как заклинанье, заветный шифр:
шестнадцать и вновь шестнадцать.
Обычно счастье наперерез
бежит, кивая трамваю,
но он, заблудившись, то сходит с рельс,
то масло пред ним проливают.
Ах, счастье, счастье… обман и дым.
Шестнадцать и вновь шестнадцать.
Прошло три года и мне за ним
теперь уже не угнаться.
***
Сражалась я с избыточной мечтой,
но силы были всё-таки неравны.
Как ни сильны слова любви ночной,
не быть уже Ассолью Ярославне.
Но всё, что на душе я утаю -
вдруг выдаст неба слабое свеченье...
На остановке нашей постою,
как в точке двух путей пересеченья.
Не родственник, не спутник и не брат,
в своей твою не чувствовала руку,
но я люблю тебя сильней стократ,
как если бы мы были кем другу другу.
Хвала судьбе, что не попутал бес
и жизни не поджаривал на гриле,
но венский вальс насвистывал нам лес
и на мосту мы над землёй парили…
***
Всё это мне лишь кажется, конечно,
как будто снова мы в своём гнезде...
Здесь снег кружится трепетно и нежно,
совсем не так, как всюду и везде.
Я вижу, как ты руки грел о термос,
и как самой хотелось их согреть.
Но мало ли чего тогда хотелось,
что было и чего не будет впредь.
О наша остановка, обстановка -
навес и одинокая скамья,
где пусть недолго, глупо и неловко,
но счастливы так были ты и я...
***
Тень моя стоит на остановке
в лёгком белокрылом пальтеце.
Как души движения неловки –
всё-то проступает на лице.
Словно в зазеркальной панораме –
мы сидим, болтая и резвясь...
Между параллельными мирами
существует призрачная связь.
Там теперь на месте пепелища
свищет ветер вместо соловья,
но под слоем снега и пылищи
невредима старая скамья.
Неподвластно Лете и обиде,
это место свято и пусто –
та неприхотливая обитель,
наше недворянское гнездо.
Взмах прощальный возле остановки,
дирижёрской палочки волшба…
Всё хранится в Божеской кладовке,
даже если это не судьба.
Стоит лишь смежить тихонько веки -
побежит тропинка в райский сад...
Это было в прошлогоднем веке,
это было жизнь тому назад…
***
Остановка наша: кладбище.
А за ней уже моя.
Я бы, может, пожила б ещё,
если б я была не я.
Я верна себе как «Отче наш...»,
и хожу, хожу вокруг...
Как-то вдруг всё это кончилось.
Начиналось тоже вдруг.
Исцеление последует
без рецептов и больниц.
А потом опять потребует
дозы голоса, ресниц.
Вот билет счастливый порванный.
На, себе его возьми.
Цифр слева-справа поровну.
Где же счастье, чёрт возьми.
Ничего уже не сбудется,
и души напрасен труд.
И трамвай уж не заблудится,
неизменен мой маршрут.
Ничего не будет поровну,
сколько там ни колеси.
Просто мне в другую сторону
или вовсе на такси.
***
Радость моя ни с того ни с сего,
как потревожу опять я –
наше трамвайное ничего,
небыли, необъятья,
наши несказанные слова,
не приютившие страны,
души, касающиеся едва,
необъяснимо и странно...
Десять и двадцать пройдёт или сто –
здесь или Там ли уж буду, –
но, что идёт после слов «а зато» –
я никогда не забуду.
***
И я приду на нашу остановку,
когда вся жизнь пойдёт и вкривь и вкось.
Ты мне простишь невинную уловку
продолжить то, что и не началось.
Здесь всё как было в наше время оно,
я с лёгкостью всё это узнаю.
Судьба ещё не проводила шмона,
оставив и навес тот, и скамью.
Тогда к нам благоволила погода,
был снежный час и был заката час...
Сидят на нашем месте пешеходы,
что станут пассажирами сейчас.
Я помню твои мокрые кроссовки
и капюшон, надвинутый тебе.
Всего лишь передышка остановки,
короткое прибежище в судьбе.
Спускалась с неба сумрачная нега.
День никакой, забытое число...
И мы, как изваяния из снега,
здесь ждавшие неведомо чего.
Чего угодно, только не трамвая,
который всё бежал по временам,
казалось, всё на свете понимая,
и даже остановку пропуская,
поскольку видел – он не нужен нам.
***
Трамвайный перезвон и птичий оклик дальний,
смущенья рукава и строчек кружева...
Из этого бы мог родиться танец бальный,
но перемелят всё забвенья жернова.
В ладонях я несу спасённое спасибо,
пока ещё «сейчас» не сделалось «вчера».
И станет всё золой – что было так красиво –
и жаркие слова, и искры от костра.
Но, несмотря на то, что часто обрывался,
старинный мой романс ни капли не жесток.
Сорвавшийся листок слетает в ритме вальса
и кружится лесок НИИ Юго-Восток.
Там белочка живёт и скачет по деревьям,
и дятел всё долбит, до нас не достучась.
Там головы весна кружит до одуренья
и возвращает нам себя хотя б на час.
***
Когда меня высокая болезнь
(давление тире температура)
так вознесут, откуда уж не слезть,
и стану я ушедшая натура,
придёшь ли ты на нашу ту скамью,
узнаешь ли меня в снежке летящем,
расслышишь ли легко любовь мою
в ветвях, над головою шелестящих?
А мимо будет пробегать трамвай
и чьи-то лица за стеклом вагонным...
Не забывай! Живи! Не унывай! –
ты различишь за дребезжащим звоном.
Я буду рядом, где бы ни была,
чай подсластить иль горькую пилюлю,
и будут хорошо идти дела,
и будет, как всегда, сюрприз в июле.
***
Помню изгиб этих губ и бровей,
то, что душа еле в теле,
и голубей на ладони твоей,
что улетать не хотели.
Как не кончалось и как началось,
как стал не просто знаком мне…
Я и сама не пойму, для чего
всё это намертво помню.
Кладбище, мост, под навесом скамья,
снега летящего комья,
и заметённые им ты и я,
наше гнездовье бездомья...
Грей меня, память, живи, не слабей,
каждою клеточкой в теле...
Как понимала я тех голубей,
что улетать не хотели.
***
Трамвай желаний невозможных
проскальзывает мимо нас.
Толпимся в тамбурах, в таможных –
везде запрет, облом, отказ.
Трамвай безудержно несётся,
взмыв над поверхностью земной.
Но нету места нам под солнцем,
а разве только под луной.
Кто через связи вышел в князи,
кто затерялся в пене дней...
Я возвращаюсь во свояси -
мои свояси мне родней.
Спрошу себя: а ты жила ли?
Ведь от себя не убежать...
Трамвай безудержных желаний
летит – уже не удержать.
***
Цветы склоняют нежные головки,
сменяются пейзажи, как в кино,
а мы с тобой сидим на остановке,
забыв, что нету нас давным-давно.
Метут метели, облетают клёны,
наш силуэт, невидимый для глаз –
как памятник не то что бы влюблённым,
а тем словам, что согревали нас.
Когда вот так же заносило снегом
и пробегал бессмысленный трамвай,
нас что-то укрывало словно пледом,
и шепчет здесь сейчас: «не забывай...»
А беды подступали к нам неслышно
и стерегли, как тени за спиной,
но ничего у них тогда не вышло,
вселенная была за нас стеной.
Когда я часто проезжаю мимо
того, что было мною и тобой –
я вижу то, что неостановимо
ни временем, ни смертью, ни судьбой.
И никакие смены обстановки,
весь этот обезумевший вигвам
не уничтожат нашей остановки,
где мы сидим, невидимые вам.
***
Вот только что… но вот простыл и след.
Бессилье Парк...
Сойти с ума на остановке лет,
вернуться в парк.
Господень путь – он неисповедим –
то круть, то верть.
Конечная. Мы дальше не летим.
Ведь дальше смерть.
Но не удержит крепкая ладонь,
тесна мне клеть.
Я бабочка. Мне нужен лишь огонь,
куда лететь.
***
Не забывай, одной мы крови.
Когда лечу на небеси,
не обрывай меня на слове,
на радости не тормози.
Когда готова убежать я
и по душе прошёл Мамай –
не разжимай рукопожатье,
ладоней с плеч не отнимай.
Когда стихи кричат от боли
и замки рушатся в песке,
не отпускай меня на волю,
не отдавай меня тоске.
Когда услышишь вдруг ночами,
как громыхает наш трамвай,
не пожимай тогда плечами,
любовь мою не убивай.
Ты можешь всё, о чём просила –
и воскресить, и не избыть.
Но лишь одно тебе не в силах –
не в силах нелюбимым быть.
***
Помнишь, завели мы банки счастья?
С той поры прошло уже семь лет.
Счастье то рассыпалось на части:
жёлудь, лист, автобусный билет,
детское лицо на фотоснимке,
стих-экспромт и камень-оберег…
Помнишь, как мы вымокли до нитки,
как тепло укутывал нас снег?
В эти банки мы тогда сложили
то, чем жизнь согрела невзначай.
А потом обычной жизнью жили.
Счастье, ты прости и не серчай.
Но храню я тот билет счастливый,
старый жёлудь, камень-оберег
и всё то, что в жизни торопливой
ты не уберёг или отверг.