***
Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам...
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.
И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье –
аи, бои и соловьи.
И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.
Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!
Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее вхож.
И если выпадет проститься -
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.
Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом –
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.
***
Я кофе с коньяком мешаю
и одиночеству мешаю
в меня всё глубже проникать.
Ты не поэзия, а проза,
а я люблю тебя без спроса,
и сколько можно намекать?
Меня ведёт любовь-обманка,
я, кажется, эротоманка,
и мне не впрок пригляд небес,
но что же делать, если утро
такое, что быть глупо мудрой,
и невозможно с и без.
* * *
И не считаю я грехом,
чтоб выпить по одной...
Мне рюмка словно микрофон
иль кубок наградной.
Я с нею хорошо смотрюсь
на фоне алых губ.
На радость выменяю грусть,
коль Бог на это скуп.
И Баратынский пил один
до утренней зари.
Не дожил, правда, до седин
и умер в сорок три...
Но я не буду умирать,
хотя горит нутро.
Ах, где-то тут моя тетрадь
и верное перо.
Дано: стихи, тоска, вино...
И надо доказать,
что стоит жить, смотреть в окно,
и мыслить, и писать.
***
Я устала на высокой ноте,
всё всерьёз, без шуток и забав.
Как же высоко меня заносит!
Жизнь моя, хоть на полтона сбавь.
Чтобы было не высоколобо,
а от фонаря и от балды,
чтобы два притопа три прихлопа,
и до смерти словно до звезды.
***
Рюмка, полная тоски…
А названия не помню.
Чтоб ослабились тиски,
снова доверху наполню.
И тоска уж не тоска,
а недолгая печалька.
Вот она уж не близка,
от меня, скажу, отчаль-ка.
Рюмку доверху налью,
ветками заполню вазу.
А о том, как я люблю,
не скажу тебе ни разу.
Жизнь, куда ты утекла?..
Связь распалась на запчасти.
Рюмку чешского стекла
разбиваю я на счастье.
***
Я перешла с собой на ты
и пью на брудершафт, –
не победитель суеты,
не соискатель правд,
я вся в своих былых летах
как в лёгких кружевах,
душа беспечней певчих птах, –
хоть дело её швах.
Понятна каждому ежу,
как эта пятерня,
с собою я теперь дружу,
сама себе родня.
Закрыты прежние фронты,
заштопаны все швы.
Я перешла с собой на ты,
а раньше шла на Вы.
***
Уж если мы больше не вместе –
не нужен сценический грим.
Союз с одиночеством честен,
естествен и неоспорим.
Без туши, румян и помады
легко обойдутся стихи.
Их бледному лику не надо
насильственного хи-хи.
Стихи, обвинённые в грусти, –
что им благолепный совет,
ведь их не находят в капусте,
а в муках рожают на свет.
Но если мне на люди выйти –
глаза нарисую и рот,
пусть хочется на небо выти,
а сделаю наоборот.
Живите же жизнью отдельной,
в толпу посылая заряд,
пусть радует мой рукодельный –
чужой невзыскательный взгляд.
Но вам я открою секретик –
запомните этот совет:
слезам — и невидимым — верьте,
глазам нарисованным – нет!
***
Таких как я – раз-два – обчёлся.
Ну ладно, может, раз-два-три.
Бог, создавая нас, учёл всё,
но кое-где передарил.
А мне переборщил с любовью,
слезами стих пересолил,
перегорчил с горючей кровью
и дал на всё немного сил.
Не выдержит партнёр иль сменщик –
всё мне расхлёбывать одной.
Таких, как, я всё меньше, меньше...
а то и вовсе ни одной.
***
Жизнь украли! Вот это новость!
Слёзы молча капают в щи.
Вместо жизни одна хреновость.
Кто украл? Да ищи-свищи!
Жизнь украдена.. не догонишь...
будет где-то вовне парить...
А нужна была для того лишь,
чтоб кому-то её дарить.
***
Жизнь прошла в тоске по Большому,
по небесному журавлю,
по неведомому, чужому,
по несбыточному люблю.
И брела мимо близких слепо,
и не видела тех щедрот,
что летели легко ей с неба
прямо в глупо раскрытый рот.
***
Кажется, дождь подступает к глазам,
лёд заморозил мне губы…
Слишком уж громки у слов голоса,
самые нежные — грубы.
Вот мы и снова с тобой визави.
Я не придумаю тостик...
Звери не ведают слов о любви,
их заменяет им хвостик.
Так вот и блюда тебе на столе
всё-то покажут под лупой.
Эта селёдка в узоре колец
тайну скрывает под шубой.
Соусом из чабреца окропи
сочное это жаркое,
но осторожно его пригуби –
жаркое, знаешь, такое...
Блюдо с названием «Дамский каприз»,
под имбирём и корицей,
торт с фейерверком — последний сюрприз –
чиркнешь — и загорится!
Всё показала тебе я, кажись,
в этом последнем аккорде...
Ну и в придачу ещё моя жизнь,
вишенкою на торте.
***
Жить в подсолнухе
и валяться в песке.
Жить как олухи,
что позвали к доске,
как оболтусы
без царя в голове,
и без тормоза,
где «посторонним в».
Врать с три короба
и давать в пятак.
Вот бы здорово!
Я б хотела так.
Но куда ни лезь –
посторонним в,
можно выжить здесь
только подшофе.
Ты душа, нишкни,
этот мир жесток,
здесь царьки они,
ты же знай шесток.
Зря звонишь в звонок,
медвежонок Пух.
Каждый одинок
и разделан в пух.
Если рядом друг –
то не страшен шок,
если мёда вдруг
у тебя горшок.
Распахнуть бы дверь
сразу всем ветрам,
и ходить как зверь
в гости по утрам.
***
Приди в мой сон как будто в гости
и будь как дома в этом сне.
И кепочку повесь на гвоздик,
и мостик перекинь ко мне.
Тебя всё это не обяжет,
всё понарошку и вчерне.
Ведь сон-то мой, как он ни ляжет,
и вся ответственность на мне.
И утро уж не за горами,
ну а пока я научу
тебя гулять между мирами,
скользя по лунному лучу.
И будут блюда до отвала,
вино и свечи досветла...
Придёшь из сна как ни бывало.
И я проснусь как не была.
И лишь потом однажды в ворде
про нас поведает всем сеть,
какие вишенки на торте
и что под шубой прячет сельдь.
***
Я ушла — не обернулась –
от тебя на удалёнку.
Птица счастья обернулась
замороженным цыплёнком.
Смерть крадётся тихой сапой,
достаёт своё зубило…
Ты меня пока не цапай,
я ещё не долюбила.
Вирус сдохнет от досады -
у меня же между прочим
как у той Шехерезады
право тыща первой ночи.
***
Сколько поводов для смеха, для ухмылок и пародий
эта жизнь предоставляет, как бы ни была черна.
И во времена любые я верна своей природе,
хоть где тонко, там и рвётся моя тонкая струна.
Моя слабость — это сила, хоть всегда меня бесило,
что давно не отличаю пораженья от побед.
От Базарова усвоив — стыдно говорить красиво,
иногда грешу я всё же выражаться как поэт.
Я смеюсь над этой жизнью и судьбой моей плачевной,
только губы для улыбок раздвигаю уж с трудом.
Скоро, скоро он погаснет, свет зари моей вечерней,
и заколота я буду нежным месяца серпом.
***
Я к тебе проникну тихой сапой,
я к тебе приникну тёплой лапой,
ты мне только сон получше сляпай,
нацарапай что-нибудь во сне.
Я к тебе приду тайком под утро
заспанною ласковой лахудрой,
столько будет молодости мудрой
в нашей глупой радостной возне!
Я к тебе проникну - где б ты не был,
в щелочку меж тем что быль и небыль,
в дырочку межоблачную неба,
как в ушко игольное верблюд.
«Здравствуй!» - прошепчу тебе из сна я,
я к тебе с Олимпа и с Синая,
да, я не верблюд, хотя кто знает,
он ведь из «верлибра» и «люблю».
***
День влюблённых раз в году — как это мало!
Не вместить ему столь пыла и огня!
Сколько жизнь бы ни клевала и ни мяла –
этот праздник ежедневно у меня.
Пусть давно уж не жена и не невеста,
и давно уж не попутывает бес,
только в сердце снова тесно — словно тесто,
поднимается влюблённость до небес.
Хоть бы вечер — хоть пока ещё не вечер,
без любви моей ушёл бы — да ни в жисть!
Снова тянется соломинкою встреча,
словно этим говоря мне: удержись.
Ах, остатки, всем известно, как вы сладки.
Будь же счастлива, как крошкой воробей.
На прорехи ставя новые заплатки,
в книге жизни открываю я закладки
на страницах всех любовей и скорбей.
***
Поэзия, моя стезя, иль в просторечье Муза,
повадилась ко мне ходить тайком на рандеву.
Она умеет учинять бузу, не быть в обузу
и приходить легко на зов во сне и наяву.
Сонеты и сонаты нам ниспосланы в усладу...
Уйти подальше от всего, что множит суету,
в спасительную тишину запущенного сада,
к весёлым птичьим голосам, к древесному листу.
И словно птиц весной слова там выпускать на волю,
пусть порезвятся, щебеча, ведь жизнь так коротка.
И я отбрасываю с глаз вуаль тоски и боли,
да будет песнь моя легка, игрива и кротка.
Пускай стихи что захотят – то сами вытворяют,
а я им слова не скажу – как будто не причём.
Пусть чьи-то губы после их кому-то повторяют,
когда коснутся невзначай застенчивым плечом…
***
Примите же правду напраслин,
что от фонаря, от балды.
Люблю чепуху в постном масле
и бурю в стакане воды.
Люблю, когда с бухты-барахты
приходит счастливая весть,
когда ни тахты и ни яхты,
но в небе алмазов не счесть.
Люблю из утрат и изъятий
творить несгораемый дом
и праздник без слёз и проклятий
затеять на месте пустом.
Страшитесь, коль я наступаю
на грабли отважной ногой,
когда вы, мой стих колупая,
застанете душу нагой.
Когда все слова не в перчатках,
сияя в своей правоте...
И сердце, как водится, в пятках,
а бабочки в животе.
***
Бог знает что во мне творится…
Один лишь Бог и знает, что.
Я не могу наговориться
с тобой, великое Ничто.
Хоть речь моя к тебе безмолвна,
её доносят до небес
немолчные речные волны
и шелестящий кроной лес...
И втайне думается гордо:
сама не знаю, отчего,
но будет высшего лишь сорта
моё родное Ничего.
Хотя бы знак оттуда дай нам...
Но на устах твоих печать.
Неизрекаемая тайна,
невыразимая печаль.
***
Идея Бога слишком человечна –
наверняка придумана людьми.
Но как нас всех она прельщает вечно
своей мечтой и магией любви.
Блажен, кто безоглядно в это верит,
что рождены для крыльев – не копыт.
Как пена разбивается о берег,
все лодки разбиваются о быт.
Бог создал нас по по образу-подобью,
но в стиле реализма или сюр?
Кому – здоровье, а кому — загробье,
кто — от сохи, а кто-то — от кутюр.
То тем, то этим иногда бываю.
Как трудно с Богом думать в унисон...
Я реалистка и не забываю,
что жизнь на самом деле только сон.
***
Я люблю прогулки под дождём,
слёз моих не разобрать прохожим.
Если мы ещё чего-то ждём –
это будет на туман похожим.
Крутится трамвайное кольцо,
как в уме навязчивая фраза.
У печали мокрое лицо
и улыбка кажется гримасой.
Дни всё холоднее и длинней,
а весны и радуги всё нетуть.
Небо, тебе сверху всё видней,
небо, что ты хочешь мне поведать?..
***
Бывает любовь – всевышна,
как гром гремит на весь свет,
ну а моя чуть слышно
прошепчет тебе: привет!
Бывает любовь – Горгона,
что насмерть и на века,
ну а моя с балкона
помашет тебе: пока!
Бывает любовь – ловушка,
проклятие и клеймо,
ну а моя, лохушка,
напишет тебе письмо.
Бывает, любовь накажет,
заткнёт поцелуем рот,
ну а моя намажет
с собой тебе бутерброд.
Ты думаешь, глядя в почту,
когда её чёрт уймёт...
Но без неё вдруг почва
качнётся и уплывёт.
Ты был от неё далёким,
порою хотел сбежать.
Но без неё вдруг лёгким
не станет легко дышать...
И где бы ты ни был, знаю,
любовь моя там не зря,
простая и неземная,
как воздух и как земля.
***
Мне не фиолетово,
не до фонаря…
Знаю, что не следовало.
Верю, что не зря.
Вижу словно в рамочке
всё, что утекло...
Нет, мне не до лампочки.
На душе тепло.
Мне не фиолетово,
мне не хоть бы хны.
Видимо, поэтому
ты приходишь в сны…
И порхают бабочки
в сердце до зари…
И летят на лампочки
и на фонари.
Обжигаясь, падают
под ноги толпе,
но хоть миг, а радуют
песней о тебе.
***
Как жизнь? – спросили. – Ничего.
Но ничего моё особое.
Так кучеряво, кочево,
как облако высоколобое.
Оно вместительно, как шкаф,
в него так много понатыкано:
твой не задевший мой рукав,
и то, как я к тебе, и ты ко мне,
и то что было да прошло,
и то что никогда не сбудется...
Да, «ничего» – не «хорошо»,
но в нём мне так просторно любится.
***
Солдатик не такой уж стойкий,
ну как же мне тебе помочь?
Слетели все твои настройки,
комар терзал тебя всю ночь.
И интернет исчез во мраке,
и пульт не пользует экран,
и отвратительный Куракин
зря столько времени украл.
У Токаревой сплошь повторы
и дождь не сдерживает слёз…
Все эти мелочные вздоры
не принимай, прошу, всерьёз.
А всё вниманье — чудной дате,
что ты пришёл на этот свет,
и там пришёлся очень кстати,
нигде такого больше нет!
В своей футболке бело-синей
с полоской бело-голубой
ты был такой неотразимый,
что любовалась я тобой!
***
Обнять тебя нельзя, а ты любить не можешь.
И давний наш дуэт немножко глуповат.
Ты, Боже, тут ничем, похоже, не поможешь.
Никто не виноват. Никто не виноват.
Но теплится душа в немеркнущей беседе...
Чуть тлеет огонёк, но в нём — мильоны ватт.
Пусть вечно зелен он, как виноград весенний.
Никто не виноват. Никто не виноват.
А сердце рвётся вон, колотится как птица,
наперекор всему блаженствует: виват!
И зелень глаз твоих на солнце золотится…
Никто не виноват. Никто не виноват.
***
О зима, зима моя,
сколь ни бесишься в азарте,
но тебе желаю я
скорой смерти в тёплом марте.
Гаснут звёзды от лучей.
Ночь, умри перед рассветом.
Дунув на уют свечей,
новый день идёт с приветом.
Свет в туннеле, как маяк,
манит ласковым виденьем.
Лёгкой смерти, жизнь моя,
перед будущим цветеньем.
***
Жизнь заговаривает зубы
и тень наводит на плетень.
Уж сколько бито мной посуды,
а счастья нет который день.
Я поменяю все настройки,
но всё ж небесный судия
мне не поставит выше тройки
за сочиненье «жизнь моя».
Всё меньше хочется прощаться,
мосты сжигая напослед.
Всё больше тянет возвращаться
на пепелища прежних лет.
Но верится, хотя б отчасти,
что кто-то там за всем следит...
И незаслуженное счастье,
как снег на голову, летит.
***
Если б пошла направо –
была бы детей орава,
если б пошла налево –
жила бы как королева,
но я так была упряма –
что шла всегда только прямо.
Но в сущности и направо –
где слава и крики браво,
но в сущности и налево –
где сытость и сладость чрева,
и прямо, пути итожа –
всё будет одно и то же, –
поскольку ведь я всё та же,
всё та же одна Наташа.
***
Любовь – это страсть или жалость?
Мечта или жизнь наяву?
Казалось бы, экая малость,
а я лишь на этом живу,
горючем, которое выжжет
отметину, словно на лбу.
И вечный тот двигатель движет
светила и нашу судьбу.
Любви не бывает без грусти,
как верно подметил народ.
Она никого не отпустит
и вечно стоит у ворот.
Ты с нею не разминёшься,
не скроешься в снег или дождь,
на мине её подорвёшься,
когда того вовсе не ждёшь.
Но смерть от неё – это праздник,
а жизнь без неё – это смерть…
Любовь манит пальчиком, дразнит,
очки нам пытаясь втереть.
***
С овчинку небо, да в алмазах,
ночь хоть черна, но и нежна.
И я, лохиня и шлемазл,
хотя бы Богу, а нужна.
Коли родился – пригодился
кому-нибудь и как-нибудь.
Хоть бы однажды засветился
и чей-нибудь украсил путь.
И из того, что так люблю я,
быть может тоже выйдет толк –
когда-нибудь в минуту злую
я пригожусь, как серый волк.
***
Но пока глядится в небо,
снится счастье, пьётся чай,
мнится сладко и нелепо,
что придёшь ты невзначай,
и пока нужна помада,
не по возрасту наряд,
и с надеждой нету слада,
и глаза ещё горят,
если ждёшь, но не трамвая,
и любовь хранишь в груди,
значит ты ещё живая,
значит что-то впереди.
***
Я клин не вышибаю клином –
любой хорош, что был со мной.
Один — полётом журавлиным,
другой – синицею родной.
Один сдувал с меня пылинки,
другой был мне как господин.
Носила юбку шестиклинку –
все клинья были как один.
Средь шумного кружилась бала...
Все радовали глаз тона.
И я любить не уставала.
Душа меняла имена.
Но мышка хвостиком вильнула –
и раскололась разом твердь...
Большую жизнь перечеркнула
такая маленькая смерть.
Но даже там, поверх унынья,
поверх могил сияет взор...
Любви не вышиблены клинья,
а составляют в ней узор.
Одна звезда другой не хуже,
пусть расцветает сто цветов.
И каждый клин бывает нужен,
когда он вклиниться готов.
***
Что ж ты, Ларина Танечка-Таня,
Е. Онегина не дождалась?
Ну зачем ты, Каренина Аня,
ведь могла бы пожить ещё всласть?
Для чего ты, Наташа Ростова,
изменила Андрею тогда?
Ах вы, девочки, что же вы, что вы
выбирали свой путь не туда?
Я несла на себе их вериги,
примеряя дворянский уклад,
и хотелось мне все эти книги
переделать на собственный лад.
Я бы вышла за князя Андрея,
а Онегина вечно ждала.
И к Каренину, хоть он старее,
я б вернулась, и с ним бы жила.
Я б дуэли решила без крови,
я бы Каю не сыпала лёд...
Но увы, Бог бодливой корове
не случайно рогов не даёт.
***
Чтобы губы были в цвет томата
и не виден ни один изъян,
поцелуи — лучшая помада,
комплимент – замена для румян.
Украшает шарфиков ношенье,
но и их затмит наверняка
лучшее для шеи украшенье –
на плече лежащая рука.
Женщины – не куклы, не матрёшки,
для души всё это так узко.
Самые красивые серёжки –
ласковое слово на ушко.
***
Вижу сны, смотрю кино
и читаю у поэтов
не про то и не про то,
а про это, а про это.
Маяковский нам ещё
эту удочку закинул,
но у жизни взял расчёт
и на лодке мир покинул.
Я же в цифрах не мастак –
нерасчётливой считаюсь,
и с любовью всё никак
до конца не рассчитаюсь.
И мой перечень кажись
бесконечен бед и болей,
и не счесть моих за жизнь
встреч, прощаний и любовей.
Даже если в лодке течь,
и на жизнь наложат вето, –
речь моя всё будет течь –
лишь про Это, лишь про Это.
***
Любила как попало,
куда глаза глядят.
Текло, но не попало.
А Васьки всё едят.
А стрекоза плясала,
зелёная была.
Вот что я написала?
Сама не поняла.
***
Умереть от старости
стыдно для поэта.
Умереть от радости,
от любви и света,
чтобы переполнило
душу через край...
Всё бы жизнь исполнила!
Тут и умирай.
Только сердце жадное
с этим не смирится,
хочет безвозвратное
возвратить сторицей.
И пока хоть чуточку
тлеет огонёк –
ну ещё минуточку!
Ну ещё денёк!
***
Бог, не суди! Ты не был
женщиной на земле.
М. Цветаева
Человек – небесное животное.
И Христос мужчиной тоже был.
И объятья плотские и потные,
может быть, он даже не забыл.
Женщиной он не был, по Цветаевой,
потому судить не может нас.
Но, быть может, он от всех утаивал,
что повеса был и ловелас.
На огонь летя свечи и лампочки,
смерти и рассудку вопреки
все друг друга любят — птицы, бабочки,
цветики, деревья, червяки.
Пусть душа останется лишь в рубище,
всё пустив на ветер, на распыл.
Бог, ты не суди любимых-любящих,
а суди лишь тех, кто не любил.