***
Приняв любовь как Божий дар,
ты сам становишься любовью.
Летишь по жизни как Икар,
склоняя крылья в изголовье.
Любовь – единственный удел,
и нет во всей вселенной места,
где б ей положен был предел,
не родилась ещё та бездна.
А если растворится в дым –
душа болит и убывает,
но никогда, увы, пустым
то свято место не бывает.
Когда от нас уйдёт любовь –
там остаётся яма, норка,
его заполнит грусть и боль,
жизнь без порыва и восторга.
Какой-то холодок в крови,
пустые думы до рассвета...
Нам жить в отсутствии любви –
как жить без воздуха и света.
***
Нет тебя, нет… повторяю вновь.
И всё никак не пойму –
кому же тогда – моя любовь?
И сама я тогда – кому?
Значит, верный ответ – не быть,
если кругом одна.
И в полнолуние – волком выть
в чёрный квадрат окна.
Значит каштан не случайно жёлт,
листья его гниют.
И с тех пор, когда ты ушёл –
птицы мне не поют.
Но прилетала ко мне в окно
птица в одно из утр.
Помню её на боку пятно,
пёрышек перламутр...
Всюду со мною рук твоих шёлк,
шелест незримых крыл,
как далеко бы ты ни ушёл,
что бы кто ни говорил.
***
Спрашивала, спрашивала, где же мой любимый,
у ветлы и ясеня, лебеды, крапивы,
камни раздвигала я слабыми руками,
взглядом проникала я в щель меж облаками.
Нет нигде любимого, говорили все мне,
нет нигде любви его – обойди всю землю.
О тоска острожная, мир пустой и хлипкий
без плеча надёжного, без родной улыбки.
Да, есть сны и знания, письма и портреты,
и воспоминания, как пришёл ко мне ты,
только всё же то потом заменить не сможет
ни ночного шёпота, ни горячей кожи.
Жить не стало стимула, всё вокруг убого.
Где искать любимого, я спросила Бога.
Бог сказал, не спрашивай, потерпи лишь малость.
Всё, что было страшного – позади осталось.
***
Я устала от с собой боренья,
пусть мне снова молодость соврёт,
промелькнув в глазах, в стихотворенье,
что никто не бросит, не умрёт.
Пусть опять ко мне прибудет судно
в красных как от крови парусах.
То, что высоко и неподсудно –
мне откроет щёлку в небесах.
Дважды в реку, пусть она кровавой
станет для нарушивших закон.
Нахлебаюсь сладкою отравой,
всё, что есть, поставивши на кон.
И тогда, секрет узнавши главный,
отряхнув со щёк морскую соль,
я смогу из горькой Ярославны
превратиться в юную Ассоль.
Где-то тень её доныне бродит...
Молодость, вернись хоть на часок.
Пусть опять лесок заколобродит
и тела впечатает песок.
Холодно… А вот уже теплее…
вот уже ты близко, горячо…
Словно я иду по той аллее,
опираясь на твоё плечо…
***
По компу музыка без звука –
полночный час, соседи спят...
Жизнь без тебя – такая мука,
родного с головы до пят.
Твой взгляд с портрета и с фейсбука –
мне как танталовый глоток,
как эта музыка без звука
или без запаха цветок.
Когда тебя во сне я вижу –
как без меня там одинок,
то потолок уходит выше,
земля уходит из-под ног.
И я лечу к тебе сюрпризом
над миром, что бездарно спит...
Мне никакой закон не писан –
ни притяженья, ни орбит.
***
Заметают вьюги милый след,
и деревья тянут в небо руки.
Беспросветный снег летящих лет,
ветряные мельницы разлуки.
Долгою педалью звуки длить,
отдаваясь радости, беде ли,
злое одиночество делить
с ласковыми крыльями метели.
Чтоб она меня заволокла
и запеленала в белый кокон,
чтобы дожидаться там тепла
за холодной изморозью окон.
Если разойдётся жизнь по шву,
если невозможное случится –
я свою любовь переживу
и забуду ямку под ключицей,
это значит – сердцу изменя,
унесётся прошлое на льдине,
это значит – больше нет меня,
холода и вьюги победили.
***
За пределами любви – мрак и холод.
За пределами любви – беспредел.
Там Наташи первый бал правит Воланд.
Там безрыбье добрых дел, душ и тел.
Там по ласковым словам вечен голод.
Одуванчик их давно облетел.
За пределами стиха – пусто-пусто.
За пределами стиха – жизнь глуха.
Там неведома летальность искусства
и шестое чувство там – чепуха.
Там не смог бы говорить Заратустра.
У души б не развернулись меха.
***
Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом
и улетела восвояси,
как «кыш» услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.
Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.
***
И с горечью подытожим:
никто уже не придёт.
Никто никому не должен.
Никто никого не ждёт.
Всё сгинуло в чёрном люке
и нет ни души вокруг.
Никто никого не любит.
Никто никому не друг.
А как бы хотелось сбросить
все заново со счетов...
Никто никого не бросит.
И каждый любить готов.
***
Надежда порою к нам ластится,
раскидывает умишком.
Подсовывает нам счастьице,
коротенькую любвишку.
Не надо уродовать замысел,
того, что задумано Богом.
Ведь будем когда-нибудь там мы все,
где выйдет подобие боком.
«Величие замысла – главное», –
делился с Ахматовой Бродский,
в погоне за музой и славою
свой путь совершая геройский.
Что не отвечало величию –
всё вынесено за скобки,
родного, ранимого, личного
отброшены напрочь осколки.
Не надо уродовать замысел
упорством или усердьем.
Ведь Там сохраняются записи
того, что диктуется сердцем.
***
Я за тебя стакан гранёный –
до дна, но только и всего...
Ты мой чужой и отстранённый,
хотя люблю как своего.
Но не ведись на опус лестный –
он не том, что мы близки.
Ты мой соломинка над бездной,
заслон от боли и тоски.
Стучится вымученный ветер
в моё закрытое окно.
А я одна на белом свете,
жизнь положила под сукно.
И только листья на балконе,
забившись в дальние углы,
напомнят мне его ладони,
как были нежны и теплы.
***
Сколько было всего – не забыла,
вспоминаю с улыбкой порой.
О вы все, кого я так любила –
рассчитайтесь на первый-второй!
Далеко это от идеала,
сознавала, и всё же – молчи, –
но лоскутное то одеяло
согревало в холодной ночи.
Со вселенной по нитке непрочной,
не морочась стыдом и виной, –
вот и голому вышла сорочка
и отсрочка от тьмы ледяной.
***
Вместо вина – запиваешь виной
чёрствость любвей усталых...
Вместо одной — большой и родной –
много чужих и малых.
Но это лучше, чем пустотой
сердца ларец заполнить.
Если нет той единственной, той,
что нам до смерти помнить.
Бога бесплодьем души не гневи,
чувство сильнее долга.
За неимением главной любви
разных люби недолго.
Как лоскутки собери их и сшей
в тёплое одеяло.
Ибо в ночи не согреться душе
холодом идеала.
Пусть неумело ты, но, как могла,
счастье своё лепила...
Бог ведь не спросит: себя блюла?
Спросит: а ты любила?
***
Ты любила, была, копила,
но судьба учиняет шмон.
Каждый шорох пустого пыла
ей преступен, дешёв, смешон.
Вычищает мои заначки,
что таила на чёрный день -
все кусочки, клочки, заплачки,
строчек трепетных дребедень,
вычищает все закоулки,
все укромные закутки,
и несбывшиеся прогулки,
и засушенные цветки,
недоученные уроки,
недовымершие друзья,
и надежд неизжитых крохи,
и все мысли о чём нельзя…
Чтоб осталась душа, пустуя,
без сиянья бесслёзных глаз -
всё под корень, под нож, вчистую -
обнуленье, грабёж, коллапс.
На границе души и тела -
беспощадное: хенде хох!
Мало ли чего ты хотела.
Мало ли чего хочет Бог.
***
Да, жизнь такая, селяви –
в обломах и промашках.
И ищем мы слова любви
в сиренях и ромашках.
Не от того, кто был жесток,
в любви пигмей и хлюпик.
Но каждый пятый лепесток
шептал о том, что любит.
Он слаще пения сирен –
тот шёпот еле слышный.
Как хорошо, что есть сирень
и лепесточек лишний…
***
Одуванчик — не пышная роза,
не гортензия и не пион.
Но прогалы бесцветности прозы
может также заполнить и он.
Не гляди на его худосочность,
хоть он взгляда и не поразит, –
обесточенность, обесцветочность
нашей жизни уже не грозит.
Чуть подуешь – и пух облетает,
остаётся один черенок.
И подумаешь, душу латая,
что он так же, как мы, одинок.
Без ответа, любви и привета
ждём дыханья чужого и мы,
и летим как пушинки по свету,
как предвестники скорой зимы.
Шуточка
Ах, Наденька, как ты с горы летела,
от страха ни жива и ни мертва...
Ты так тогда отчаянно хотела
услышать вновь те главные слова!
Впервые мне пропел их в уши ветер.
Сказал их Чехов. Прочитал отец.
И я ждала, когда же мне на свете
всерьёз их кто-то скажет наконец.
Ты мне шептал их много лет ночами,
но вот ушёл и те слова унёс.
Всё кажется пустыми мелочами
без этих слов, сияющих от слёз.
И до сих пор я вслушиваюсь в ветер,
что воет по ночам как свора псов:
«… люблю, люблю… ты лучшая на свете...
расслышь меня сквозь хоры голосов...».
***
Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом
и улетела восвояси,
как «кыш» услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.
Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.
***
Есть запись в паспорте и снилсе –
где ясно, кто, когда и где.
А если ты мне лишь приснился –
то запись вилами в воде.
Искать тебя – что ветра в поле.
Сон — не улика и не факт.
И отпускаю я на волю
невстречи нашей бесконтакт.
Сон беспричинный и недужный,
его записываю в спам.
Лети, как поцелуй воздушный,
неприкоснувшийся к губам.
***
Я жду тебя — не важно где и сколько.
В сметане приготовлю карася.
Кормить тебя мне радостно, вот только
любить нельзя.
Придёшь — к тебе на шею не бросаюсь.
Любить нельзя, ведь мы с тобой друзья.
Губами лишь слегка щеки касаюсь.
Любить нельзя.
Спрошу потом Харона в укоризне,
по Лете вдаль в его ладье скользя,
зачем мне жизнь, когда тебя при жизни
любить нельзя…
***
Ты бы мог излечить меня от пустоты,
одиночества и одичания,
но нельзя преступить заповедной черты,
потому остальное — молчание.
А в руках моих столько скопилось тепла,
что когда бы тебе их из вечности
протянула я, наши минуя тела,
то прожгла бы дыру в бесконечности.
Но вселенная снова в ответ ни гугу,
видя, как прохожу Там таможню я...
Ты подарок, которого взять не могу,
ты подмога моя невозможная.
***
Ты опять мне не приснился.
Без тебя сон длился, гнил всё,
растекался мутной лужей…
Как ты был в том сне мне нужен!
Ну куда ты улетаешь,
таешь, душу мне пытаешь…
Я проснулась слишком рано,
в сне моём зияла рана.
Если ты не будешь сниться –
жизни нечем будет длиться.
В сердце некому стучаться:
эй! пустите домочадца!
Ну приснись мне хоть под утро!
Это будет очень мудро.
Это будет очень сладко,
на дыре в груди – заплатка...
Я не буду просыпаться,
я не буду улыбаться,
я не буду есть и пить,
лишь во сне тебя любить...
***
По капле тепло убывает…
Боюсь ноябрей-декабрей.
Они в нас тепло убивают,
другое, не от батарей.
Ах, пане-панове, не внове
той песенки зябкая дрожь…
Ищу его в голосе, в слове,
но нет его там ни на грош.
Хоть льдинки не вижу в глазу я,
но холодом веет в тепле.
А я его преобразую
в морозный узор на стекле.
За этим волшебным рисунком
дороги весны не видны...
От голоса веет рассудком
и губы твои холодны.
***
Уходите вовремя — до поднятья трапов,
до в тупик упёршейся тропы.
Уходите вовремя — до глубоких шрамов
на прозрачной кожице судьбы.
Уходите вовремя и не длите пытки,
журавля зажав в своей горсти.
Уходите вовремя, оттолкнув попытки
что-то удержать или спасти.
Пусть нам здесь недодано то, что мы просили, –
отшвырните жалкие гроши.
Уходите вовремя. Это непосильно,
но необходимо для души.
До того, как чуждым вам станет самый близкий,
до того, как скажет это сам.
Уходите вовремя. Лучше — по-английски.
Долгое прощание — к слезам.
Не чините старого, обрывайте грубо,
порванного снова не связать.
Уходите вовремя, закусивши губы,
чтобы после локти не кусать.
Покидайте с зорями всё, что вам не светит,
всё, что не ответит вам ни в жизнь.
Уходите вовремя, ибо вы в ответе
за свою единственную жизнь.
***
Поддерживать отношения,
как будто в печи огонь,
когда уж не чует жжения
и даже тепла ладонь,
когда уже еле тлеет,
устало ждать и просить,
но что-то в тебе жалеет
совсем его погасить.
Поддерживать как коллегу,
что в делах отстаёт,
поддерживать как калеку,
как бабушку в гололёд,
поддерживать – не рассерживать,
потешивать... а на кой?
Бессильной рукой удерживать –
что здесь уж одной ногой,
поддерживать отношения –
мучительнейший процесс,
когда уже разложение,
гниение и абсцесс.
Поддерживать безрассудно…
Но я тебя поддержу.
И в час свой последний Судный
единственное скажу, –
что при любых обстоятельствах
поддерживала очаг,
вне дружбы, любви, приятельства,
чтоб выручил, не зачах,
не сгинул к такой-то матери,
укрыл бы от всех погонь,
как наши пра-пра-праматери
поддерживали огонь.
***
Дар вселенной, души пожива,
равнодушный бесценный друг!
Как догнать твою душу живу,
ускользающую из рук?
Как позвать, чтобы ты услышал
стук сердечного каблучка?
Если дождик стучит по крыше
иль луна не сводит зрачка,
если тополя громче речи
иль в окне мелькнёт воробей -
то душа моя ищет встречи.
Ты услышь её, не убей!
***
Смотрю на кактус: как тебе в оконце,
мой маленький спартанец, травести?
Обходишься без влаги и без солнца,
и даже умудряешься цвести.
А мне вот мало ручки и бумаги,
чтобы как ты жила бы и цвела,
мне хочется животворящей влаги,
и ласкового света, и тепла.
Мой кактус-недотрога, ёжик, злючка,
иголок ощетинившихся рать.
А у меня хоть бы одна колючка,
и голыми руками можно брать.
Как бы защитным обрасти покровом,
у кактуса спрошу я твоего,
и стать таким же гордым и суровым,
чтоб жить без никого и ничего.
***
Как божественную оплошность,
я лелею в свой час земной
драгоценную невозможность
быть с тобою и быть иной.
Только то и другое вместе
мне явило бы чудный миг
ликования адских бестий
или ангелов грустный лик.
Но привязана я к личине,
своей сути служа рабой.
И по этой простой причине
мне иною не быть с тобой.
Но в какой-то другой вселенной,
на орбитах иных планет
сладко пестует дух мой пленный
невозможность любого нет.
***
Быть нам вечно порознь,
так судил нам Бог.
Спохватилась поздно я,
сердце сжав в комок.
Рюмка водки с тоником,
лекции, режим…
Сделай же хоть что-нибудь,
чтобы стать чужим.
***
От тебя звонок получен.
И хоть беден мой улов –
вечер скучен, однозвучен
без твоих обидных слов.
Я в обиды не вникаю,
мне они не по плечу.
Просто к трубке приникаю,
словно к тёплому плечу.
Говори же, говори же,
что-нибудь, но говори…
Может быть, мы станем ближе,
если слушать, что внутри.
***
Когда ты повышаешь голос,
не сдержавши в узде коней,
от меня ты тогда как полюс
отдаляешься всё сильней.
Чтоб покрыть это расстоянье,
надо громче ещё кричать,
но чем дальше громов метанье –
тем сильней на ушах печать.
Если слов не удержишь грубых,
удлиняющих к нам пути,
то обратной дороги к другу
можно и не суметь найти.
***
Мне ведомы твои тропинки
и мысли тайные в тиши,
все закоулки и ложбинки,
и ямочки твоей души.
Я вижу их, тебя не видя,
с тобой не прерывая нить,
и никакой слепой обиде
добытого не победить.
Любовь моя, цветок под снегом,
что ярче раны ножевой,
ты оживёшь в пространстве неком,
ты там сумеешь быть живой.
Печаль очей, души пожива,
бесчисленное Ничего...
И для меня навеки живо –
что для тебя ещё мертво.
Как ни пытался бы умерить
то, что клокочет на огне –
я буду и гореть, и верить
всему несказанному мне.
***
Ты столько раз мне говорил «спасибо»,
что я из них могла бы шубу сшить
и в ней бы даже выглядеть красиво
(а может быть, напротив, рассмешить).
Я б эту шубу тёплую носила
и грелась бы в ночные холода…
Чтобы услышать новое «спасибо»,
не жаль мне вдохновенного труда.
И, вопреки расхожей поговорке,
я положу его себе в карман.
Твоё «спасибо» слаще хлебной корки,
когда смертельный голод по словам.
***
Мучительно хочется счастья.
И я называю им лес,
окошко, раскрытое настежь,
холодную ласку небес.
И боль, и тоску, и страданье
я радостью назову.
Не так уж важно названье,
во сне или наяву.
***
Всех, кого когда любила –
позабыться им бы…
Время их с котурнов сбило,
посрывало нимбы.
Мужиков на свете толпы,
человека нету.
Диоген их не нашёл бы,
обойдя планету.
О вы все, к кому летелось,
отзовитесь дружно...
То, что телу бы хотелось –
то душе не нужно.
За семью они морями,
не доходят герцы...
Я ищу с пятью огнями
человечье сердце.
***
Деревья засыпают стоя...
А может быть, они не спят.
А может, это всё пустое –
что тот, кто любит – тот и свят.
Он в светлом городе том не был,
где славит Бога херувим.
Он, может быть, и свят для неба,
но на земле он не любим.
Там лев встречает огнегривый
и вол, исполненный очей...
А на земле всё косо-криво,
и ты ничей, ничей, ничей.
Скрывают город тот ворота,
стена прозрачная крепка.
А за стеною мнётся рота
всех нелюбимых на века.
Ты не любим, чего же боле...
Ни бог, ни Пушкин не спасут.
Всё суждено лишь Высшей воле,
и приговор выносит Суд.
Но как несправедливо, боже,
погибнуть крыльям от копыт.
В чужой душе, что всех дороже –
убит, расстрелян и забыт.
***
Когда я выходила из дверей –
скользили тени вслед из нашей дали
и мёртвыми глазами фонарей
мой одинокий путь сопровождали.
Их слабый свет мне не давал упасть…
С тобой мы совпадали без зазора,
а с временем я не могу совпасть –
я не хочу родства его позора.
Колеблется огарочек свечи…
Свеча горела, но уж догорает.
Для жизни не находится причин.
На теплоходе музыка играет.
Я разучилась чувствовать, как все.
Случилось что-то странное со мною.
Передают: осадки в полосе.
А я, как речка, высохла от зноя.
На юг и север, на добро и зло,
на да и нет весь мир сейчас расколот.
«Алиса» сообщила, что тепло.
А у меня внутри могильный холод.
Когда же всё приблизится к нулю
в бессмысленной вселенской мельтешизне –
одним простым несбыточным люблю
я завожу мотор заглохшей жизни.
Пусть сирый мир до ниточки продрог,
молитвой Богу боли не нарушу.
А из обломков радуг и дорог
построю вновь любовь, судьбу и душу.
***
Твои ласточки и синицы,
и ресницы, что нет длинней,
могут вызволить из темницы
темнолицых унылых дней.
Твои кактусы или розы,
твои ролики и звонки
опоэзят любую прозу
и прогонят тоску в пинки.
«С добрым утром!» – и словно эхо
откликается белый свет,
и стиха моего утеха –
на улыбку твою в ответ.
Утро набело перепишет
звёзд исчёрканный черновик,
утро все грехи мои спишет,
переедет, как грузовик.
И проснётся всё, что лишь снится,
что не хочется убивать.
Будут ласточки и синицы
сердцу ласково подпевать.
***
Не Фицджеральд и не Уайльд
не помогли, увы...
Пора б уже закрыть гештальт,
но жалко мне любви.
Пора б уже давно остыть,
забыть и поумнеть,
но не могу никак – о стыд –
живой окаменеть.
Кому-то нужно пить и есть,
с козла хоть молока,
а мне достаточно, что есть
улыбка, облака.
Не нужно мне тебя всего,
ребра и позвонка,
а мне достаточно всего
лишь одного звонка.
Что б только знать, что ты мне рад,
тому, что я живу,
что между нами нет преград,
лишь только позову.
И не хочу закрыть гештальт,
тот шаг бы был жесток,
уж слишком нежен этот альт,
беспомощен росток.
***
Когда-то загадать пыталась -
что если завтра будет снег…
И в юности всегда сбывалось,
и мнилось, будет так навек.
Что лишь с утра откроешь глазки –
а там — о чудо! Снег идёт!
И ты живёшь как будто в сказке,
и всё ещё произойдёт.
Но только снег и происходит,
а ты по-прежнему одна.
С души с годами глянец сходит
и с глаз спадает пелена.
С утра гляжу я на дорогу -
так хочется ещё поспать,
а снега нет, и слава богу,
тебе поменьше разгребать.
Что снег? Поток небесных крошек,
лишь символ, образ, свет из век.
Сейчас мне ближе и дороже
обыкновенный человек.
Люблю тебя сквозь боль и нежить,
сквозь снег, и сумрак, и туман...
И пусть всё так же будет нежить
нас возвышающий обман.
***
Жить и жить себе внутри тумана,
вместо денег звёздочки считать...
Вынет месяц ножик из кармана –
разрезать страницы и читать
в книге судеб, писанной вселенной,
чей глядит на нас печальный глаз,
чтобы в жизни, немощной и тленной,
стало легче нам от лунных ласк.
Плыть и плыть бездумно по теченью,
пока кто-то руку не подаст,
не напоит чаем нас с печеньем,
не обнимет в самый чёрный час.
Я не повторяю имя всуе,
писем не пишу тебе я, но
всю себя тебе я адресую –
прочитай хоть строчку перед сном.
Словно дети, друг от друга прячась,
прячемся от счастья – не беды...
Ведь любовь – единственная зрячесть,
всё другое – формы слепоты.
И куда судьба опять заманит,
где рассвет неясен и белёс...
Мы плывём, как ёжики в тумане,
ничего не видя из-за слёз.
***
Я научилась говорить прости
всему, что прежде плакало и пело,
и жизни пряжу нежную плести
из пауз, многоточий и пробелов.
Шептать вдогонку и смотреть вослед,
в графе желаний проставляя прочерк,
и больше не вытаскивать на свет
всё то, что затаилось между строчек.
Как мёда золотистого струя
стекала из стиха у Мандельштама –
так будет тихо течь судьба твоя,
в элегию переливая драму.
Оттаивать в надышанном тепле,
пить медленно, любить не поспешая,
и жизнь в конце раскроется тебе –
бесшумная, безгрешная, большая.
***
Я не твой человек, ты не мой человек,
пропасть вкусов, времён и корней.
Отчего ж так близка эта складка у век
и улыбки чужой нет родней.
Не рифмуются вместе декабрь и май,
не слагается общий коллаж,
и порой я твоя моя не понимай,
только, жизнь, не замай эту блажь.
Ей, не знающей уз, кроме ветреных муз,
забывающей запах рубах,
одиночество сладким казалось на вкус,
если имя твоё на губах.
Пусть кружусь в этом вальсе осеннем одна,
и на счастье исчерпан лимит.
Разделяет нас бездна всего, но она
так прекрасна, что сердце щемит.
***
Остановка наша: кладбище.
А за ней уже моя.
Я бы, может, пожила б ещё,
если б я была не я.
Я верна себе как «Отче наш...»,
и хожу, хожу вокруг...
Как-то вдруг всё это кончилось.
Начиналось тоже вдруг.
Исцеление последует
без рецептов и больниц.
А потом опять потребует
дозы голоса, ресниц.
Вот билет счастливый порванный.
На, себе его возьми.
Цифр слева-справа поровну.
Где же счастье, чёрт возьми.
Ничего уже не сбудется,
и души напрасен труд.
И трамвай уж не заблудится,
неизменен мой маршрут.
Ничего не будет поровну,
сколько там ни колеси.
Просто мне в другую сторону
или вовсе на такси.
***
А по утрам прилетает сойка...
Я без тебя проживаю стойко.
Да, люблю, но уже не настолько.
Но ещё не разлюбила, увы.
Всё позабудь, но однажды вспомни.
Цвет облетел, но остались корни.
Лунная ночь поэтичней полдня.
Мёртвые листья милее живых.
Сердце тепла захотело — ишь ты!
Я эту жизнь не жила почти что,
что ты знаешь о ней, мальчишка,
тот, чьё имя в ночи шепчу.
Я не шла, а почти летела,
только душа, никакого тела,
ничего своего не хотела…
До сих пор я за это плачу.
***
Неразличима наша связь,
чужее не бывает друга.
Но всё пряду узоров вязь,
надежды нить ещё упруга.
Мил и без милого шалаш.
Любовь ведь индивидуальна.
Я домик нарисую наш
и буду жить в нём виртуально.
Из воздуха иль из песка,
из карт ли вознесётся стенка -
там будет прятаться тоска,
не вырываясь из застенка.
Никто не обнаружит лаз,
все бури, слёзы канут мимо,
но будет радовать ваш глаз
сюжет, рисунок, пантомима.
Не будет мук, разлук, потерь
и панихиды на погосте.
Порой ты постучишься в дверь
и я приму тебя как гостя.
И минет много-много лет,
когда скажу из райских веток:
какой изящный менуэт
жизнь станцевала напоследок.
***
Птица поёт: «Фью-фью!»
мне по утрам: «ну встань же!»
Некому слово «люблю»
мне говорить, как раньше.
Всюду включаю свет,
чтоб веселее стало.
У меня никого нет.
Но и это немало.
Я не сойду с ума
среди жилых массивов.
Буду любить сама.
Это ведь так красиво.
***
Хорошо быть немного забытой,
хорошо быть немного одной,
обойдённой бедой и обидой,
отделённой от мира стеной.
Отрешиться от суетной смуты,
оборвать неразлучности нить...
Но чтоб знать — что в любую минуту
можно встретиться и позвонить.
Чтоб в заборе – хоть малая щёлка,
чтоб куда-то везли поезда...
Быть одною — но только недолго,
быть забытой – но не навсегда.
***
Всё оказалось невозможным:
травинки крепче тротуар,
наш поезд не прошёл таможни,
двоих не вынес Боливар.
Любовь не видела пропажи,
она держалась дольше всех,
отсутствие скрывая наше
руками нежными, как мех.
Но хоть красив огонь бенгальский –
пожара он не породит.
Декабрь Январьевич Февральский
нам кровь и губы холодит.
И я пишу уж третий короб
о том, что я уже не я,
и я машу тебе с балкона,
любовь ушедшая моя.
Но та, что у меня украли,
та, что, казалось, умерла,
переселилась в воду в кране,
в конфорки, лампы, зеркала.
И там, среди вселенской ночи,
оно, незримое, горит,
как будто что сказать мне хочет,
и мне оттуда говорит.
***
Никому не скажу уже: «жду, люблю».
И никто не встревожится: что ж не идёт?..
И когда порог я переступлю –
слов «я дома» тоже никто не ждёт.
Чей-то смех за стенкою, голоса...
Кое-где полуночные окна горят.
Но они, так похожие на глаза,
ничего мне больше не говорят.
Надо мною сгущается ночи мгла,
тускло светит единственная звезда.
Сколько раз счастливою я была,
но об этом просто не знала тогда.
А сейчас ценю уже каждый миг,
чёрно-белое жизни моей кино,
и ночник, и любимые строчки книг,
и луну, что заглядывает в окно.
***
Бабочка – баба – бабушка –
женщины путь унылый
до гробового камушка
и темноты могилы.
Бабушка — баба – бабочка –
пусть всё в таком лишь стиле,
чтобы свеча и лампочка
смерть мою осветили.
Чтоб, опаляя крылышки,
всё же успеть согреться.
Большего не открыли же
способа или средства.
Как же всё быстро минуло –
бабушка – баба – детка...
Хоть и была ты длинною,
жизнь моя-однодневка.
***
День сдаёт свои параметры,
свет уходит прочь...
И однажды утром ранним ты
вдруг увидишь ночь.
Это осень тихой сапою
пробралась в окно.
Даже с самой мощной лампою
без любви темно.
Даже и с обогревателем
холодно в дому,
если мы тепло спровадили
и пригрели тьму.
***
Со мной Ты и ныне и присно,
в глазах моих божья роса.
Я небо люблю бескорыстно,
его ни о чём не прося.
Его вековая громада
мне более не рокова.
И всё, что душе моей надо,
я вытяну из рукава.
Глядит на меня с укоризной
Великое из Ничего...
Я Бога люблю бескорыстно,
поскольку не верю в него.
***
Твердь железобетонна –
не достучаться никак.
Смерть моя бессимптомна.
Переношу на ногах.
Блок живым притворялся,
мир свой творил на костях,
с вьюгою целовался,
и ветер гулял в гостях.
А я брожу среди комнат,
не зажигая огня.
Кто думает — знает, – помнит
на самом деле меня.
***
То, что ищешь – уносит поток.
И уже не найти.
На пепелище вырос цветок.
Трудно ему расти.
Я слезами его полью,
сорняки прополю.
Назову его «Ай лав ю».
Трудно сказать «люблю».
Там другие цветы не растут.
Мне он необходим –
как лекарство, принять красоту
от холодов и зим.
В мёртвом свете пустых планет
лепестки просят пить...
Там, где жизни давно уж нет –
можно ещё любить.
***
Звонки трамвайные вместо твоих,
листьев воздушные поцелуи…
Что ж, принимаю хотя бы их
и обживаю судьбу нежилую.
Будь благосклонен ко мне, небосклон!
С бору по сосенке, с миру по нитке...
Эквиваленты, дженерики, клон –
всё ж помогают открыться калитке,
что отворяется лишь изнутри
в сад соловьиный, в эдемское царство...
Листьев сердечки летят, посмотри,
словно эмблемы любви и мытарства.
Не колокольный – трамвайный трезвон,
ближе к земному, помельче, попроще.
Пусть здесь не кущи, всего лишь газон,
сердце моё не бунтует, не ропщет.
С мира паршивого – шерсти клочок,
вот и раздетому вышла сорочка.
Дальше ещё не молчанье – молчок,
от тишины замогильной отсрочка.
Я опускаю глаза свои вниз,
мысли купаю в пыли придорожной.
Это с собой небольшой компромисс,
сделка с душой не от жизни хорошей.
***
Как я буду без себя,
когда здесь меня не станет?
Как я буду – не любя
этих лиц, деревьев, зданий?
Опрокинута во тьму,
как я будут там без милых?
Кажется, вот-вот пойму,
и никак понять не в силах.
Ведь меня из вас изъять
смерть не сможет даже с кровью.
Жизнь, любимые и я –
это всё одно трехсловье.
***
Мне слышатся шаги того, кто не придёт,
и шёпот слов, что не произносили.
Как будто всё, что в жизни не произойдёт –
вдруг оживёт и снова будет в силе.
Меж было – не было граница так тонка,
что пересечь её совсем легко нам.
От мёртвой тишины – до твоего звонка...
От стен глухих – к родимых лиц иконам...
Я защищаю свою радость как окоп
от всех предательств как кинжалов в спинах,
от равнодушья, пошлости оков,
от всех отсутствий близких и любимых.
***
...Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох!
Марина Цветаева
Этот порох, что всё ещё есть, –
о недаром, недаром, недаром
эта боль, эта бредь, эта жесть,
что следит за сердечным радаром,
за Мюнхгаузеном на луну,
в неоглядные светлые дали,
пусть меня лишь отправит одну,
пусть вы мне ничего и не дали,
до конца пусть испепелит
этот порох мой в пороховницах,
всё что видится, тлеет, болит
в незабвенных мучительных лицах.
***
Сколько случайностей, казусов, сбоев
и совпадений случиться должно,
чтоб родилось что зовём мы любовью,
чтоб лишь однажды случилось оно.
Ну а потом час собаки и волка,
мрак, лютый холод, тоска бытия,
всё, от чего так совсем ненадолго
чья-нибудь нежность укрыла тебя.
***
Мы могли бы жить с тобой в другом городе
и в другой стране.
И другие вещи там были б дороги
и тебе и мне.
По другим бежали бы траекториям
наши судьбы там,
расставляя жизненные истории
по другим местам.
Среди новой мебели, новой дебили,
избежав сумы,
может мы бы там уже и не те были,
будто и не мы.
И когда не мы бы там снова встретились,
в первый раз не врозь,
как в другой реальности, на другой планете ли –
что-то бы срослось…
***
Жизнь сменила пластинку, сменила начинку,
и меня отдаёт то и дело в починку,
словно тришкин кафтан на покрой.
И порою мне чудится, грезится, мнится,
будто здесь за меня доживает двойница,
органично вошедшая в роль.
Так что вы, увидав меня – очень не верьте...
Это всё лишь побочки моей недосмерти,
что со мною теперь визави.
Лишь во сне и в стихах я как прежде живая,
по кусочкам себя неумело сшивая,
под всеобщим наркозом любви.
Скоро будет пять лет, как всё тянется сон тот…
Я ушла за тобой сквозь просвет горизонта,
не поняв это сразу сама.
А теперь в этом месте сгущаются тучи,
словно ждёт нас всеобщий конец неминучий…
Впереди неизбежность: зима.
***
Так любить, чтоб снег похрустывал,
тая от лучей,
чтобы на щеке почувствовал
ветер горячей.
Перелиться в тень под кущею,
в воздух над тобой.
Путь показывать бегущею
лёгкою тропой.
И совсем не обязательно
мне при этом быть,
чтоб касаться по касательной,
походя любить.
Мимоходом обволакивать
облака теплом...
По ночам потом оплакивать
то, что утекло.
Но опять, не чуя бремени
звёзд, что так легли,
строить через реку времени
мостики любви.
***
Непоцелованная сроду
в макушку Богом никогда...
Звезда целует только воду.
А я земля, а не вода.
Кто за меня теперь в ответе,
когда ты скрылся вдалеке?
Меня ласкает только ветер
и солнце гладит по щеке.
Ушло тепло как не бывало,
и дождик разве чмокнет в нос.
А Блока вьюга целовала
и снегом Бог его занёс.
***
Я собою бы быть не хотела,
повстречать не дай бог на пути.
Не хотела б иметь с собой дела
и в разведку куда-то идти.
По ТВ многоумный психолог
объяснял, как себя полюбить.
Но когда себя видишь как голой,
то готова скорее убить.
Я себя не люблю, не жалею,
потому что себе я не вру,
и от этого, может, болею,
а когда-нибудь даже умру.
Пусть грехов у меня в изобилье,
и сам Бог бы от них ошалел,
но хочу, чтобы люди любили,
и хочу, чтобы ты пожалел.
***
Если жизнь даёт по морде —
не печалься, не сердись.
Лучше азбукою Морзе
с этим миром объяснись.
Где не справятся глаголы
или ноты до и ре,
как порезы и уколы –
эти точки и тире.
Различи же эту муку,
сердце рвущую и мозг,
этот крик безумный Мунка,
умоляющее SOS.
Каждый звук — как вопль бесслёзный
над пучиною морской.
Это больше чем серьёзно –
крик о помощи людской.
Так писать – как будто дышишь,
как «морзянкою» – «спаси!»
И тогда меня услышишь...
И примчишься на такси.
***
Любовь как крик в ночи
бывает безответна.
Кто слышит – промолчит,
приняв за песню ветра.
Не выходить же в ночь,
подумает устало.
Прогнав тревогу прочь,
надвинет одеяло.
Забудет до утра –
почудилось, приснилось.
Какая-то мура,
а не господня милость.
И прежним чередом
жизнь потечёт пустая,
ночами только в дом
порой тоску впуская.
Как будто кто кричит,
зовёт его и плачет…
Нет, это ветр в ночи
деревья гнёт, корячит.
А может быть, душа
всё о своём канючит…
Усни, утихни, ша,
то просто память глючит.
***
Мне нравится думать, что я не одна,
что скоро придёшь с работы,
и жизнь уже и не так бедна,
когда она для кого-то.
Смотрю на часы – вот сейчас ты на том
углу, не дошёл покуда…
А у меня уже плов готов
и супчик тепло укутан.
И сладко думать, как я налью,
тебя накормлю досыта...
Как в детстве в куклы, играю в семью,
в домашний очаг и в сына.
И вот звонок… ну пускай не в дверь,
пускай лишь по телефону.
Ты, сердце, знай себе, бейся, верь,
любому радуйся звону.
Как сладко думать мне, что ты мой,
хоть это не так, конечно,
что очень скоро придёшь домой,
и будет тепло и нежно.
***
Я не доставлю горю кайф – не накормлю слезами.
И обо всём, как Скарлетт, я подумаю потом.
Я что-то сделаю слегка с глазами, с волосами,
поставлю чайник и возьму любимый в руки том.
Нет лучше места на земле, чем дом мой одинокий.
В нём кухня, спальня и балкон, везде мне хорошо.
Как каждому здесь уголку обязана я многим...
Да, были слёзы, смерть была, но это всё прошло.
Ах, милый Августин, прошло… Уже не будет лучше.
Но есть ещё по ком болеть и радовать кого.
Не принимайте жизнь всерьёз, она – счастливый случай.
Имеет смысл одна любовь, а больше ничего.
И я люблю свою любовь и помню что есть мочи.
И верю, что она меня когда-нибудь найдёт.
Я начинаю ждать с утра и жду до поздней ночи.
И засыпаю с мыслью я, что утром всё придёт.
***
Чем заполнить мне жизни паузу
после смерти любимых моих?
Обратиться ли к парусу? к Бахусу?
Или просто любить за двоих?
Пусть не он это, только как бы он –
его музыку улови...
Я ничем не заполню вакуум,
кроме новой любви.
***
Неразделённую любовь делить не собираюсь.
Встречать привычно мне одной горючую зарю.
Я не взываю, не прошу, не жду, не побираюсь,
а щедро с барского плеча тебе её дарю.
Не церемонься и бери, мне можно без отдачи.
Её так много у меня, что хватит на двоих.
И до своей мечты дойти дай бог тебе удачи,
пусть не на крыльях в облаках, а на своих двоих.
Пусть на пути твоём всегда мой огонёчек светит,
пусть будет модным, что надеть, и вкусным, что поесть.
А мне дороже только то, что не сбылось на свете,
то, чего не было и нет, но лишь оно и есть.
***
Не по бедности, а из принципа
больше лишнего не держу,
и не принца бы, и не шприца бы –
у судьбы уже не прошу.
Родились мы все не для этого,
в этой жизни не новички.
Мне отныне всё фиолетово –
то что розово сквозь очки.
Всё, что здесь мне не повстречается –
не по нраву, не по нутру.
Ничего здесь не получается.
Красной жизни бы на миру.
***
Всё надо приносить с собой.
Ничто нигде не ждёт.
Любить самой, прощать самой,
как будто дождь идёт.
Писать обиды на песке,
чтоб после не сыскать,
а радости в цветном мазке
на камне высекать.
***
Жизнь и косая сошлись в рукопашной.
Трудно привыкнуть, что больше не та я,
что не безбашенна, не бесшабашна,
что не любимая, не молодая.
Трудно привыкнуть к тому, что теперь я.
Мне не привычны заботы простые.
Я обнимаю сухие деревья,
к небу тяну я ладони пустые.
Пусть не сидеть мне с тобой под оливой
и не читать тебе стихотворенье.
Может быть, я ещё буду счастливой,
в жизни другой и в другом измеренье.
Может быть, кто-то, запутавшись в прошлом,
кто не встречал меня неоднократно,
ночью приходит во сне осторожном,
а по утрам исчезает обратно.
По многолюдной хожу я пустыне,
в лица прохожих гляжу из трамвая,
как они смотрят глазами пустыми
и уплывают, не узнавая.
***
Я тебе и в мыслях не позвоню,
и двух слов о тебе не свяжу теперь я.
Всё, что нежило – вырвано на корню,
что жило – за закрытой осталось дверью.
Пусть ничто твой не потревожит сон,
пусть звонит тебе только один будильник,
чтобы не доносился ни плач, ни стон
до души, похожей на холодильник.
В мире, где даже самый нежный груб,
как дитя, обрывая букашке крылья,
и любовь превратится в холодный труп,
если заживо в землю её зарыли.
***
Ты мог бы прийти ко мне бы
с подарком тем или без,
неважно, поскольку мне был
всегда подарком небес.
Я стол бы тебе накрыла,
что жарилось и пеклось,
и всё бы тебе открыла,
что на сердце запеклось.
И всё, что тебе купила,
вручила б тебе в тот день.
Я так бы тебя любила,
когда бы не эта тень.
Смеялось бы, хохоталось
и верилось, что всё ок,
когда б не эта усталость,
которой ты так помог.
И было бы всё, зачем мне
жилось на свете с тех пор,
когда бы не тот вечерний
наш чёрный неразговор.
***
Всё меряю на свой аршин,
смотрю с своей лишь колокольни,
и вижу с этих я вершин
то, что не видит посторонний.
Но ты ведь был мне не чужим,
зачем же душу на осколки,
зачем же то, чем дорожим,
бить об пол как тарелки с полки.
Любовь не просит пить и есть,
не нужно денег и прогулки.
Нужна лишь песнь, Благая весть,
души глухие закоулки.
Деля себя как мандарин,
не отнимай хотя бы крохи.
Но отнял всё, что подарил,
взамен оставив эти строки.
***
Моя колея не даёт ни копья,
но я другой для себя не вижу.
Сама себе родина и семья,
я больше уж от тебя не завишу.
Пусть катятся, словно слёзы, года, –
уже не просишь, уже не молишь.
Что было поздно – теперь никогда.
Что было наше – теперь моё лишь.
Живая внешне, внутри мертва,
но жизнь – ведь это вообще смертельно...
А новый год распадётся на два –
на твой отдельно и мой отдельно.
***
Как далеко меня речь завела.
Дальше тупик. Я хочу обратно.
В музыку, что за собою звала,
в свет фонаря над твоим парадным.
В птичьи трели, в трамвайный звон,
в небо, пылающее как знамя.
Я хочу перейти рубикон,
что пролёг теперь между нами.
Как далеко завели стихи...
Снова дорогу к тебе найду ли?
Пусть будут снова слова тихи,
а не свистят, как над ухом пули.
***
Пусть этой песенки пустяк
летит к тебе, а ты ответишь.
В любви остался лишь костяк,
слова оборваны как ветошь.
Там только веточек излом,
слегка похожих на объятье.
Там всё обречено на слом,
на сруб, на пепел, на изъятье.
На честном слове жизнь висит,
на шелковистой паутинке.
Но даже смерть не погасит
её волшебные картинки.
***
Был дом когда-то радостен и светел,
теперь уж это всё не наяву.
И я, отдельно взятая на свете,
счастливою себя не назову.
Что день грядущий мне ещё подарит?
Какой в глаза ударит новизной?
Твоё на «Вы» меня немного старит.
Пусть будет Ты, но с буквы прописной.
А впрочем, как меня ни назови ты,
лишь в печь не ставь, а то испепелюсь.
Там перед смертью все мы будем квиты.
И только жаль, что больше не влюблюсь.
***
Что такое ближнего любить?
Не задеть, не ранить, не убить.
Только как, когда кругом война
и на каждом тяжкая вина.
Снег идёт и всё чего-то ждёт.
Умирать нам очень не идёт.
Как с волками научиться выть?
Изловчиться человеком быть?
Ты с другого берега реки
протяни мне радугу руки.
В этой жизни я за новичка.
Заморить любви бы червячка.
***
Пусть все любимые вернутся,
обняв не планками крестов,
пусть все любимые сойдутся
концами разводных мостов.
Пусть их сердца в одно сольются
и два лица — в единый лик,
пусть никогда не расстаются
ни на минуту, ни на миг.
Мы ищем наши половинки
и никогда их не найдём,
справляем по любви поминки
и ждём кого-то под дождём.
О где ты, где, былая радость,
распахнуто окно души,
но только боль туда прокралась,
где больше нету ни души.
А мы всё помним, как любили,
и всё ещё чего-то ждём,
как будто где-то нас забыли
в холодном парке под дождём.