В душном полуденном мареве, средь ничего,
словно забытым солдатом
стоит он веками, ни у кого на виду.
Море сыпучих вокруг него - останки подобных. Когда-то
он замыкал их гряду.
Древний, как солнце, очнувшись от вязких снов,
где за безвременьем днями считал столетия,
камень не узнаёт среду. Ибо теперь она
не шлифованием острых его углов,
но роспуском трещин соцветий
в теле его увлечена.
И он понимает по-своему - это просто иной вид волны.
Когда-то и он был, как нынешние, горяч,
и даже, как прежние волны, - текуч.
Но то было раньше эры воды,
и (хоть он не зряч)
кажется даже раньше, чем солнце пробилось сквозь толщу туч.
С первым порывом бури оторвались
полуживые - двинули к горизонту,
переходя на галоп с походки старца.
Взвившись с земли, песчаная клинопись
чертит неровный контур
ветра, взвешенным в воздухе кварцем.
Ночь в пустыне меняет не только плюс
на минус - поутру целый ландшафт
будет записан поверху.
Ветер способен привить музыкальный вкус
даже глухому, сменой громких октав
на тихое соло шороха.
Все уже было тысячи тысяч раз,
в этой цикличности не находилось даже
намёка на перемену.
Слышать без слуха и видеть в отсутствии глаз -
способ сознания стража
освоенной им ойкумены.
Сделав пространство сутью своей второй,
выжил и не измельчал -
он тут единственный, кто обладает тенью.
Встретив его, подумает путник порой:
«будет стоять много позже, и раньше меня стоял»-
и закрепит факт его бытия собственным удивлением.