и когда подбирается темень, что уготовлена,
и рука запинается, жалостью сражена,
за окном просыпается музыка Леонтовича
и во мне нарастает – и больше я не одна,
больше страха, и мира, и человечества,
ненавидима, но не убита, нет,
и размытые ветви деревьев нечего,
как повешенных призраков, не опознав, жалеть.
наряжая в холёные звёзды ели, что
еле держат двухсотый слепившийся в комья груз,
половинчастых истин эпоха ушла навечно и
не вернётся – мы с музыкой знаем, пусть,
пусть окурки следов у стены угловые мечутся,
и хрустят первым снегом, расчерченным спазмом рук,
Леонтовича музыка льётся в окно беспечная –
и забытые тени в огнях Рождества поют,
и забытые тени идут вдоль крестов заброшенных
и ложатся как метки на двери пустых домов,
и собой заполняют всё то, что могло хорошим быть,
и безмолвно стоят в изголовьях проливших кровь.