Расскажу о себе. Вот представьте назойливый свет,
Вероломно сверкая, как в складках сокрытый стилет,
Сквозь ненастье к полудню пробил он изрядную брешь,
Хочешь - пей этот луч, словно фреш, хочешь - мелко порежь,
На стене он рисует шлафрок, а чуть выше клобук -
Ял выносит на мель, но не видно ни вёсел, ни рук —
То ль не к месту клобук приплетён, то ль излишен шлафрок,
Но без них не приметишь и след от невидимых ног.
- Ты рукав подними, порази-ка своей пустотой,
Где ты странствовал, призрак? — Нигде, за последней чертой,
- Как ты спасся? — Меня вывел след от скрещённых комет,
- Многих встретил? — О да, впрочем, это интимный предмет,
- Эй, а что там поют? — Не поют, лишь подъёмник трясёт,
Вознося, а потом низвергая с надзвёздных высот,
До которых взобрался ты в жизни, придуманной здесь,
Только ТАМ ты поймёшь, на кой ляд и куда ты залез,
И лететь тебе с теми, кто выше и ниже тебя,
Но никто не подхватит, никто не обнимет, скорбя,
А иной и поныне летит (всё б отдал за стоп-кран!),
В каменеющий мрак уносясь, как в бездонный стакан.
А навстречу роятся снежинки, впиваясь в глаза,
Мир прощально свистит, напослед отпустив тормоза,
Лишь немногим разбиться позволено в плотный песок...
- Как же падал ты сам? — Я не смог, я вращал колесо,
Что толкает тот лифт в небеса, в эту лисью нору,
Где треклятая пасть иссушает твой мозг на ветру...
- Что ж, откроюсь, мой лифтослужитель, я — твой неодим,
Разве здесь мы не в ту же дуду очерёдно дудим?
Крутим сцену с чудовищным троном вулкану под стать,
На котором царят олимпийцы, что жаждут летать.
А снежинки над крышами, лопаясь там, в тишине,
Обретают покой, с этих пор незавещанный мне...
Как в пружинной перине давно правит пыль, а не пух,
Так и в этой былине мой меланхолический дух
Мнил полслова сказать о себе тем, кому незнаком,
Но опять получилось о чём-то/о ком-то другом