Киплинг. Джунгли стихов. ISBN 9785005675095

Rudyard Kipling
(1865-1936)
Редьярд Киплинг
(Нобелевская премия 1907)

*

Бремя белого человека

Неси своё бремя признания,
будь человеком белым.
Отправь сыновей в изгнание,
узнают, как быть там пленным.
Существуй в одной упряжке
с грозным и диким народом.
Страждущие люди тяжко
живут с бесовским родом.

Бремя белого несёшь,
наберись и храни терпение.
Скрывай страх и доживёшь,
до гордыни своего проявления.
Подумав, скажи народу,
кому приносить доход,
работая на чужую выгоду,
только для белых господ.

Бремя белого человека неси
в жестоких войнах за мир.
Голод своих людей утоли,
болезни отступить попроси.
Вот когда достигнешь цели,
наступит конец невеждам.
За ленью и глупостью следи,
разрушая свои надежды.

Взял ношу Белого Человека,
пошлые правила королей,
применяй до конца века
их для обычных вещей.
Время истории дождись,
в неё не войти иными путями,
зарабатывай им на жизнь,
отмечая своими смертями!

Взял это бремя на себя,
сразу пожнёшь плоды.
Вину осознаёшь немедля,
ненавидя обряды свои.
Смейся, кричи с коварством,
взывай к свету во всю мочь:
«Зачем вывела из рабства,
нас милая, египетская ночь? "

Неси же бремя Белых,
не падай ниже черты,
где уже нет Свободы,
усталости от нищеты.
Что сделал не страшит,
от поступков и слов,
угрюмый народ отличит
и вас, и ваших богов.

Неси же бремя Белых
и скопишь с юных лет,
венок из лёгких лавров,
скупых похвал букет.
Твой авторитет схоронят
от неблагодарной суеты,
вклад в жизнь уже оценят,
твои сверстники, как ты!

The White Man's Burden

Take up the White Man's burden—
    Send forth the best ye breed—
Go bind your sons to exile
    To serve your captives' need;
To wait in heavy harness
    On fluttered folk and wild—
Your new-caught, sullen peoples,
    Half devil and half child.
Take up the White Man's burden—
    In patience to abide,
To veil the threat of terror
    And check the show of pride;
By open speech and simple,
    An hundred times made plain.
To seek another's profit,
    And work another's gain.
Take up the White Man's burden—
    The savage wars of peace—
Fill full the mouth of Famine
    And bid the sickness cease;
And when your goal is nearest
    The end for others sought,
Watch Sloth and heathen Folly
    Bring all your hopes to nought.
Take up the White Man's burden—
    No tawdry rule of kings,
But toil of serf and sweeper—
    The tale of common things.
The ports ye shall not enter,
    The roads ye shall not tread,
Go make them with your living,
    And mark them with your dead!
Take up the White Man's burden—
    And reap his old reward:
The blame of those ye better,
    The hate of those ye guard—
The cry of hosts ye humour
    (Ah, slowly!) toward the light:—
"Why brought ye us from bondage,
    Our loved Egyptian night?"
Take up the White Man's burden—
    Ye dare not stoop to less
Nor call too loud on Freedom
    To cloak your weariness;
By all ye cry or whisper,
    By all ye leave or do,
The silent, sullen peoples
    Shall weigh your Gods and you.
Take up the White Man's burden—
    Have done with childish days—
The lightly proffered laurel,
    The easy, ungrudged praise.
Comes now, to search your manhood
    Through all the thankless years,
Cold-edged with dear-bought wisdom,
    The judgment of your peers!

*
Дети

«Отголоски войны» есть на разных концах.
Наши дети погибли, защищая землю,
их образ остался в наших глазах,
воспоминания между жизнью и смертью,
остались об их смехе и заветных словах.
Цена потерь невосполнимая для сыновей.
Ни Чужой, ни Жрец не могут принять решения.
Кто вернет нам наших детей?
Мы спрашиваем об этом у своего поколения.
Когда Варвары раскрыли притязания свои
и налетели на незащищённые границы,
внезапный удар приготовили для нас они,
перед ними встали тела детей, их лица.
Они отдали кровь, не желая нас обвинять,
за то, что мы с врагом не договорились.
Они поверили нам и продолжали погибать,
за государство, чтоб дети в нём учились.
Их агония была краткой для спасения.
Раненые, измученные войной,
больные не получали освобождения.
Излечившись, возвращаясь домой,
они достигали нашего искупления.
Смерть приближалась к ним порой
и не было надежды на облегчение.
Плоть, которую мы вскормили,
была придана к разложению,
атакована злобой Небес и были
душераздирающие шутки Decay.
Быть блёклым, или окрашенным,
дымом быть, огнем погашенным.
Быть бессмысленно брошенным
и восвояси возвращённым,
с начала и до наших дней.
Мы запомним это искупление.
Кто вернет нам наших детей?

The Children

"The Honours of War" - A Diversity of Creatures
These were our children who died for our land: they were dear in our sight.
We have only the memory left of their home-treasured saying and laughter.
The price of our loss shall be paid to our hands, not another’s hereafter.
Neither the Alien nor Priest shall decide on it. That is our right.
               But who shall return us the children?
At the hour the Barbarian chose to disclose his pretences,
And raged against Man, they engaged, on the breasts that they bared for us,
The first felon-stroke of the sword he had long-time prepared for us –
Their bodies were all our defense while we wrought our defenses.
They bought us anew with their blood, forbearing to blame us,
Those hours which we had not made good when the Judgment o’ercame us.
They believed us and perished for it. Our statecraft, our learning
Delivered them bound to the Pit and alive to the burning
Whither they mirthfully hastened as jostling for honour –
Nor since her birth has our Earth seen such worth loosed upon her.
Nor was their agony brief, or once only imposed on them.
The wounded, the war-spent, the sick received no exemption:
Being cured they returned and endured and achieved our redemption,
Hopeless themselves of relief, till Death, marveling, closed on them.
That flesh we had nursed from the first in all cleanness was given
To corruption unveiled and assailed by the malice of Heaven –
By the heart-shaking jests of Decay where it lolled in the wires –
To be blanched or gay-painted by fumes – to be cindered by fires –
To be senselessly tossed and retossed in stale mutilation
From crater to crater. For that we shall take expiation.
              But who shall return us our children?

*
Вдовец

Боль досаждает в течении сезона.
Жмёт в душе и мало места,
давай начнём с тобой мы снова.
Я потерял тебя, хочу быть вместе,
но ты отдыхаешь далеко от дома.
Ещё придётся боль терпеть.
Буду чаще вздыхать, чем улыбаться,
мне бы увидеть тебя, успеть,
ведь не долго действует лекарство,
тебя я не стану обманывать впредь.
Мы очень долго были в разлуке,
несколько лет в ожидании муки,
в приближении часа своего конца.
Уже не соединятся наши сердца.
Я слышу твой голос, но не вижу лица.
Я настроился на позднюю любовь.
К кому стремился, ту и люблю.
Она мне руку дала и свою плоть.
Я с тревогой ночной в землю уйду.
Кто имеет на это право? Господь?


The Widower
               
                For a season there must be pain--
                For a little, little space
                I shall lose the sight of her face,
                Take back the old life again
                While She is at rest in her place.   
                For a season this pain must endure,
                For a little, little while
                I shall sigh more often than smile
                Till time shall work me a cure,
                And the pitiful days beguile.
                For that season we must be apart,
                For a little length of years,
                Till my life's last hour nears,
                And, above the beat of my heart,
                I hear Her voice in my ears.
                But I shall not understand--
                Being set on some later love,
                Shall not know her for whom I strove,
                Till she reach me forth her hand,
                Saying, "Who but I have the right?"
                And out of a troubled night
                Shall draw me safe to the land.

*
Наследие

Отцы наши в свой чудесный век,
обеспечили нам своё наследие.
На Земле было немного человек,
и несомненно, что за столетия,
мы стали детьми их сердец,
которые стучали очень громко.
Вдохновителем был Бог отец.
Он передал наследие потомкам.
Веками они возводили фундамент,
чтобы нам было выгодно строить.
Основным материалом был камень,
стены и дамбы, удерживали море.
Они гордились этим и знали,
каждый царь был уверен.
Они силу из того черпали,
а веру охраняла латунь и камень.
Юная страсть и мужское стремление,
с возрастом мудростью становились.
При ежедневном жертвоприношении,
они не считали, чем насладились.
Не только ягнята и купленные голуби,
или с торговца золотая десятина,
их жизнь дороже была родной любви,
до старости не доживали мужчины.
Воздерживали соблазн от всего,
они горбатились не сгибая шею.
Каторга приносила лишь одно:
суровый труд и забота Психея.
Они были уверены, что есть Свобода,
благодаря этому мы теперь и дышим.
Гордость, безопасность своего народа,
в восхитительной стране мы храним.
Раздраженный ропот они не давали,
был велик заряд и Господом храним.
Их благоговения время не спасали,
они трудились, мы в это время спим.
Милые, ясные, купленные тысячу лет,
титулы отцов бегут быстрей.
Мы приносим их в жертву на парапет,
не обманывая наших сыновей.

The Heritage
         
Our Fathers in a wondrous age,
  Ere yet the Earth was small,
Ensured to us a heritage,
  And doubted not at all               
That we, the children of their heart,
  Which then did beat so high,
In later time should play like part
  For our posterity.
A thousand years they steadfast built,
  To 'vantage us and ours,
The Walls that were a world's despair,
  The sea-constraining Towers:
Yet in their midmost pride they knew,
  And unto Kings made known,
Not all from these their strength they drew,
  Their faith from brass or stone.
Youth's passion, manhood's fierce intent,
  With age's judgment wise,
They spent, and counted not they spent,
  At daily sacrifice.
Not lambs alone nor purchased doves
  Or tithe of trader's gold --
Their lives most dear, their dearer loves,
  They offered up of old.
Refraining e'en from lawful things,
  They bowed the neck to bear
The unadorned yoke that brings
  Stark toil and sternest care.
Wherefore through them is Freedom sure;
  Wherefore through them we stand,
From all but sloth and pride secure,
  In a delightsome land.
Then, fretful, murmur not they gave
  So great a charge to keep,
Nor dream that awestruck Time shall save
  Their labour while we sleep.
Dear-bought and clear, a thousand year,
  Our fathers' title runs.
Make we likewise their sacrifice,
  Defrauding not our sons.

*
"Хелена в полном одиночестве"

«В одной лодке» - разнообразие существ,
было темно под Небесами ровно час.
Тьма была для нас чудом из чудес,
дана за особую благодать на этот раз.
Солнце и звезды скрылись во тьме,
Бог покинул Свой Престольный Покой.
В это время Хелен пришла ко мне,
в полном одиночестве, будто изгой.
Наши судьбы настигла беда,
проклятая ещё до рождения.
Мы были в преддверии Ада.
Дрожала земля от волнения.
Наши руки обрели покой,
не стеснялись мечты упоенной.
Она бежала, не отставая за мной,
совсем одинокая Хелена.
Когда ужас проходящей речи,
преследовал каждое слово,
мы вкушали запретные вещи
и каждый держался за другого.
Даже сильный не находил покой,
разум исчезал мгновенно.
Она стояла рядом со мной,
совсем одинокая Хелена.
Мы чувствовали, как догорает пожар
его тушить было лень.
Наши желания превратились в кошмар,
вот и пришёл тот день.
Наши души освободились наконец,
всё решила та ночь сполна.
Хелена ушла от меня не под венец
и совсем осталась одна!
Отпусти её, найди себе невесту,
ничего не зная о Вратах Ада,
что описаны в библейских текстах,
это и есть знания от Бога!
Больше, чем нужно она ведала
и ушла от меня Её высочество!
Душа моя рада, что она сделала!
Хелена осталась в одиночестве!

"Helen all Alone"

"In the Same Boat" - A Diversity of Creatures
There was darkness under Heaven
  For an hour's space-
Darkness that we knew was given
  Us for special grace.
Sun and moon and stars were hid,
  God had left His Throne,
When Helen came to me, she did,
  Helen all alone!
Side by side (because our fate
  Damned us ere our birth)
We stole out of Limbo Gate
  Looking for the Earth.
Hand in pulling hand amid
  Fear no dreams have known,
Helen ran with me, she did,
  Helen all alone!
When the Horror passing speech
  Hunted us along,
Each laid hold on each, and each
  Found the other strong.
In the teeth of Things forbid
  And Reason overthrown,
Helen stood by me, she did,
  Helen all alone!
When, at last, we heard those Fires
  Dull and die away,
When, at last, our linked desires
  Dragged us up to day;
When, at last, our souls were rid
  Of what that Night had shown,
Helen passed from me, she did,
  Helen all alone!
Let her go and find a mate,
  As I will find a bride,
Knowing naught of Limbo Gate
  Or Who are penned inside.
There is knowledge God forbid
  More than one should own.
So Helen went from me, she did,
  Oh, my soul, be glad she did!
Helen all alone!

*
У нас есть всё необходимое

У нас есть всё для судьбы детей.
Мир утопает в распутстве наших дней.
Вставайте! Варвары у ворот! Быть войне!
Сегодня сталь, камни, всё в огне.
У нас остались лишь Старые Заповеди:
«Мужайся, руку против силы подними.»
Нам вторят: Эта тошнотворная земля,
без контроля, нет закона, кроме Меча.
Еще раз люди объединяются,
снова вне границ любая нация,
чтоб встретиться, сломать, связать
безумного противника рать.
Постепенно заработанная прибыль веков,
принесла довольство, комфорт и восторг.
Старые Заповеди мы заставили уйти:
«Мужайся, руку против силы подними.»
Не бывает легкой надежды, или простой лжи.
Нас к цели ведёт жертва тела, воли, души.
На всех осталась одна задача:
Каждому по жизни и в ней удача!
Что будет, если Свобода падёт?
Если выживет Англия? Кто умрёт?

"For All We Have And Are"

For all we have and are,
For all our children's fate,
Stand up and take the war.
The Hun is at the gate!
Our world has passed away,
In wantonness o'erthrown.
There is nothing left to-day
But steel and fire and stone!
        Though all we knew depart,
        The old Commandments stand: --
        "In courage keep your heart,
        In strength lift up your hand."
Once more we hear the word
That sickened earth of old: -
"No law except the Sword
Unsheathed and uncontrolled."
Once more it knits mankind,
Once more the nations go
To meet and break and bind
A crazed and driven foe.
Comfort, content, delight,
The ages' slow-bought gain,
They shrivelled in a night.
Only ourselves remain
To face the naked days
In silent fortitude,
Through perils and dismays
Renewed and re-renewed.
        Though all we made depart,
        The old Commandments stand: --
        "In patience keep your heart,
        In strength lift up your hand."
No easy hope or lies
Shall bring us to our goal,
But iron sacrifice
Of body, will, and soul.
There is but one task for all --
One life for each to give.
What stands if Freedom fall?
Who dies if England live?

*
Очарование

Возьми столько английской земли,
сколько сможешь взять по праву.
Помолись за всех, кто в ней лежит,
не великий и не для славы,
созданный простой народ и всё.
Его жизни и смерти нет отсчёта,
положи эту землю на сердце своё
и болезнь уйдет бесповоротно.
Она подсластит и сделает это,
в душе была лихорадка и гной.
Сильно держало внутри где-то,
руки и мозг перегруженные порой.
Облегчение в смертельной борьбе
даёт бессмертное горе в глазах.
Себя восстановишь, докажешь судьбе,
что благодать живёт на Небесах.
Возьми английские цветы.
Примулы цветущие, весенние,
летняя, безумная роза, её шипы,
словно настенный цветок осенний.
Чтобы тьму твою озарить,
зимний плющ в пчелином рое,
найди его и он будет служить
от Сретения до Рождества и более.
Из всего этого найдёшь спасение,
используй правильно этот заряд,
восстановится плохое зрение,
очистится внутренний взгляд.
Сам увидишь, где сокровище,
среди твоих знакомых полей.
Скажи, что тебе надо ещё!
Каждый мужик король в душе!

A Charm

Take of English earth as much
As either hand may rightly clutch.
In the taking of it breathe
Prayer for all who lie beneath.
Not the great nor well-bespoke,
But the mere uncounted folk
Of whose life and death is none
Report or lamentation.
  Lay that earth upon thy heart,
  And thy sickness shall depart!
It shall sweeten and make whole
Fevered breath and festered soul.
It shall mightily restrain
Over-busied hand and brain.
It shall ease thy mortal strife
'Gainst the immortal woe of life,
Till thyself, restored, shall prove
By what grace the Heavens do move.
Take of English flowers these -
Spring's full-faced primroses,
Summer's wild wide-hearted rose,
Autumn's wall-flower of the close,
And, thy darkness to illume,
Winter's bee-thronged ivy-bloom.
Seek and serve them where they bide
From Candlemas to Christmas-tide,
  For these simples, used aright,
  Can restore a failing sight.
These shall cleanse and purify
Webbed and inward-turning eye;
These shall show thee treasure hid
Thy familiar fields amid;
And reveal (which is thy need)
Every man a King indeed!

*
Гиезий

Откуда ты, Гиезий, такой почтенный,
хочешь видеть алых горностаев,
в Английских, золотых владениях?
Следуй за порочным Нееманом,
благодаря ему стал Судьей в Израиле.
Молодец Гиезий! Твоя рука стала такой,
ты подчинил суд и судил эти земли,
не ради денег, или выгоды большой.
Знания приносили ему прибыль
и на рынке давали правильный совет.
Он старался глазами всё увидеть,
искал правдивый, взвешенный ответ.
Он говорил всегда о мрачной лжи.
Громкая и смешная добродетель,
гнев, притворяющий желаний миражи.
Суд напрягал, когда молчал свидетель.
Гиезий своё спокойствие хранил.
На стороне с кем надо говорил.
В тайне с судьями свои дела вершил,
скрывая то, что когда-то натворил.
Ты зеркало правдивости меж ими!
Что в обетах беспокоило тебя?
Что значит белизна между бровями?
Эти язвы кровоточат и болят.
Проказа Неемана теперь твоя.
Закройся одеждой, начни свой бег.
Гиезий был в Израиле судья,
прокажённый, как белый снег.

Gehazi

Whence comest thou, Gehazi, So reverend to behold, In scarlet and in ermines And chain of England's gold?" "From following after Naaman To tell him all is well, Whereby my zeal hath made me A Judge in Israel." Well done, well done, Gehazi! Stretch forth thy ready hand, Thou barely 'scaped from judgment, Take oath to judge the land Unswayed by gift of money Or privy bribe, more base, Of knowledge which is profit In any market-place. Search out and probe, Gehazi, As thou of all canst try, The truthful, well-weighed answer That tells the blacker lie -- The loud, uneasy virtue, The anger feigned at will, To overbear a witness And make the Court keep still. Take order now, Gehazi, That no man talk aside In secret with his judges The while his case is tried. Lest he should show them -- reason To keep a matter hid, And subtly lead the questions Away from what he did. Thou mirror of uprightness, What ails thee at thy vows? What means the risen whiteness Of the skin between thy brows? The boils that shine and burrow, The sores that slough and bleed -- The leprosy of Naaman On thee and all thy seed? Stand up, stand up, Gehazi, Draw close thy robe and go, Gehazi, Judge in Israel, A leper white as snow!

*
Белые лошади

Куда бегут жеребята на пастбище?
Где скрывают породистых лошадей?
На айсбергах ледяного кладбища,
на пастбищах Саргассовых полей?
Нет на карте места, где есть рифы
и сочные прибрежные луга,
где сияет пурпур, словно звёзды,
там есть океанские острова.
И кто держит их там на цепях,
когда шторм, или буря?
Какое мясо у них в яслях,
все разновидности моря?
Приливы переходят в отливы,
отличное место для умерших.
На костях, столкнувшихся с нами,
сердца сбежавших и воскресших.
В дальних краях живут одиночки,
вырастающие быстро очень,
кушают без просрочки,
корм есть и днём и ночью.
Затем на горном ущелье,
из тысячи копыт без подков,
находят Белую Лошадь,
спрятанную по завету Богов.
По бурлящей воде скачут в галоп,
эти яростные, авангарды из лиги,
через туман слышен могучий топот,
заворачиваются дыбом их гривы.
Чья рука коснётся ресниц?
Кто может ухватить себя за веки?
Тот, кто укрощает кобылиц,
есть воспитанные и смелые жокеи.
Они следят за спариванием особей
и держат на поводке их движение,
хорошо знают силу Белых Лошадей,
из одного и другого поколения.
Они охраняют их колыбели,
выпасая жеребят вдоль берега,
натыкаясь на пороги земли,
подсматривая за ними слегка.
Днем за передвижением эскадрона,
ночью за тихим ржанием табуна.
Мудрость Белых Лошадей знакома,
они обожают, когда светит Луна.
Это подходит для их призвания,
как острый ум человеку обитель.
Страдающих Лошадей без сознания,
у места захоронения родителей.
Родные тех, кто стал калекой,
сыновья погибших всадников,
укрощают диких, белых лошадей
и заново возвращаются в стадо.
Кто им за эту услугу платит?
Они ревнивые и сильные реально,
не бросают своих в обиду,
когда с ними работают неправильно?
Пока вокруг усадьбы густая трава,
наши белые лошадки пасутся.
Сторож следит, чтоб не пришла беда,
если они в туман окунутся.
В походе и встречном марше,
у разных хозяев тут и там,
наемники из местных бродячих,
рыщут по берегам.
Неосторожность от шума в наряде,
заставляет незнакомца летать,
поджидая лошадь в засаде,
дикие всадники не могут врать.

Поверьте, что на пустой лощине,
вы услышите ржание по ветру.
Доверьтесь нарастающему стону,
наше стадо очень близко где-то.
Крик есть удар по военным врагам,
охладит и сломает их волю.
Доверяйте Белым Лошадям,
они живые твари от Бога!

White Horses

Where run your colts at pasture?
  Where hide your mares to breed?
'Mid bergs about the Ice-cap
  Or wove Sargasso weed;
By chartless reef and channel,
  Or crafty coastwise bars,
But most the ocean-meadows
  All purple to the stars.
Who holds the rein upon you?
  The latest gale let free.
What meat is in your mangers?
  The glut of all the sea.
'Twixt tide and tide's returning
  Great store of newly dead, -
The bones of those that faced us,
  And the hearts of those that fled.
Afar, off-shore and single,
  Some stallion, rearing swift,
Neighs hungry for new fodder,
  And calls us to the drift:
Then down the cloven ridges -
  A million hooves unshod -
Break forth the mad White Horses
  To seek their meat from God!
Girth-deep in hissing water
  Our furious vanguard strains -
Through mist of mighty tramplings
  Roll up the fore-blown manes -
A hundred leagues to leeward,
  Ere yet the deep is stirred,
The groaning rollers carry
  The coming of the herd!
Whose hand may grip your nostrils -
  Your forelock who may hold?
E'en they that use the broads with us -
  The riders bred and bold,
That spy upon our matings,
  That rope us where we run -
They know the strong White Horses
  From father unto son.
We breathe about their cradles,
  We race their babes ashore,
We snuff against their thresholds,
  We nuzzle at their door;
By day with stamping squadrons,
  By night in whinnying droves,
Creep up the wise White Horses,
  To call them from their loves.
And come they for your calling?
  No wit of man may save.
They hear the loosed White Horses
  Above their  fathers' grave;
And, kin of those we crippled,
  And, sons of those we slew,
Spur down the wild white riders
  To school the herds anew.
What service have ye paid them,
  Oh jealous steeds and strong?
Save we that throw their weaklings,
  Is none dare work them wrong;
While thick around the homestead
  Our snow-backed leaders graze --
A guard behind their plunder,
  And a veil before their ways.
With march and countermarchings -
  With weight of wheeling hosts -
Stray mob or bands embattled -
  We ring the chosen coasts:
And, careless of our clamour
  That bids the stranger fly,
At peace with our pickets
  The wild white riders lie.
. . . .
Trust ye that curdled hollows -
  Trust ye the neighing wind -
Trust ye the moaning groundswell -
  Our herds are close behind!
To bray your foeman's armies -
  To chill and snap his sword --
Trust ye the wild White Horses,
  The Horses of the Lord!

*
Воортреккер

Чайка будет свистеть по его следу,
слепая волна загасит огонь.
Он исполнит предельную волю Бога,
не зная Его желания о том.
Он увидит, как меняются планеты
и возникают новые звезды.
Моря захлестнут штормовые ветры
и понесут облака небесные грозы.
Сильная жажда толкнёт его вперед,
а еду в пустыне не добыть,
с ним голод рядом суровый пойдёт,
в песках будет трудно жить.
Дым соседей раздражает глаза,
их голоса нарушают покой.
Он идёт с юга на север за
угрюмой, щемящей тоской.
Он найдёт одиночества прибой,
по его следам пойдут люди и Король.
Он не вернется, не услышит улиц вой,
в своем лагере, ощущая власти роль.
Он будет прокладывать новые пути,
топором, киркой и лопатой, в прерии.
Пока в последней завоеванной степи,
не будет стоять форпост Империи!

The Voortrekker

The gull shall whistle in his wake, the blind wave break in fire.
He shall fulfil God’s utmost will, unknowing His desire.
And he shall see old planets change and alien stars arise,
And give the gale his seaworn sail in shadow of new skies.
Strong lust of gear shall drive him forth and hunger arm his hand,
To win his food from the desert rude, his pittance from the sand.
His neighbours’ smoke shall vex his eyes, their voices break his rest.
He shall go forth till south is north, sullen and dispossessed.
He shall desire loneliness and his desire shall bring,
Hard on his heels, a thousand wheels, a People and a King.
He shall come back on his own track, and by his scarce-cooled camp
There shall he meet the roaring street, the derrick and the stamp:
There he shall blaze a nation’s ways with hatchet and with brand,
Till on his last-won wilderness an Empire’s outposts stand!

*
Вдова в Виндзоре

Вы слышали о вдове в Виндзоре?
Её волосы в золотой короне,
она, как корабль на пляже в Оме,
платит нищим свои миллионы.
Там есть знак в медицинских аптеках,
если солдат будет на вашем пути,
это значит будет война рядом где-то.
Нищие хотят беспредельной войны!
Вдова в Виндзоре не зря платила,
оружие появилось во всех магазинах.
Мужчины стали военной силой,
сыновья Виктории от бедных и нищих.
Идите к Вдове в Виндзоре,
у неё есть творческий потенциал.
Там купите себе оружие,
оно станет защитой вашим костям.
Руки прочь от сыновей вдовы,
не трогайте товар в магазине,
ибо короли спуститься должны
к сердитым правителям в Виндзоре.

Если вдова Виндзора говорит «Стоп»!
Бедные и нищие тоже скажут «Стоп!»

Тогда во владениях Вдовы в Виндзоре
от Экватора до полюса это было нужно.
Во владениях, которые они раздробили,
бедные и нищие всегда были оружием!
Мы слышали о вдове в Виндзоре.
Безопаснее оставить её в покое.
Мы, как часовые земли у моря,
где стеклярусы выдувают обои.
Взмахнём крылом. Заря наступает.
Летит над землёй смертный бедолага,
но ему не уйти от мелодии, что играет,
в цветных лохмотьях трущобный бродяга.
Бедные и нищие! Летят над нами
Они сыновья Вдовы, где б не бывали.
Это всё, что они требуют и желали:
вернуться в тот мир, где их не видали.

The Widow at Windsor

'Ave you 'eard o' the Widow at Windsor
 With a hairy gold crown on 'er 'ead?
She 'as ships on the foam -- she 'as millions at 'ome,
 An' she pays us poor beggars in red.
    (Ow, poor beggars in red!)
There's 'er nick on the cavalry 'orses,
 There's 'er mark on the medical stores -
An' 'er troopers you'll find with a fair wind be'ind
 That takes us to various wars.
    (Poor beggars! - barbarious wars!)
       Then 'ere's to the Widow at Windsor,
        An' 'ere's to the stores an' the guns,
       The men an' the 'orses what makes up the forces
        O' Missis Victorier's sons.
       (Poor beggars! Victorier's sons!)
Walk wide o' the Widow at Windsor,
 For 'alf o' Creation she owns:
We 'ave bought 'er the same with the sword an' the flame,
 An' we've salted it down with our bones.
    (Poor beggars! - it's blue with our bones!)
Hands off o' the sons o' the Widow,
 Hands off o' the goods in 'er shop,
For the Kings must come down an' the Emperors frown.

 When the Widow at Windsor says "Stop"!
    (Poor beggars! - we're sent to say "Stop"!)

       Then 'ere's to the Lodge o' the Widow,
        From the Pole to the Tropics it runs --
       To the Lodge that we tile with the rank an' the file,
        An' open in form with the guns.
       (Poor beggars! - it's always they guns!)
We 'ave 'eard o' the Widow at Windsor,
 It's safest to let 'er alone:
For 'er sentries we stand by the sea an' the land
 Wherever the bugles are blown.
    (Poor beggars! - an' don't we get blown!)
Take 'old o' the Wings o' the Mornin',
 An' flop round the earth till you're dead;
But you won't get away from the tune that they play
 To the bloomin' old rag over'ead.
    (Poor beggars! - it's 'ot over'ead!)
       Then 'ere's to the sons o' the Widow,
        Wherever, 'owever they roam.
       'Ere's all they desire, an' if they require
        A speedy return to their 'ome.
       (Poor beggars! -- they'll never see 'ome!)

*
Яичная скорлупа

Расширенный Трафик Открытий

Ветер на закате поднялся, завывает
и движет туман по течению клубами.
Северная Колдунья со скорлупой играет,
в ней маленьким Дьявол с голубыми глазами.
«Пусть раковина плывёт» сказала она.
"Это все, что я могу сделать  для тебя.»
«Ему конец!». Она тихо произнесла
и на волнах понеслась яичная скорлупа.
Ветер умер в полночь, небо открыло Луну,
туман накрыл всё, как простыня,
когда Колдунья держала Яичную скорлупу,
в руках ощущалась флотилия.
Она сказала: «Получи, или уходи.»
Но голубой Дьявол сказал: «Нет!
Зрелище только начнётся, всё впереди.»
Он знал принципы логики, как Уайтхед.
Ветер снова задул поутру.
Туман растворился в росе.
Колдунья увидела Яичную скорлупу
и маленького, Голубого Дьявола в ней.
Спросила она: "Ты плавал, или тонул?»
Маленький Голубой Дьявол намекнул:
"Для себя я плавал, но думал,
что там, кто-то снаружи тонул».

The Egg-Shell
Enlarged from "Traffics and Discoveries"

The  wind took off with the sunset--
The fog came up with the tide,
When the Witch of the North took an Egg-shell
With a little Blue Devil inside.
"Sink," she said, "or swim," she said,
"It's all you will bet from me.
And that is the finish of him!" she said
And the Egg-shell went to sea.
The wind fell dead with the midnight-
The fog shut down like a sheet,
When the Witch of the North heard the Egg-shell
Feeling by hand for a fleet.
"Get!" she said, "or you're gone," she said.,
But the little Blue Devil said "No!
"The sights are just coming on," he said,
And he let the Whitehead go.
The wind got up with the morning--
The fog blew off with the rain,
When the Witch of the North saw the Egg-shell
And the little Blue Devil again.
"Did you swim?" she said. "Did you sink:" she said,
And the little Blue Devil replied:
"For myself I swam, but I think," he said,
"There's somebody sinking outside."

*
Дамба

У нас нет желания рыбачить и в лодках мы не нуждаемся.
Чему учили нас древние отцы, уже не приносит добра.
Наши сердца заставляют верить, в то, в чём сомневаемся.
В хлебе, что мы едим, нет доказательств тяжелого труда.
Видишь берег простирается через дамбы и морские врата,
это наши отцы сделали землю, соединив фарватер и порт.
Они умерли, но их работа осталась, замкнули море в берега.
Мы родились на стороне дамб, но мирное время прошло.
Вдали волны разбиваются о дамбу, проникая сюда спокойно,
бьются о фланги водяных ворот и двигаются вдоль стен,
переворачивая гальку, перемешивают песок и всё остальное.
Люди далеко от пляжа и понимают, что попали в плен.
Спустившись, передвигаемся в пределах опасности.
Эти дамбы, сооружённые отцами изменили берег.
Если грянет шторм, мы находимся в безопасности
и приходим смотреть на дамбы, как они это сделали.
Вдали под солнечными лучами, болота окружают дамбу.
Затхлая жижа не ослабевает и расползается в залив.
Злой торфяник тлеет, а ветер разносит дым на усадьбу.
Нас захватила ночь и морской шторм, начался прилив.
За мостом на нижних солончаках тревожится скот.
Люди бегут ошеломленные ярким светом, тонут фонари.
Их жизни в опасности, уровень воды в их рост.
Наводнение накрыло шлюзы, вода пошла во внутрь страны.
В девятикратной глубине до вершины дамб скачут буруны,
их взорванная пена осыпает берег моря брызгами.
Пока не вырыта борозда, песок, а старые барьеры не видны
они, как жеребцы копытами роют землю зубами.
Заправщики собирают смолу, масло и жгуты для огня. Ветер
разносит дым в темноте, между затопленными берегами.
Слышен звон часов на башне кто знает, что будет на рассвете?
У каждого веревка между ног для управления колоколами.
Теперь мы ждём тот день, когда наступят наши невзгоды.
Дамбы оставленные отцами, становятся полигоном смертей.
Мы постоянно предупреждали о проблемах, но шли годы,
сейчас дамбы могут разрушиться и убить наших детей.
Прогуливаясь по развалинам дамб, видим мощь силы моря!
Дамбы, которые отцы сделали для выгоды были разрушены,
мир изменился, нет прибыли, пришли старые времена.
Возвращаясь, мы видим свои дома не в море, а на суше.

The Dykes

We have no heart for the fishing – we have no hand for the oar –
All that our fathers taught us of old pleases us no more.
All that our own hearts bid us believe we doubt where we do not deny –
There is nor proof in the bread we eat nor rest in the toil we ply.
Look you, our foreshore stretches far through sea-gate, dyke and groin –
Made land all, that our fathers made, where the flats and the fairway join.
They forced the sea a sea-league back. They died, and their work stood fast.
We were born to peace in the lee of the dykes, but the time of our peace is past.
Far off, the full tide clambers and slips, mouthing and resting all,
Nipping the flanks of the water-gates, baying along the wall;
Turning the shingle, returning the shingle, changing the set of the sand…
We are too far from the beach, men say, to know how the outwarks stand.
So we come down, uneasy, to look; uneasily pacing the beach.
These are the dykes our fathers made: we have never known a breach.
Time and again has the gale blown by and we were not afraid;
Now we come only to look at the dykes – at the dykes our fathers made.
O’er the marsh where the homesteads cower apart the harried sunlight flies,
Shifts and considers, wanes and recovers, scatters and sickness and dies –
An evil ember bedded in ash – a spark blown west by wind …
We are surrendered to night and the sea – the gale and the tide behind!
At the bridge of the lower saltings the cattle gather and blare,
Roused by the feet of running men, dazed by the lantern-glare.
Unbar and let them away for their lives – the levels drown as they stand,
Where the flood-wash forces the sluices aback and the ditches deliver inland.
Ninefold deep to the top of the dykes the galloping breakers stride,
And their overcarried spray is a sea – a sea of the landward side.
Coming, like stallions they paw with their hooves, going they snatch with their teeth,
Till the bents and the furze and the sand are dragged out, and the old-time hurdles are beneath.
Bid men gather fuel for fire, the tar, the oil and tow –
Flame we shall need, not smoke, in the dark if the riddled sea-banks go.
Bid the ringers watch in the tower (who know how the dawn shall prove?)
Each with his rope between his feet and the trembling bells above.
Now we can only wait till the day, wait and apportion our shame.
These are the dykes our fathers left, but we would not look to the same.
Time and again were we warned of the dykes, time and again we delayed.
Now, it may fall, we have slain our sons, as our fathers we have betrayed.
Walking along the wreck of the dykes, watching the works of the sea!
These were the dykes our fathers made to our great profit and ease.
But the peace is gone and the profit is gone, with the old sure days withdrawn …
That our own houses show as strange when we come back in the dawn

*
Кармен по кругу

Гораций
- Муза среди моторов (1900-1930)

Dellius, та машина, что ночью и днём,
как молния несётся и визжит бичом.
Ревёт мотор по Аппиан дороге,
чтоб убедиться, замедлюсь немного.
Безрассудная Леди приказала лететь
и в телефон продолжала хрипеть,
сиди, не отвлекайся, лови удачу,
пока ещё едем на нижней передаче.
Дорога зовёт, давай «Ускоряйся.»
Я не успевал, хотя тоже мчался!
Восторг от пыли, было приятно.
Неожиданно и внезапно.
Бык в одиночестве обречен умереть
и бездомный пес не знает, где смерть.
Будет тебе два поцелуя на троне,
в царстве теней, в королевской короне.
Не могу говорить, гнев меня распирает,
без предупреждений болты отлетают.
Это лучшее, чтоб достигнуть конец!
Пусть даже поздно, но живым наконец.

Carmen Circulare

Q. H. Flaccus
--The Muse Among the Motors (1900-1930)

    Dellius, that car which, night and day,
      Lightnings and thunders arm and scourge-
    Tumultuous down the Appian Way--
      Be slow to urge.
    Though reckless Lydia bid thee fly,
      And Telephus o'ertaking jeer,
    Nay, sit and strongly occupy
      The lower gear.
    They call, the road consenting, "Haste!"--
      Such as delight in dust collected--
    Until arrives (I too have raced! )
      The unexpected.
    What ox not doomed to die alone,
      Or inauspicious hound, may bring
    Thee 'twixt two kisses to the throne
      Of Hades' King,
    I cannot tell; the Furies send
      No warning ere their bolts arrive.
    'Tis best to reach our chosen end
      Late  but alive.

*
Преданность

В городе Бомбей.

Города гордо зазывают нас из пейзажа,
из горных мест и с далёкого пляжа.
В городской порт заходят сказочные корабли с тюками,
с кукурузой, маслом и вином, и ткацкими станками.
Каждый город приветствует их залпом орудий.
Всюду размножаются и движутся люди
и цепляются за подол своих городов,
как ребенок за материнский подол.
Они общаются друг с другом, как незнакомые,
потому что они одинокие и ошеломлённые.
Прогуливаясь по чужим, ревущим улочкам,
они ищут славу себе, благословленную там,
за которой стоит вся городская слава,
клятвой поддержанная, как то же самое.
Самый верный глупец даже из грязи,
своё имя найдёт, если будет на связи.
Слава Богу, я родился не на островах в стороне,
или на пустой, враждующих племён земле.
В этом и ценность, право на гордость в тяжелом труде,
под инопланетным небом, течёт комфортная жизнь в городе.
Приходи ко мне из своего поместья,
сюда в город, где я вырос и родился.
Здесь между пальмами и морем,
нас ждут пароходы уровня мирового.
Я должен использовать этот долг, невзирая на пределы
и приветствовать дань пирса, её величества королевы.
(Упорядоченные, древние, сокровища в океанах.)
Мои хищения с глубины продаются во всех странах.
И это мы делаем только в честь её признания.
Ее власть над нами, мы выполняем её желания.

Dedication
To the City of Bombay

The Cities are full of pride, Challenging each to each -- This from her mountain-side, That from her burdened beach. They count their ships full tale -- Their corn and oil and wine, Derrick and loom and bale, And ramparts' gun-flecked line; City by City they hail: "Hast aught to match with mine?" And the men that breed from them They traffic up and down, But cling to their cities' hem As a child to the mother's gown; When they talk with the stranger bands, Dazed and newly alone; When they walk in the stranger lands, By roaring streets unknown; Blessing her where she stands For strength above their own. (On high to hold her fame That stands all fame beyond, By oath to back the same, Most faithful-foolish-fond; Making her mere-breathed name Their bond upon their bond.) So thank I God my birth Fell not in isles aside -- Waste headlands of the earth, Or warring tribes untried -- But that she lent me worth And gave me right to pride. Surely in toil or fray Under an alien sky, Comfort it is to say: "Of no mean city am I!" (Neither by service nor fee Come I to mine estate -- Mother of Cities to me, But I was born in her gate, Between the palms and the sea, Where the world-end steamers wait.) Now for this debt I owe, And for her far-borne cheer Must I make haste and go With tribute to her pier. And she shall touch and remit After the use of kings (Orderly, ancient, fit) My deep-sea plunderings, And purchase in all lands. And this we do for a sign Her power is over mine, And mine I hold at her hands!

*
В плену

Моя голова, как концертино, заплетается язык.
рот перекошен, словно картошка, я болен и в бреду.
Вчера веселился у капрала, летала пыль , наступил кирдык.
Я тут, звоню, чтоб опохмелиться у капрала на виду.
Был весь помятый от пят до ушей,
сидел с видом на чудесный пейзаж.
Я стойкий противник алкашей,
но бывает отпуск и я ухожу в форсаж.
Безумно пьяный, как стойкий алкаш,
послушно пил, износился, как носки.
Мой отпуск, словно алкоголика вояж,
я против пьянства, до безумства и тоски.
Я начал в буфете и там закончил пивом,
нам не хватило, партнёр гулял с размахом,
то был гвардеец, который нос разбил мне
и я замазал у капрала лучшую рубашку.
Забыл в трактире кепку, ботинки на перроне.
Богу известно, как и где я замарал мундир.
Лишат меня зарплаты, сорвут с меня погоны,
за следы на лице капрала, ответит командир.
Плачет жена, ребёнок, стоят у ворот казармы,
а он просто арестован, закрытый на покой.
Он бросит пить безмерно, клянётся перед вами!
Но грянет самоволка, уйдёт опять в запой!
И снова помятый от пят и до ушей,
сидит с видом на изумительный пейзаж.
Он стойкий противник алкашей,
но бывает отпуск и он уходит в форсаж.

Cells

I've a head like a concertina:  I've a tongue like a button-stick,
I've a mouth like an old potato, and I'm more than a little sick,
But I've had my fun o' the Corp'ral's Guard:  I've made the cinders fly,
And I'm here in the Clink for a thundering drink and blacking the Corporal's eye.
    With a second-hand overcoat under my head,
    And a beautiful view of the yard,
  O it's pack-drill for me and a fortnight's C.B.
    For "drunk and resisting the Guard!"
    Mad drunk and resisting the Guard -
    'Strewth, but I socked it them hard!
  So it's pack-drill for me and a fortnight's C.B.
    For "drunk and resisting the Guard."
I started o' canteen porter, I finished o' canteen beer,
But a dose o' gin that a mate slipped in, за это it was that that brought me here.
'Twas that and an extry double Guard that rubbed my nose in the dirt -
But I fell away with the Corp'ral's stock and the best of the Corp'ral's
I left my cap in a public-house, my boots   В in the public road,
And Lord knows where - and I don't care - my belt and my tunic goed;
But I left my mark on the Corp'ral's face, and I think he'll keep it there!
It ain't that I mind the Ord'ly room -  it's that that cuts so hard.
I'll take my oath before them both that I will sure abstain,
But as soon as I'm in with a mate and gin, I know I'll do it
    With a second-hand overcoat under my head,
    And a beautiful view of the yard,
Yes, it's pack-drill for me and fortnight's C.B.
    For "drunk and resisting the Guard!"
    Mad drunk and resisting the Guard -
    'Strewth, but I socked it them hard!
  So it's pack-drill for me and a fortnight's C.B.
    For "drunk and resisting the Guard."

*
Озабоченность

лощина
- Муза среди моторов (1900-1930)

Наш водитель бормотал проклятия в темноте.
Бензин на исходе и что-то не так в сцеплении.
Нужен техник в ближнем городе, на указателе,
четыре герба без буквы в изображении.
Смотри. Это Англия, которую мы обожаем.
Сказал толстый, совсем бесполезный бизнесмен.
Они перекрасили, бросив недоделанные знаки,
в движении наступит хаос, до новых перемен.
Должен сказать, что у сына был такой заказ:
все названия кропотливо уничтожать.
Вероятно в округе хотят закончить в этот раз.
Такое дурак без смысла мог нарисовать.»
Не видя это, не опровергнуть, всё то, что он сказал.
Нарисовать на земле «закрыто», будто чёрт написал.
Хью обозначил тему и раскрыл её все превратности,
словно из района Уэльса мы едем по своей Австралии.
Стать самому реформатором и создать неприятности,
пока с помощью Адама, мы его же обратно не изгнали.

The Bother
Clough
--The Muse Among the Motors (1900-1930)

Hastily Adam our driver swallowed a curse in the darkness--
Petrol nigh at end and something wrong with a sprocket
Made him speer for the nearest town, when lo!  at the crossways
Four blank letterless arms the virginal signpost extended.
"Look!" thundered Hugh the Radical. "This is the England we
      boast of--
Bland, white-bellied, obese, but utterly useless  for business.
They are repainting the signs and have left the job in the middle.
They are repainting  the  signs and traffic may stop till they've
      done it,
Which is to say: till the son-of-a-gun of a local contractor,
Having laboriously wiped out every name for
Probably thirty miles round, be minded to finish his labour!
Had not the fool the sense to paint out and paint in together?"
Thus, not seeing his speech belied his Radical Gospel
(Which is to paint out the earth and then write "Damn" on the
          shutter),
Hugh embroidered the theme imperially and stretched it
From some borough in Wales through our Australian possessions,
Making himself, reformer-wise,  a bit of  a nuisance
Till, with the help of Adam, we cast him out on the landscape.

*
Благодетели

Какая изворотливость у конкурента?
Что означает культурное словцо,
против случайного с ним инцидента?
Что же на самом деле произошло?
Какое искусство, мы обожаем?
Музыку, краски, иль в рифму читаем,
когда природа её обнажает
и каждый раз побеждает?
Это не изящество и не учение.
Вовсе не мясо и не снаряжение,
но горькая щепотка боли и страха.
Это заставляет творить с размахом.
Вокруг неприятная молодежь,
в богоподобной гонке всюду лож,
пленяет молодых своей опекой,
устанавливая контроль над человеком.
Он до ушиба, и укуса до кости,
был знаком и с болью, и страхом,
научился разбираться и в злости,
тыкая во всё копьём безопасным.
Зуб и гвоздь устарели давно,
как средство защиты против врагов,
от поражений ощущаешь дерьмо,
но гений сделал стрелу и был таков.
Тщетным оказался камень и копье,
как старинный зуб и гвоздь.
Человек создан для почты и пальто,
пока не ощутит страх и боль.
Была безопасность для богатых
и какая-то опасность для бедных,
пока не изобрели порох и динамит,
которые разрушают даже гранит.
Шлем и броня забытые в прошлом,
вместе с мечом, стрелой и луком.
Ведь после взрыва рассеется дым,
а воины одинаково все снаряжены.
Когда убили десятки миллионов,
по воле сумасшедшего короля,
который был без страха и боли,
уставший от жизни в лице бунтаря.
В тот самый скорбный час,
он не вспоминал о прошлом.
Его зуб, камень, стрела, фугас,
его ум, думали лишь о тревожном.
Тиран от силы становится больной,
чья власть стала слишком большой,
уничтожает вокруг всё подряд,
используя собственный разряд.
Человек жив насущной нуждой
и убирает с пути весь блеф.
Дрожит от разных указов порой
и осуждает их гнев!

The Benefactors

Ah! What avails the classic bent
     And what the cultured word,
Against the undoctored incident
  That actually occurred?
And what is Art whereto we press
  Through paint and prose and rhyme--
When Nature in her nakedness
  Defeats us every time?
It is not learning, grace nor gear,
  Nor easy meat and drink,
But bitter pinch of pain and fear
  That makes creation think.
When in this world's unpleasing youth
  Our godlike race began,
The longest arm, the sharpest tooth,
  Gave man control of man;
Till, bruised and bitten to the bone
  And taught by pain and fear,
He learned to deal the far-off stone,
  And poke the long, safe spear.
So tooth and nail were obsolete
  As means against a foe,
Till, bored by uniform defeat,
  Some genius built the bow.
Then stone and javelin proved as vain
  As old-time tooth and nail;
Till, spurred anew by fear and pain,
  Man fashioned coats of mail.
Then was there safety for the rich
  And danger for the poor,
Till someone mixed a powder which
  Redressed the scale once more.
Helmet and armour disappeared
  With sword and bow and pike,
And, when the smoke of battle cleared,
  All men were armed alike.   
And when ten million such were slain
  To please one crazy king,
Man, schooled in bulk by fear and pain,
  Grew weary of the thing;
And, at the very hour designed,
  To enslave him past recall,
His tooth-stone-arrow-gun-shy mind
  Turned and abolished all.
All Power, each Tyrant, every Mob
   Whose head has grown too large,
Ends by destroying its own job
  And works its own discharge;
And Man, whose mere necessities
  Move all things from his path,
Trembles meanwhile at their decrees,
  And deprecates their wrath!

*
Ночной банкет

"ОДНАЖДЫ, это будет часто", сказал царь Соломон,
наблюдая за тем, как в его карьере сверлят камень.
«Мы станем выращивать чеснок, хлеб и делать вино,
и приглашать всех на банкет, кто будет рядом.
Все сочувствующие придут на это сборище,
все равны, как ремесленники-сотоварищи.»
"Отправь Хираму Тирскому телеграмму,
Вырубать стройные деревья и сплавлять.
Скажи, что мы с Братьями советуем ему,
через наших братьев морем отправлять.
Мы будем рады встретить их на этом поприще,
равными, как ремесленники-сотоварищи.»
«Дайте сообщение Хираму Абифу,
он отличный мастер может ковать.
Пишите, что мы очень хотели бы,
позвать его с нами отобедать.
(Пусть они будут в утренней одежде.)
Как товарищине больше и не меньше ".
«Бог дал Эзопу и Кедру их место на планете,
также Брамбл, Шип и тот же Инжир,
но это не причина, чернить лицо в человеке,
ведь он не тот, кем не был рожден.
Я содержу Храм и там исповедую всех в дальнейшем.
Мы товарищи-ремесленники не больше и не меньше ".
Такой было приказ и было сделано,
рубят дрова и масоны Марка,
с фокусными руками, как у Сидона
лорды моря королевского ковчега.
Пришли, поели и повеселились, как сумасшедшие,
как товарищи-ремесленники не больше и не меньше.
В карьерах жарче, чем в кузнице Хирама,
никто не застрахован от досягаемости кнута.
В основном идет снег в ущельях Ливана.
Ветер всегда дует с пляжей Джоппа.
Но однажды так часто, посланник приносит,
мандат Соломона: «Забудь об этом!»
Товарищ королям и брат, который нищий,
близкие князей забудьте про это!
Тов-ремесленники, не вспоминайте эти вещи!

Banquet Night

"ONCE in so often," King Solomon said,
 Watching his quarrymen drill the stone,
"We will club our garlic and wine and bread
 And banquet together beneath my Throne,
And all the Brethren shall come to that mess
As Fellow-Craftsmen-no more and no less."
"Send a swift shallop to Hiram of Tyre,
 Felling and floating our beautiful trees,
Say that the Brethren and I desire
 Talk with our Brethren who use the seas.
And we shall be happy to meet them at mess
As Fellow-Craftsmen-no more and no less."
"Carry this message to Hiram Abif-
 Excellent master of forge and mine :-
I and the Brethren would like it if
 He and the Brethren will come to dine
(Garments from Bozrah or morning-dress)
As Fellow-Craftsmen-no more and no less."
"God gave the Hyssop and Cedar their place-
 Also the Bramble, the Fig and the Thorn-
But that is no reason to black a man's face
 Because he is not what he hasn't been born.
And, as touching the Temple, I hold and profess
We are Fellow-Craftsmen-no more and no less."
So it was ordered and so it was done,
 And the hewers of wood and the Masons of Mark,
With foc'sle hands of Sidon run
 And Navy Lords from the Royal Ark,
Came and sat down and were merry at mess
As Fellow-Craftsmen-no more and no less.
The Quarries are hotter than Hiram's forge,
 No one is safe from the dog-whip's reach.
It's mostly snowing up Lebanon gorge,
 And it's always blowing off Joppa beach;
But once in so often, the messenger brings
Solomon's mandate : "Forget these things!
Brother to Beggars and Fellow to Kings,
Companion of Princes-forget these things!
Fellow-Craftsmen, forget these things!"

*
граница арифметики

Мудрый и славный есть завет,
учиться с семи и более лет.
Богу известно, что учить в начале,
для противостояния врагу,
если пуля свистит на перевале,
плоть положи свою на траву.
Много тратим без сомнений.
Нужен счетчик для мозга и тела,
для убийственных намерений,
которые вершат наши злые дела.
Затем спросим у Юсуфзайши,
что случилось с нашими?
Драка на станции особого значения,
потом галоп по темному ущелью.
Две тысячи фунтов надо для обучения,
к джезайлу десять рупий за пулю.
Хвост Краммера, гордость эскадрона,
похож на кролика во время загона.
Евклид не писал эти формулы,
что в учебниках нам дают.
В пальто не увернуться от пули,
или от удара сабли в бою.
Ударяй и стреляй кто может,
шансов выжить почти нет.
Меч, украденный из лагеря,
покроет все расходы, точно.
Из долины Куррум негодяй,
ничего не знает о прошлом.
Но, будучи прозрев по-новому,
отбросит сообщников в сторону.
Склоны холмов кишат аборигенами.
Эсминцы доставляют нас по одному,
затрачивая много пара и времени.
Убивайте пуштун, там где они бегут,
они на мушке копья и нашей тетивы.
Дешевле, чем мы дорогие! Увы!

Arithmetic on the Frontier

A great and glorious thing it is
  To learn, for seven years or so,
The Lord knows what of that and this,
  Ere reckoned fit to face the foe --
The flying bullet down the Pass,
That whistles clear: "All flesh is grass."
Three hundred pounds per annum spent
  On making brain and body meeter
For all the murderous intent
  Comprised in "villanous saltpetre!"
And after -- ask the Yusufzaies
What comes of all our 'ologies.
A scrimmage in a Border Station -
  A canter down some dark defile -
Two thousand pounds of education
  Drops to a ten-rupee jezail -
The Crammer's boast, the Squadron's pride,
Shot like a rabbit in a ride!
No proposition Euclid wrote,
  No formulae the text-books know,
Will turn the bullet from your coat,
  Or ward the tulwar's downward blow
Strike hard who cares - shoot straight who can -
The odds are on the cheaper man.
One sword-knot stolen from the camp
  Will pay for all the school expenses
Of any Kurrum Valley scamp
  Who knows no word of moods and tenses,
But, being blessed with perfect sight,
Picks off our messmates left and right.
With home-bred hordes the hillsides teem,
  The troopships bring us one by one,
At vast expense of time and steam,
  To slay Afridis where they run.
The "captives of our bow and spear"
Are cheap, alas! as we are dear.

*
Американское восстание

1776
До того.

Было мирно, пока Англичане,
не обратили пол мира к беготне.
Их города-колонии за океаном,
ощущали независимость вполне.
В то время от экватора до полюса,
плыли корабли, сокровища и люди.
В храмах паломники искали чудеса
и были счастливы в простые будни.
Пока враги не изгнали их однажды,
в основном была английская ватага,
беглые Испанцы, на севере Французы.
Там нет теперь враждебного им флага.
Они обещали дать народу,
отвагу, смелость и свободу.

После.

Густой снег лежал по всей долине,
лёд сверкал на озере Делавэре,
полу-мертвые солдаты были живы,
но не было им помощи от королевы.
Уже расцвела ранняя Примула
на солнечной стороне дороги.
Птичий базар ожил и проснулся,
снова в Англии весна на пороге.
Они не очнутся, если исчезнут сугробы,
а на заливе растает лёд.
Люди, служившие с Вашингтоном,
такие же, каждый врёт.
Они уже не будут шевелиться,
когда в мае запахнет медком,
во влажных, хвойных лесах,
а горы будут усыпаны коровяком.
Каждый за землю свою без корысти,
боролся, стремился и погиб.
Добрая земля не может знать злости,
она их всех рядом приютит.
Земле некогда думать о войне,
у неё весь мир, чтобы делать героев.
Вот цветы, ежегодно цветут везде.
Они были во времена наших предков!
Золотится стебель у пастбища,
отмирают вокруг Аквилегии.
Осенью лист Сумахи поворачивается,
с яркой кровью, которую пролили.

The American Rebellion
1776

Before
          Twas not while England's sword unsheathed
          Put half a world to flight,
       Nor while their new-built cities breathed
          Secure behind her might;
       Not while she poured from Pole to Line
          Treasure and ships and men--
       These worshippers at Freedoms shrine
          They did not quit her then!
       Not till their foes were driven forth
          By England o'er the main--
       Not till the Frenchman from the North
         Had gone with shattered Spain;
       Not till the clean-swept oceans showed
          No hostile flag unrolled,
       Did they remember that they owed
          To Freedom--and were bold!
After
The  snow lies thick on Valley Forge,
  The ice on the Delaware,   
But the poor dead soldiers of King George
  They neither know nor care.
Not though the earliest primrose break
  On the sunny side of the lane,
And scuffling rookeries awake
  Their England' s spring again.
They will not stir when the drifts are gone,
  Or the ice melts out of the bay:
And the men that served with Washington
  Lie all as still as they.
They will  not  stir  though  the mayflower blows
  In the moist dark woods of pine,
And every rock-strewn pasture shows
  Mullein and columbine.
Each for his land, in a fair fight,
  Encountered strove, and died,
And the kindly earth that knows no spite
  Covers them side by side.
She is too busy to think of war;
  She has all the world to make gay;
And,  behold, the yearly flowers are
  Where they were in our fathers' day!
Golden-rod by the pasture-wall
  When the columbine is dead,
And sumach leaves that turn, in fall,
  Bright as the blood they shed.

*
Ответ

В клочьях розу на дорожке сада,
увидел Бог и выразил досаду.
Это ветер внезапно и неспроста,
один стебель сорвал с её куста.
Бог правит солнцем, пылью, ветром,
узнал о горе розы и шептал об этом:
«Сестра, я сожалею, не грусти.
Что слышала, когда упали лепестки?
Роза ответила: «В тот злостный срок,
голос спросил: «Отец, почему упал цветок?
Верно у него самый тонкий стебель?»
«Сын, по воле Аллаха!» - голос ответил.
Как дождь по газону, продолжая диалог,
розе ответил Всевышний Бог:
Сестра, когда из Тьмы появился Свет,
звезды увидели друг друга в след.
Время течёт в пространстве, ему Мы ставим задачу.
Ты должен упасть, а кто-то спросить, не иначе!»
Когда цветок весь засох до земли,
он умер, прожив свои невинные дни.
Тот, кто спросил, почему цветок завял,
молил Бога и спас его душу от Дьявола.

The Answer

A Rose, in tatters on the garden path,
Cried out to God and murmured 'gainst His Wrath,
Because a sudden wind at twilight's hush
Had snapped her stem alone of all the bush.
And God, Who hears both sun-dried dust and sun,
Had pity, whispering to that luckless one,
"Sister, in that thou sayest We did not well
What voices heardst thou when thy petals fell?"
And the Rose answered, "In that evil hour
A voice said, `Father, wherefore falls the flower?
For lo, the very gossamers are still.'
And a voice answered, `Son, by Allah's will!'"
Then softly as a rain-mist on the sward,
Came to the Rose the Answer of the Lord:
"Sister, before We smote the Dark in twain,
Ere yet the stars saw one another plain,
Time, Tide, and Space, We bound unto the task
That thou shouldst fall, and such an one should ask."
Whereat the withered flower, all content,
Died as they die whose days are innocent;
While he who questioned why the flower fell
Caught hold of God and saved his soul from Hel

*
Расплата Асраила

«Случайное милосердие»
«Пределы и обновления" (1930)
 
Вот! Блудит корова по пустыне, потеряла телёнка,
в заплетённых, песчаных дюнах, по лабиринту тоски.
Она следует по запутанным следам, устала бурёнка.
Её душу и материнское сердце измотали пески.
Бесстрашно в село она идёт, её не пугают огни.
Она беспокоит табун лошадей, под светом тусклой Луны.
Носом мягко тычет в шатёр, где женщины спят одни,
затем вновь её тень исчезает за песочные холмы.
Обезумев, она идёт под гневный, собачий вой.
Прежде, чем люди крикнут: «Держи её»,
будто от мух отбиваясь, трясёт своей головой,
пока в сердце её не воткнут смертельное копьё.
Вот в этой куче мяса, когда-то жила душа,
она искала своё дитя, но только смерть нашла.
Люди, которым я Милость желал, уважали меня.
Не плачь, если будишь искать меня там, где твоя родня.
Стерегись края меча и слепящего блеска его острия,
склонив голову палачу, без пользы оборвёшь судьбу.
Из многих тысяч мужчин, мало кто так встречал меня,
но из тысячи женщин, пришла одна, минуя свою мольбу.
Страсть горела в обнажённой груди, любовь в глубине её глаз.
«Эй, слуга, оправдывай то, за что я в любви клялась!»
Торопись, делай, что хочешь со мной. Это и есть мой приказ.
Её глаза видели крылья мои, как вещь, не замечая сласть.
Но губы её продолжали взывать не того, кого она называла!
Мой меч нанёс удар и стряхнул её плоть на земную твердь,
как с платья дорожную пыль. Её душа в небеса взлетела.
Она удалялась от встречи с ним. Кто пандар её? Точно Смерть!

Azrael's Count
"Uncovenanted Mercies"
From "Limits and Renewals" (1930)
 
Lo! The Wild Cow of the Desert, her yeanling estrayed from her --
Lost in the wind-plaited sand-dunes -- athirst in the maze of them.
Hot-foot she  follows those  foot-prints -- the  thrice-tangled ways of them.
Her soul is shut save to one thing -- the love-quest consuming her
Fearless she lows past the camp, our fires affright her not.
Ranges she close to the tethered  ones -- the  mares by  the lances held.
Noses she softly apart the veil in the women's tent.
Next -- withdrawn under moonlight, a shadow afar off --
Fades. Ere men cry, "Hold her fast! darkness recovers her.
She the all-crazed and forlorn, when the dogs threaten her,
Only a side-tossed horn, as though a fly troubled her,
Shows she hath heard, till a lance in the heart of her quivereth.
-- Lo, from that carcass aheap -- where speeds the soul of it?
Where is the tryst it must keep? Who is her pandar? Death!
Men I dismiss to the Mercy greet me not willingly;
Crying, "When seekest Thou me first?  Are not my kin unslain?
Shrinking aside from the Sword-edge, blinking the glare of it,
Sinking the chin in the neck-bone. How shall that profit them?
Yet, among men a ten thousand, few meet me otherwise.
Yet, among women a thousand, one comes to me mistress-wise.
Arms open, breasts open, mouth open -- hot is her need on her.
Crying, "Ho, Servant, acquit me, the bound by Love's promises!
Haste Thou! He Waits! I would go! Handle me lustily!"
Lo! her eyes stare past my wings, as things unbeheld by her.
Lo! her lips summoning part. I am not whom she calls!
Lo! My sword sinks and returns. At no time she heedeth it,
More than the dust of a journey, her garments brushed clear of it.
Lo! Ere the blood-gush has ceased, forward her soul rushes.
She is away to her tryst. Who is her pandar? Death!

*
Сион

Хранители Сиона
охраняют прах.
В шлеме и доспехах,
с алебардами в руках.
Уверенны в Сионе,
в загадки всех веков
и отдых на Сионе,
с улыбкой от Богов.
От этих шуток становится смешно,
именно в Сионе, так весело, легко.
Привратники Ваала,
не смеют наклониться,
благоговение дыма,
в их муках отразится.
Ваал в сознании вечен
в мольбе к напрасным жертвам,
его отдых ограничен,
он смотрит взглядом мёртвым.
В устах царит молчание,
за его страдания!
В Сион паломники стремятся
добровольно, не через страх,
чтобы с предками общаться,
ощутить их мёртвый прах.
Будешь в Сионе не унывай,
в этом святом регионе,
сиди, наблюдай и гуляй,
встань и выпей в Сионе.
Что бы ни было в чашке, вода, или бальзам,
вспомни святое место и приложи к губам!

Zion

The Doorkeepers of Zion,
  They do not always stand
In helmet and whole armour,
  With halberds in their hand;
But, being sure of Zion,
  And all her mysteries,
They rest awhile in Zion,
Sit down and smile in Zion;
Ay, even jest in Zion;
  In Zion, at their ease.
The Gatekeepers of Baal,
  They dare not sit or lean,
But fume and fret and posture
  And foam and curse between;
For being bound to Baal,
  Whose sacrifice is vain,
Their rest is scant with Baal,
They glare and pant for Baal,
They mouth and rant for Baal,
  For Baal in their pain!
But we will go to Zion,
  By choice and not through dread,
With these our present comrades
  And those our present dead;
And, being free of Zion
  In both her fellowships,
Sit down and sup in Zion --
Stand up and drink in Zion
Whatever cup in Zion
  Is offered to our lips!

*
Баллада Востока и Запада

Восток есть Восток, а Запад есть Запад, им не быть вместе,
пока Земля и Небо находятся на Божьем, Судном Месте.
Но нет Востока и Запада, нет Границ их слияния.
Двое с разных концов находят противостояние.
С двадцатью мужиками убежал за границу Камал,
любимую кобылу полковника нашёл и украл,
вывел её из конюшни меж рассветом и днем,
снял с неё амуницию и поскакал далеко.

Закричал полковника сын, руководящий отрядом,
неужели не знает никто, может Камал где-то рядом?
Спросил Мохаммед Хан, сын Рессальдара,
где утренний след его в гуще тумана?
В сумерках минует он Абазай, в Бонэйре встретит рассвет,
затем отправится в Форт Буклох, другого пути у него нет.
Скачем в форт Буклох, быстрей, чем птица может летать,
Джагай, по милости Божьей ты сможешь его догнать.

Но если он ущелье пройдет, тогда вернись назад,
там по всей ширине равнины люди Камала кишат.
Там терновник, скала слева и справа скала,
услышишь щелчок курка, но не увидишь стрелка.
Сын полковника сел на коня своего вороного,
в сердце ад, шея к виселице готова.
Он примчался в форт, его зовут мясо жрать,
ему некогда отдыхать, надо вора догнать.

Сев на коня покинул форт, летел птицы быстрей,
пока не увидел кобылы отца и Камала на ней.
увидив зрачок её он нажал на курок,
два выстрела мимо, пули ушли в потолок.
«Стреляешь, как солдат», - сказал Камал, теперь меня догони.
Они взвились по ущелью, как свора взорванных бесов в пыли.
Вороной летел как юный олень, а кобыла неслась, как серна.
Вороной закусил зубами мундштук, кобыла от жажды кипела.

Кобыла играла легкой уздой, как красотка своей перчаткой.
Появилась справа и слева скала, меж ними терновник украдкой.
Трижды был слышан хрип лошадей, что не видел ещё этот свет.
Шла ночная погоня под луной, стук копыт будоражил рассвет.
Вороной гнал, как раненый бык, кобыла неслась, словно лань.
Вороной упал и покатится в горном потоке, как чья-то лохань.
Камал сдержал кобылу свою и наезднику встать помог.
Выбил из его пистолет, здесь не место борьбе, это тебе урок.

«Слишком долго, ты ехал за мной,
слишком милостив был я с тобой.»
Здесь на двадцать миль нет скалы и догнать ты меня не сумел,
тут припав на колено, тебя не ждал стрелок с ружьем на прицел.
Если б я поднял уздечку свою, или вниз опустил её вдруг,
быстроногих шакалов в эту ночь, пировал бы веселый круг.
Кабы голову я держал высоко, или склонил на грудь,
ястреб этот наелся бы так, что не смог бы крылом взмахнуть.

Быстро ответил полковника сын: «Хватит кормить зверей,
ты рассчитай, чего стоит обед, прежде чем звать гостей.»
Когда тысяча сабель придут сюда, забрать мои кости назад,
уверен, сумму за шакалов обед не сможет заплатить конокрад.
Сначала их кони вытопчут хлеб, зерно солдатам пойдет,
солому, берёзу сожгут, как дрова, а после вырежут скот.
Ну уж, если тебе цена нипочем, а братья ждут, чтоб пожрать.
Шакал и собака отродье одно, зови их столы накрывать.

Если цена для тебя высока, заплати зерном, иль скотом.
Верни мне только кобылу отца и разойдёмся путём.»
Камаль его жестко за руку взял и посмотрел в упор.
Здесь не место гутарить о псах, тут волки ведут свой спор.
Могу ли я падаль кушать тогда, когда приношу тебе вред,
или когда на рассвете тебе, кто-то в шутку приносит Смерть?
Слегка ответил полковника сын: «Честь я рода храню.»
Возьми в подарок кобылу себе, ездок под стать коню.

Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо прижалась к нему.
Камаль произнёс: «Нас двое сильных мужчин, но она верна одному.»
Так пусть конокрада украсит дар, уздечка моя с бирюзой,
стремена мои в серебре, седло и чепрак узорчатый мой.
Сын полковника достал пистолет и приставил дуло.
Я отнял его у врага, теперь отдаю его другу.
«Дар за дар, кровь за кровь.» - ответил Камал господину.
Отец твой сына за мной послал и я отдам ему сына.

Он свистом сына позвал со скал,
тот спустился и рядом встал.
«Теперь он твой хозяин» - сказал Камал, он разведчиков водит отряд.
Ты должен ехать слева от него, будешь ему, как щит и как брат.
Пока я, или смерть твоя не снимет этих уз,
Твоя жизнь есть его судьба, храните этот союз.
Ты будешь есть со стола Королевы и помнить, кто ей враг,
ради мира завладеешь замком отца и разоришь очаг.

Верным солдатом станешь ты и найдешь дорогу свою,
может быть нам дадут чины, а может засунут в петлю.
Они друг другу посмотрели в глаза и не нашли там страх.
Приняли клятву брата по крови на соли и кислых хлебах.
Они приняли Братскую клятву на Крови и на свежем дерне,
на клинке кайберского ножа и чудесных имен Бога в огне.
Сын полковника едет на кобыле, а мальчик Камала на воронке.
Они вернулись в форт Буклох, от куда бежал один налегке.

Прискакали к казармам они, двадцать сабель подошли в упор,
каждый рад был клинок оголить и замазать кровью жителя гор.
«Назад» - закричал полковника сын, стоп и оружие прочь!
«Я вчера за вором гнался, теперь друга привел в эту ночь».
Запад есть Запад, Восток есть Восток и с мест они не сойдут,
пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Божий суд.
Нет Запада и Востока, есть племя в родном краю,
если лицом к лицу сильные рядом встают!

The Ballad of East and West

Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
When two strong men stand face to face, though they come from the ends of the earth!
Kamal is out with twenty men to raise the Border-side,
And he has lifted the Colonel's mare that is the Colonel's pride.
He has lifted her out of the stable-door between the dawn and the day,
And turned the calkins upon her feet, and ridden her far away.
Then up and spoke the Colonel's son that led a troop of the Guides:
"Is there never a man of all my men can say where Kamal hides?"
Then up and spoke Mohammed Khan, the son of the Ressaldar:
"If ye know the track of the morning-mist, ye know where his pickets are.
At dusk he harries the Abazai -- at dawn he is into Bonair,
But he must go by Fort Bukloh to his own place to fare,
So if ye gallop to Fort Bukloh as fast as a bird can fly,
By the favour of God ye may cut him off ere he win to the Tongue of Jagai.
But if he be past the Tongue of Jagai, right swiftly turn ye then,
For the length and the breadth of that grisly plain is sown with Kamal's men.
There is rock to the left, and rock to the right, and low lean thorn between,
And ye may hear a breech-bolt snick where never a man is seen."
The Colonel's son has taken a horse, and a raw rough dun was he,
With the mouth of a bell and the heart of Hell
  and the head of the gallows-tree.
The Colonel's son to the Fort has won, they bid him stay to eat --
Who rides at the tail of a Border thief, he sits not long at his meat.
He's up and away from Fort Bukloh as fast as he can fly,
Till he was aware of his father's mare in the gut of the Tongue of Jagai,
Till he was aware of his father's mare with Kamal upon her back,
And when he could spy the white of her eye, he made the pistol crack.
He has fired once, he has fired twice, but the whistling ball went wide.
"Ye shoot like a soldier," Kamal said.  "Show now if ye can ride!"
It's up and over the Tongue of Jagai, as blown dustdevils go,
The dun he fled like a stag of ten, but the mare like a barren doe.
The dun he leaned against the bit and slugged his head above,
But the red mare played with the snaffle-bars, as a maiden plays with a glove.
There was rock to the left and rock to the right, and low lean thorn between,
And thrice he heard a breech-bolt snick tho' never a man was seen.
They have ridden the low moon out of the sky, their hoofs drum up the dawn,
The dun he went like a wounded bull, but the mare like a new-roused fawn.
The dun he fell at a water-course -- in a woeful heap fell he,
And Kamal has turned the red mare back, and pulled the rider free.
He has knocked the pistol out of his hand -- small room was there to strive,
"'Twas only by favour of mine," quoth he, "ye rode so long alive:
There was not a rock for twenty mile, there was not a clump of tree,
But covered a man of my own men with his rifle cocked on his knee.
If I had raised my bridle-hand, as I have held it low,
The little jackals that flee so fast were feasting all in a row:
If I had bowed my head on my breast, as I have held it high,
The kite that whistles above us now were gorged till she could not fly."
Lightly answered the Colonel's son:  "Do good to bird and beast,
But count who come for the broken meats before thou makest a feast.
If there should follow a thousand swords to carry my bones away,
Belike the price of a jackal's meal were more than a thief could pay.
They will feed their horse on the standing crop,
  their men on the garnered grain,
The thatch of the byres will serve their fires when all the cattle are slain.
But if thou thinkest the price be fair, -- thy brethren wait to sup,
The hound is kin to the jackal-spawn, -- howl, dog, and call them up!
And if thou thinkest the price be high, in steer and gear and stack,
Give me my father's mare again, and I'll fight my own way back!"
Kamal has gripped him by the hand and set him upon his feet.
"No talk shall be of dogs," said he, "when wolf and gray wolf meet.
May I eat dirt if thou hast hurt of me in deed or breath;
What dam of lances brought thee forth to jest at the dawn with Death?"
Lightly answered the Colonel's son:  "I hold by the blood of my clan:
Take up the mare for my father's gift -- by God, she has carried a man!"
The red mare ran to the Colonel's son, and nuzzled against his breast;
"We be two strong men," said Kamal then, "but she loveth the younger best.
So she shall go with a lifter's dower, my turquoise-studded rein,
My 'broidered saddle and saddle-cloth, and silver stirrups twain."
The Colonel's son a pistol drew, and held it muzzle-end,
"Ye have taken the one from a foe," said he;
  "will ye take the mate from a friend?"
"A gift for a gift," said Kamal straight; "a limb for the risk of a limb.
Thy father has sent his son to me, I'll send my son to him!"
With that he whistled his only son, that dropped from a mountain-crest --
He trod the ling like a buck in spring, and he looked like a lance in rest.
"Now here is thy master," Kamal said, "who leads a troop of the Guides,
And thou must ride at his left side as shield on shoulder rides.
Till Death or I cut loose the tie, at camp and board and bed,
Thy life is his -- thy fate it is to guard him with thy head.
So, thou must eat the White Queen's meat, and all her foes are thine,
And thou must harry thy father's hold for the peace of the Border-line,
And thou must make a trooper tough and hack thy way to power --
Belike they will raise thee to Ressaldar when I am hanged in Peshawur!"
They have looked each other between the eyes, and there they found no fault,
They have taken the Oath of the Brother-in-Blood on leavened bread and salt:
They have taken the Oath of the Brother-in-Blood on fire and fresh-cut sod,
On the hilt and the haft of the Khyber knife, and the Wondrous Names of God.
The Colonel's son he rides the mare and Kamal's boy the dun,
And two have come back to Fort Bukloh where there went forth but one.
And when they drew to the Quarter-Guard, full twenty swords flew clear --
There was not a man but carried his feud with the blood of the mountaineer.
"Ha' done! ha' done!" said the Colonel's son.
  "Put up the steel at your sides!
Last night ye had struck at a Border thief
  to-night 'tis a man of the Guides!"
Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
When two strong men stand face to face, though they come from the ends of the earth!

*
Молодая королева

Содружество Австралии,
торжественное открытие Нового года
1901

Её рука держала меч, а ноги были в стременах,
она ещё не сбросила военную с похода форму.
Высоко, на забрызганном седле во всех цветах,
молодая Королева ехала, чтобы надеть корону.
К Старой Королеве в зал она зашла,
там были сверстники всех пяти наций,
поклонившись всем, она произнесла:
«Коронуй меня, мама и не надо оваций».
Не буду я тебя короновать, ты королева южных нравов,
там, где волны возвышаются над барьером из кораллов.
Речь друзей на твоих устах, на узде кровь твоих врагов.
Я не могу тебя венчать? Я знаю все каноны стандартов.
«Пусть пять наций это подтвердят.» Молодая спросила в ответ:
"Это короны нашей венец, её держишь ты для подарка, иль нет?
Народ наш слабый был, мой меч защищал его земли,
я к власти пришла, чтоб взять корону в руки свои".
Они обнялись, Старая Королева дарила ей перст,
усеянный жемчугом и обрамлённый золотом,
а также знак Пяти Наций, пяти звёздный Крест,
освещённый на опальной земле под колоколом.
Молодая Королева опустилась на колени,
попросив у матери своё благословение.
Дочь, ты как Сестра и вдвойне Дочь, я тебя рожала.
Я желаю тебе всего хорошего, чего раньше не желала,
детям, которых я родила от разных князей.
Старая Королева склонила голову перед ней.
Должна ли я, дать тебе наслаждение владычеством?
Знаю, чего стоит такая похоть, оставим это на потом.
Мир в твоих крайних границах, а сила на дороге.
Это происходит больше по тайной воле Бога.
Должна ли я, дать тебе мою мудрость, её дар свыше?
«Я склоняла беспокойные советы, мудрость и вещи,
отца, сына, внука, я знала сердца королей всего рода.
Мы женщины будем вместе, дарю тебе любовь народа.
«О, великая и не желающая молиться, или клятву давать,
перед лицом опасности для дома, где живёт твоя мать.
Пусть много лет благословит тебя Бог, сестра моя.
Прими народ и люби его, как ты возлюбила меня!

The Young Queen
The Commonwealth of Australia, Inaugurated New Year's Day
1901

HER HAND was still on her sword-hilt, the spur was still on her heel,
She had not cast her harness of grey, war-dinted steel;
High on her red-splashed charger, beautiful, bold, and browned,
Bright-eyed out of the battle, the Young Queen rode to be crowned.
She came to the Old Queen's presence, in the Hall of Our
Thousand Years-
In the Hall of the Five Free Nations that are peers among their peers:
Royal she gave the greeting, loyal she bowed the head,
Crying-"Crown me, my Mother!" And the Old Queen rose and said:-
"How can I crown thee further? I know whose standard flies
Where the clean surge takes the Leeuwin or the coral barriers rise.
Blood of our foes on thy bridle, and speech of our friends in thy mouth-
How can I crown thee further, O Queen of the Sovereign South?
"Let the Five Free Nations witness!" But the Young Queen answered swift:-
"It shall be crown of Our crowning to hold Our crown for a gift.
In the days when Our folk were feeble thy sword made sure Our lands:
Wherefore We come in power to take Our crown at thy hands."
And the Old Queen raised and kissed her, and the jealous circlet prest,
Roped with the pearls of the Northland and red with the gold of the West,
Lit with her land's own opals, levin-hearted, alive,
And the Five-starred Cross above them, for sign of the Nations Five.
So it was done in the Presence-in the Hall of Our Thousand Years,
In the face of the Five Free Nations that have no peer but their peers;
And the Young Queen out of the Southland kneeled down at the Old Queen's knee,
And asked for a mother's blessing on the excellent years to be.
And the Old Queen stooped in the stillness where the jewelled head drooped low:-
"Daughter no more but Sister, and doubly Daughter so-
Mother of many princes-and child of the child I bore,
What good thing shall I wish thee that I have not wished before?
"Shall I give thee delight in dominion-mere pride of thy setting forth?
Nay, we be women together-we know what that lust is worth.
Peace in thy utmost borders, and strength on a road untrod?
These are dealt or diminished at the secret will of God.
"I have swayed troublous councils, I am wise in terrible things;
Father and son and grandson, I have known the hearts of the Kings.
Shall I give thee my sleepless wisdom, or the gift all wisdom above?
Ay, we be women together-I give thee thy people's love:
"Tempered, august, abiding, reluctant of prayers or vows,
Eager in face of peril as thine for thy mother's house.
God requite thee, my Sister, through the excellent years to be,
And intake thy people to love thee as thou hast loved me!"

*
Бездельник

Со дня закрытия дверей школы,
на одинокого сына,
свалились наставления и посылы,
появилось, нечто новое.
Год за годом, без страха и милости,
с семи утра и до двадцати двух,
его заставляли учить разные глупости,
которые не говорили даже вслух.
Они были строгие и произвольные,
не для получения прибыли и.т.д.
Среди собратьев он был вольным
и это всё терпел в своей душе.
Результат первобытного культа,
дал выигрыш в его образовании.
Прежде, чем покинуть колледж,
он уже имел какие-то знания.
Запрет странным являлся,
но никогда не раскрывался.
Медлительность от рождения,
потом уже быстрое презрение,
оценка ума ближнего соседа
по цвету носка, галстука и пледа.
Враги поддерживают бездельника.
Как можно изменить их мнения?
Он закрепился на вершине безделия.
Есть вещи, что нельзя сделать без мата.
Поэтому с начала судьба не виновата,
он остался на посту такого формата.

The Waster

From the date that the doors of his prep-school close
   On the lonely little son
He is taught by precept, insult, and blows
   The Things that Are Never Done.
Year after year, without favour or fear,
   From seven to twenty-two,
His keepers insist he shall learn the list
   Of the things no fellow can do.
(They are not so strict with the average Pict
   And it isn’t set to, etc.)
For this and not for the profit it brings
   Or the good of his fellow-kind
He is and suffers unspeakable things
   In body and soul and mind.
But the net result of that Primitive Cult,
   Whatever else may be won,
Is definite knowledge ere leaving College,
   Of the Things that Are Never Done.
(An interdict which is strange to the Pict
   And was never revealed to, etc.)
Slack by training and slow by birth,
   Only quick to despise,
Largely assessing his neighbour’s worth
   By the hue of his socks or ties,
A loafer-in-grain, his foes maintain,
   And how shall we combat their view
When, atop of his natural sloth, he holds
   There are Things no Fellow can do?
(Which is why he is licked from the first by the Pict
   And left at the post by, etc.

*
Оборотень

Был дурак, он часто молился,
тряпке, костям, волосам и не стыдился
назваться женщиной, ей было это всё равно,
но дурак звал её своей леди, много лет прошло.
Так же, как ты и я.
Справедливо пролито много слез,
голова и руки работали на износ.
Женщина жила и себе принадлежала,
а теперь мы знаем, что она об этом не знала.
Так же, как ты и я, ей это не понять.
Вот был дурак, он покупал товары,
с верой и честью миновал кошмары,
но он следовал естественной цели,
думая о том, что имела в виду леди.
Так же, как ты и я.
Соберись, то что добыли и потеряли,
отличные вещи, что мы покупали.
Принадлежали женщине, но она не знала,
потому что никогда это не покупала.
И не могла это понять.
Дурака мы раздели до гола, по списку,
что она могла увидеть, свою пи-писку.
Но это не записано, хотя люди пытались.
Некоторые так и жили, умирали и не знали.
Такие же, как ты и я.
Это совсем не позор и вовсе не чья-то вина,
словно жало, или как белая горячка, чума.
Стало известно, что она не ведала о том никому,
видя конец, никогда не могла знать, почему.
Я тоже, никогда не мог понять и не пойму.

The Vampire

A fool there was and he made his prayer
  (Even as you and I!)
To a rag and a bone and a hank of hair
(We called her the woman who did not care),
But the fool he called her his lady fair
  (Even as you and I!)
Oh the years we waste and the tears we waste
  And the work of our head and hand,
Belong to the woman who did not know
(And now we know that she never could know)
  And did not understand.
A fool there was and his goods he spent
  (Even as you and I!)
Honor and faith and a sure intent
But a fool must follow his natural bent
(And it wasn't the least what the lady meant),
  (Even as you and I!)
Oh the toil we lost and the spoil we lost
  And the excellent things we planned,
Belong to the woman who didn't know why
(And now we know she never knew why)
  And did not understand.
The fool we stripped to his foolish hide
  (Even as you and I!)
Which she might have seen when she threw him aside --
(But it isn't on record the lady tried)
So some of him lived but the most of him died --
  (Even as you and I!)
And it isn't the shame and it isn't the blame
  That stings like a white hot brand.
It's coming to know that she never knew why
(Seeing at last she could never know why)
  And never could understand.

*
Где угодно

Королевская артиллерия.

Есть слова, ты их часто произносишь.
Едешь на велосипеде, о себе напоминаешь.
Гарнизон будет тебе гербом, если ты служишь.
Я расскажу тебе остальное, тогда всё узнаёшь.
Уникальность означает, что если Krupp далёк,
достигнет тебя, если даже место меняешь.
Увидев вспышку, ты звук ещё услышать не мог,
значит в этой перестрелке ты проиграешь.
Уникальный затвор бьёт без следа, как лазер.
Это означает надо принять все условия Маузера.
Ни Бог и человек не были сумасшедшими и старыми,
а крик Души делает наши внутренности холодными!
Банк Олборн, до цента уникальный на всём пути,
за него не беспокойся, он устойчивый и мирный.
Там есть De Wet и теперь им не долго вперёд идти,
уникальность в том, что нищий не станет сильным!
Они всё смешают с грязью, частота взрывов такова,
защитного цвета пушки бьют только в облака,
а перепашут равнину и от камня останется труха.
Артобстрел есть мираж дождя из стали и пороха.
Как мгновенно уничтожить грот Фонтейна?
Заряжай артиллерию в полночь под дождем!
Мужики, берите оружие немедленно
и пехотным корпусом вперёд под огнём.
Известно, пехота обречена погибать,
шрапнель косит врага с бездушием.
Их огонь угасает, но им уже не встать,
они шепчут: «Слава Богу, Оружие! »
Экстрим в упор, первым и до следующих парней,
от Colesberg до Quagga из прошлого и до наших дней.
То, что я слышал от других, был просто звон,
там нет ничего. Это Рай, никто не знает где Он!

Ubique
Royal Artillery

There is a word you often see, pronounce it as you may –
“You bike,” “you bykwee,”– alludin’ to R. A.
It serves ‘Orse, Field, an’ Garrison as motto for a crest;
An’ when you’ve found out all it means I’ll tell you ‘alf the rest.
Ubique means the long-range Krupp be’ind the long-range ‘ill –
Ubique means you’ll pick it up an’, while you do, stand still.
Ubique means you’ve caught the flash an’ timed it by the sound.
Ubique means five gunners’ ‘ash before you’ve loosed a round.
Ubique means Blue Fuse, an’ make the ‘ole to sink the trail.
Ubique means stand up an’ take the Mauser’s ‘alf-mile ‘ail.
Ubique means the crazy team not God nor man can ‘old.
Ubique means that ‘orse’s scream which turns your innards cold!
Ubique means “Bank, ‘Olborn, Bank – a penny all the way” –
The soothin’, jingle-bump-an’-clank from day to peaceful day.
Ubique means “They’ve caught De Wet, an’ now we shan’t be long.”
Ubique means “I much regret, the beggar’s goin’ strong!”
Ubique means the tearin’ drift where, breach-block jammed with mud,
The khaki muzzles duck an’ lift across the khaki flood.
Ubique means the dancing plain that changes rocks to Boers.
Ubique means mirage again an’ shellin’ all outdoors.
Ubique means “Entrain at once for Grootdefeatfontein.”
Ubique means “Of-load your guns” – at midnight in the rain!
Ubique means “More mounted men. Return all guns to store.”
Ubique means the R.A.M.R. Infantillery Corps.
Ubique means that warnin’ grunt the perished linesman knows,
When o’er ‘is strung an’ sufferin’ front the shrapnel sprays ‘is foes;
An’ as their firin’ dies away the ‘usky whisper runs
From lips that ‘aven’t drunk all day: “The Guns! Thank Gawd, the Guns!”
Extreme, depressed, point-blank or short, end-first or any’ow,
From Colesberg Kop to Quagga’s Poort – from Ninety-Nine till now –
By what I’ve ‘eard the others tell an’ I in spots ‘ave seen,
There’s nothin’ this side ‘Eaven or ‘Ell Ubique doesn’t mean!

*
Вещь или Человек?

(Памяти Джозефа Чемберлена)
Иосифу приснился сон, он рассказал в нём о братьях своих
и они ненавидели его еще больше. Бытие XXXVII. 5.

Все, кто листал Ветхий Завет
и хотел понять смысл строк,
половина фактов дают ответ,
в чём суть вещей и их порок.
Всё это дети нам приносят,
в старинных сказках есть ответ,
на все волнения и все запросы.
Вот однажды появился Человек!
Он был одинок, но сразу размножил,
Магов, чудовищ, Королей и солдат.
С этой командой до настоящего дожил.
В одиночестве взлетев до преград.
Он зажёг пламя и наполнил колодцы,
посеял пшеницу и запустил фургон.
Он сразу ухватился зубами за вещи,
появился Человек, а вещи потом.
Мир мифов в прошлое ушёл,
об этом не с кем вести расспросы.
Жрецов оракулов я не нашёл,
им в телеграмме не задашь вопросы.
Кто-то странствовал по пустыне,
и вёл свою душу и клан вперёд,
независимо от вещей в помине.
Вот и такой был тогда народ.
Власть, престолы, блокируют взгляды,
подчиняя исторические события.
Историк верит в их правдивые доводы,
не прислушиваясь к музе Клио.
Есть простая и центральная истина:
толпе и священникам надо запретить
те вещи, которые еще не созданы.
Был Человек, ему суждено было жить.
Он стал стержнем голубых небес,
во всём круге пробужденного царства,
где Дофан мечтал и заново воскрес.
Обширные урожайные богатства
укрепили Империю на библейских кущах.
Это стало целью чьего-то плана.
Господа, что вы думаете об этих вещах?
Жив ли Человек в наше время?


Things and the Man
(In Memoriam, Joseph Chamberlain)
             1904

 "And Joseph dreamed a dream, and he told it his brethren
 and they hated him yet the more." -- Genesis xxxvii. 5.

Oh ye who hold the written clue
  To all save all unwritten things,
And, half a league behind, pursue
  The accomplished Fact with flouts and flings,
  Look! To your knee your baby brings
    The oldest tale since Earth began --
  The answer to your worryings:
    "Once on a time there was a Man."
He, single-handed, met and slew
  Magicians, Armies, Ogres, Kings.
He lonely 'mid his doubting crew -
  "In all the loneliness of wings " -
  He fed the flame, he filled the springs,
    He locked the ranks, he launched the van
  Straight at the grinning Teeth of Things.
    "Once on a time there was a Man."
The peace of shocked Foundations flew
  Before his ribald questionings.
He broke the Oracles in two,
  And bared the paltry wires and strings.
  He headed desert wanderings;
    He led his soul, his cause, his clan
  A little from the ruck of Things.
    "Once on a time there was a Man."
Thrones, Powers, Dominions block the view
   With episodes and underlings -
The meek historian deems them true
  Nor heeds the song that Clio sings --
  The simple central truth that stings
    The mob to boo, the priest to ban;
   Things never yet created things --
     "Once on a time there was a Man."
A bolt is fallen from the blue.
  A wakened realm full circle swings
Where Dothan's dreamer dreams anew
  Of vast and farborne harvestings;
  And unto him an Empire clings
    That grips the purpose of his plan.
  My Lords, how think you of these things?
    Once -- in our time -- is there a Man?

*
Sussex

Бог дал землю, чтобы её любить,
каждое место, как маленькое сердце,
в котором люди желают жить.
Он сотворил нам землю и солнце.
Мы живём в богоподобном краю.
Пусть любовь наша будет безмерной
и сохраняет родную для нас землю.
Видишь, как это здорово и неизменно.
Вот Балтийская сосна растёт
на Суррейской опушке,
где гул пальмовой рощи ревёт,
словно толпа в Левуке на рынке.
Каждому свой выбор выпадает.
Я увидел и радость, и горе.
На ярмарке землю мне продали.
Это было в Сассексе у моря!
Там не было садовых растений,
босоногий лес украшал остов,
словно голова кита на спине,
а от корявых, колючих кустов,
на голом склоне бегали тени.
Выявлялись пробелы, изъяны,
на разной широте свои растения
и голубое совершенство океана.
Живая изгородь берегового откоса,
полудикий и ручной газон на поляне,
покрывали весь край белого утеса.
С тех пор, как пришли сюда римляне,
ещё видны погибших воинов следы.
Сменяет меч меча и меча,
под курганом покоится история беды.
Всё это помнит света свеча.
Тут бьётся о берег полный Sou-West,
тяжёлые волны похожие на рассол,
бьются гребнями, как им не надоест,
образуя на берегу свинцовый канал.
Морской туман весит и цепляется,
предупреждая каждого об этом.
Звон колоколов кораблей и овец,
вдоль скрытого пляжа, на рассвете.
Здесь нет воды, что вызывает страх,
в широкой долине река не течёт
и только роса на горных хребтах,
которая никогда не подведёт.
Поэтому травка не вянет,
даже в сезон летний
и пахнут листья тимьяна,
как в Раю на рассвете.
Тут сильное солнце и дни без теней,
дрожащее волнует молчание.
Внизу молитвы слышны из церквей,
за то, что Бог сотворил изначально.
Но Боги охраняют свой раунд,
в своих тайных сердцах,
Языческий король Уилфрид,
видел свою жизнь во снах.
Я не участвовал в этом во всём,
продажа земли была несправедливой,
девять земель из тридцати сестёр,
выбрали от Темзы до самого Твида.
Я выбрал место себе в тиши,
где без мотыги не растёт пшеница,
нет чернозёма, одни пляжи,
край суши у моря, морская граница.
Я продвигался против солнца,
по уступу спускался к морю,
обнаженная земля этого графства,
была моей, человека Уилмингтона.
Я вдвойне восточный абориген,
нашёл свой залив в этой области,
у заброшенных древних стен,
в гавани был порт нашей гордости.
Передвигаясь на север, попадаешь
в край множества глубоких заливов,
там огромные, старые дубы находишь,
как в Сассексе сорняки на скалах.
Ветреный Пиддингхо есть на юге,
где дельфины меняют направление,
рядом красный берег реки Уз, где
располагаются Сассекс владения.
Наши сердца на этой земле,
благодаря волшебному дару Бога.
Жить, любить и тут умереть,
оставить память на полях мы готовы.
Это глубже, чем наша речь и мысли,
помимо влияния нашего разума.
Будто из глины нас сделать смогли,
изъятой из этой земли, этой ямы.
Бог дал людям землю, чтобы любить,
но сердце человека очень мало.
Каждым местом надо дорожить.
Быть любимым над всем, что дано.
Каждому свой выбор. Я рад,
что досталась мне, моя доля.
На ярмарке был маскарад.
Да, здесь в Сассексе у моря!

Sussex

God gave all men all earth to love,
  But, since our hearts are small
Ordained for each one spot should prove
  Beloved over all;
That, as He watched Creation's birth,
  So we, in godlike mood,
May of our love create our earth
  And see that it is good.
So one shall Baltic pines content,
 As one some Surrey glade,
Or one the palm-grove's droned lament
  Before Levuka's Trade.
Each to his choice, and I rejoice
  The lot has fallen to me
In a fair ground-in a fair ground -
  Yea, Sussex by the sea!
No tender-hearted garden crowns,
  No bosonied woods adorn
Our blunt, bow-headed, whale-backed Downs,
  But gnarled and writhen thorn -
Bare slopes where chasing shadows skim,
  And, through the gaps revealed,
Belt upon belt, the wooded, dim,
  Blue goodness of the Weald.
Clean of officious fence or hedge,
  Half-wild and wholly tame,
The wise turf cloaks the white cliff-edge
  As when the Romans came.
What sign of those that fought and died
  At shift of sword and sword?
The barrow and the camp abide,
  The sunlight and the sward.
Here leaps ashore the full Sou'west
  All heavy-winged with brine,
Here lies above the folded crest
  The Channel's leaden line,
And here the sea-fogs lap and cling,
  And here, each warning each,
The sheep-bells and the ship-bells ring
  Along the hidden beach.
We have no waters to
  Unfed, that never fails -
Whereby no tattered herbage tells
  Which way the season flies -
Only our close-bit thyme that smells
  Like dawn in Paradise.
Here through the strong and shadeless days
  The tinkling silence thrills;
Or little, lost, Down churches praise
  The Lord who made the hills:
But here the Old Gods guard their round,
  And, in her secret heart,
The heathen kingdom Wilfrid found
  Dreams, as she dwells, apart.
Though all the rest were all my share,
  With equal soul I'd see
Her nine-and-thirty sisters fair,
  Yet none more fair than she.
Choose ye your need from Thames to Tweed,
  And I will choose instead
Such lands as lie 'twixt Rake and Rye,
  Black Down and Beachy Head.
I will go out against the sun
  Where the rolled scarp retires,
And the Long Man of Wilmington
  Looks naked toward the shires;
And east till doubling Rother crawls
  To find the fickle tide,
By dry and sea-forgotten walls,
  Our ports of stranded pride.
I will go north about the shaws
  And the deep ghylls that breed
Huge oaks and old, the which we hold
  No more than Sussex weed;
Or south where windy Piddinghoe's
  Begilded dolphin veers,
And red beside wide-banked Ouse
  Lie down our Sussex steers.
So to the land our hearts we give
  Til the sure magic strike,
And Memory, Use, and Love make live
  Us and our fields alike --
That deeper than our speech and thought,
  Beyond our reason's sway,
Clay of the pit whence we were wrought
  Yearns to its fellow-clay.
God gives all men all earth to love,
  But, since man's heart is smal,
Ordains for each one spot shal prove
  Beloved over all.
Each to his choice, and I rejoice
  The lot has fallen to me
In a fair ground-in a fair ground --
  Yea, Sussex by the sea!

*
Реклама

 Муза среди моторов (1900-1930)

Мчаться по прямому шоссе,
или по улочкам до ворот.
Кайф, после офиса, на вираже,
выехать с друзьями за город.
В движении нет равного пилота,
бесшумный он и шустрый.
Салон из кожи, везде позолота,
медный капот, яркий, искусный.
Но чтобы им управлять достойно,
надо вести себя очень спокойно.

The Advertisement

In the Manner of the Earlier English
--The Muse Among the Motors (1900-1930)

Whether to wend through straight streets strictly,
Trimly by towns perfectly paved;
Or after office, as fitteth thy fancy,
Faring with friends far among fields;
There is none other equal in action,
Sith she  is silent,  nimble,  unnoisome,
Lordly of leather, gaudily gilded,
Burgeoning brightly in a brass bonnet,
Certain to steer well between wains.

*
Русские Пацифисты
 1918

Да хранит вас Бог, мирные джентльмены!
Не беспокойтесь!  Не занимайтесь спортом,
смерть придёт к вам внезапно и неизменно.
Армии и города станут мёртвыми,
некого будет считать, или о ком-то заботиться.
Да упокоит вас Бог, веселые господа!
Признак встретит вас там, где все молятся!
      Хор: « Прорыв для усталого хозяина,
      для сохранения не имеет основания.
      Дайте им остальное, чего они хотят.
      Кто будет в одном окопе с вами спать?
Мирные джентльмены! Бог вас всех упокоит!
Не беспокойтесь, мы выкопаем могилу нации,
такую же, как вся Англия, она этого стоит.
Для Королевства, его Славы, Силы и Гордости,
300 лет оно процветало,
а через 300 дней умирало.
     Хор: - Залей масло, обрадуется толпа.
     Дайте им тепло, его не было давно.
     Что будет дальше, добрые господа,
     такой костер разгорелся! Так суждено.
Упокоит вас Господь, заботливые господа!
Усните сразу, пусть будет ночь светлее дня.
Ни тень, ни звук, остатков владычества,
кроме плача, будут сильнее горящего огня.
      Хор: - Подели хлеб для голодающих,
      чтоб он не погиб в поле. Дай им пищу.
      Кого рядом можно арестовать?
      Чтобы такую взятку оправдать.
Да упокоит вас Бог, веселые господа!
Королевство стало пеплом навсегда.
Меж летом и зимой урожай собирали.
Оружие, жертвы, страну, всё потеряли!
       Хор: - Встал на колено, поник головой,
       мы хороним нацию, она будет мёртвой.
       Кто сможет отдать свою власть,
       с нашей верной помощью упасть?

Russia To The Pacifists
                1918

God rest you, peaceful gentlemen, let nothing you dismay,
    But- leave your sports a little while--the dead are borne
      this way!
Armies dead and Cities dead, past all count or care.
God rest you, merry gentlemen, what portent see you there?
         Singing:--Break ground for a wearied host
            That have no ground to keep.
            Give them the rest that they covet most  .
            And who shall next to sleep, good sirs,
            In such a trench to sleep?
God rest you, peaceful gentlemen, but give us leave to pass.
We go to dig a nation's grave as great as England was.
For this Kingdom and this Glory and this Power and this Pride
Three hundred years it flourished--in three hundred days it
      died.
        Singing:--Pour oil for a frozen throng,
            That lie about the ways.
            Give them the warmth they have lacked so
                long   .    .   .
            And what shall be next to blaze, good sirs,
            On such a pyre to blaze?
God rest you, thoughtful gentlemen, and send your sleep is light!
Remains of this dominion no shadow, sound, or sight,
Except the sound of weeping and the sight of burning fire,
And the shadow of a people that is trampled into mire.
         Singing:--Break bread for a starving folk
              That perish in the field.
              Give them their food as they take the yoke.
              And who shall be next to yield, good sirs,
              For such a bribe to yield?
   God rest you  merry gentlemen, and keep you in your mirth!
   Was ever Kingdom turned so soon to ashes, blood and earth?
   'Twixt the summer and the snow-seeding-time and frost-
   Arms and victual, hope and counsel, name and country lost!
         Singing:--Let down by the foot and the head--
              Shovel and smooth it all !
              So do we bury a Nation dead   .   
              And who shall be next to fall, good sirs,
              With your good help to fall?

*
Вопрос

Братья, что будет со мной?
Если война повернёт в другую сторону
и докажут, что я это он?
Для кого мир умрёт и будет по-новому.
Если будет доказано, что все хорошо,
какую пользу я больше принесу?
Я сделал покупок целое множество,
кто сможет страдать за мою судьбу?
Я простой представитель человечества.
Поклялся одной жертве со слезами,
но не вслепую, а для свидетельства,
что умирать буду с открытыми глазами!
Никто не просил бы меня поднять меч,
чтобы защитить свою судьбу.
Пусть они слушают только мою речь,
а я ответил бы, что знал их в гробу.
Если после битвы они найдут меня,
свободным от смертельной схватки,
тогда как жить с собой всё это время?
Что они купят для меня без оглядки?
Это было со мной. Оправдан я.
Братья, если докажут, что я врал.
Тогда будет доказано, что он, это я.
Кто на допросе молчал и отрицал?

The Quesion

Brethren, how shall it fare with me
  When the war is laid aside,
If it be proven that I am he
  For whom a world has died?
If it be proven that all my good,
  And the greater good I will make,
Were purchased me by a multitude
  Who suffered for my sake?
That I was delivered by mere mankind
  Vowed to one sacrifice,
And not, as I hold them, battle-blind,
  But dying with open eyes?
That they did not ask me to draw the sword
  When they stood to endure their lot --
That they only looked to me for a word,
  And I answered I knew them not?
If it be found, when the battle clears,
  Their death has set me free,
Then how shall I live with myself through the years
Which they have bought for me?
Brethren, how must it fare with me,
  Or how am I justified,
If it be proven that I a mhe
  For whom mankind has died --
If it be proven that I am he
  Who, being questioned, denied?

*
Загадка

«Загадка» - Действия и реакции.

Кельт хорош во всех его вариантах от Баллиху до Биллет,
о нём не надо думать, каждый знает, что он будет делать.
Можно логически предсказать конец своим началом.
Но англичане, они все такие разные. Ах, англичане!
Их психология бычья, а взгляды грубые и жестокие,
они отказываются от того, чтоб их щекотали соломками.
И соломинка, которой их щекотали, и мякина лучшая еда,
они превращаются в луч, чтобы сломать им голову врага.
По недемократическим причинам, мотивам государства,
они приходят к своим выводам на основе коварства.
Лишенные самовыражения, они никому не доверяют,
но почему так сделано, в курилке об этом узнают.
Да, иногда в курилке, сквозь завесы "Ers" и "Ums",
косвенно приходят к светлому умозаключению.
На каждом шаге, который они предприняли,
их украшает жаргон, что они одобрили.
В телеграфных сообщениях они намекают друзьям,
на внутреннюю материю, что им можно и что нельзя.
И пока Кельт разговаривает из Валенсии в Керкуолле,
англичане ничего не говорят, воды в рот набрали.

The Puzzler
"The Puzzler "--Actions and Reactions

The Celt in all his variants from Builth to Ballyhoo,
His mental processes are plain--one knows what he will do,
And can logically predicate his finish by his start;
But the English--ah, the English!--they are quite a race apart.
Their psychology is bovine, their outlook crude and raw.
They abandon vital matters to be tickled with a straw;
But the straw that they were tickled with-the chaff that they were fed with-
They convert into a weaver's beam to break their foeman's head with.
For undemocratic reasons and for motives not of  State,
They  arrive  at  their  conclusions--largely  inarticulate.
Being void of self-expression they confide their views to none;
But sometimes in a smoking-room,  one learns why things were done.
Yes, sometimes in a smoking-room, through clouds of "Ers" an "Ums,"
Obliquely  and by inference,  illumination  comes,
On some step that they have taken, or some action they approve
Embellished with the argot of the Upper Fourth Remove.
In telegraphic sentences  half nodded to their friends,
They hint a matter's inwardness--and there the matter ends.
And while the Celt is talking from Valencia to  Kirkwall,
The English--ah, the English!--don't say anything at all.

*
Старики

В нашей судьбе мы живем и трудимся до конца,
проживая нетерпеливые годы с терпеливым другом.
Пока мы дышим и мыслим, бьются наши сердца,
мы думаем, что живы, но реально умираем с испугом.
Мы не знаем, как старые звезды переходят в другие,
как джунгли расцветают в пустыне, или колодец иссох.
Новый компас поведёт новых людей в миры иные,
а мы будем связывать руки детям и сдерживать молодёжь.
Мы вернём назад воду в реках, для орошения земли,
используем собственных лошадей распахивая пески.
Лучи солнца будут источником света на нашем пути,
мы с ними встаём и ложимся под щебетание птиц.
Мы пойдем в бой и выиграем его ради отечества,
оценим и проанализируем, отвлекая наш разум на
забытые проблемы, оскорбительные для человечества
как стервятники над трупом, что оставила нам армия.
Мы сотворим призраков славы, которых давно уже создали,
размазывая из запутанных палитр удивительные пигменты.
Близкие рыдали, прославляя и не уменьшая природной силы.
Наша молодость забудется, но останутся запахи и элементы.
Мы жмём руки, целуемся в дёсны и вспоминаем об этом.
Да, мы очень довольны нашей работой, в этом самом Аду!
В нашей судьбе мы любим тех, кто живёт мудрым советом
и не избегают нас от позора державы, нам принёсшей беду.
Вырвись от оков безопасности, будь уверен, что освободился.
Тот, кто перенёс смертельную угрозу, тот заново родился.

The Old Men

This is our lot if we live so long and labour unto the end –
Then we outlive the impatient years and the much too patient friend:
And because we know we have breath in our mouth and think we have thoughts enough in our head,
We shall assume that we are alive, whereas we are really dead.
We shall not acknowledge that old stars fade or stronger planets arise
(That the sere bush buds or the desert blooms or the ancient well-head dries),
Or any new compass wherewith new men adventure ‘neath new skies.
We shall lift up the ropes that constrained our youth, to bind on our children’s hands;
We shall call to the waters below the bridges to return and to replenish our lands;
We shall harness (Death’s own pale horses) and scholarly plough the sands.
We shall lie down in the eye of the sun for lack of a light on our way –
We shall rise up when the day is done and chirrup, “Behold, it is day!”
We shall abide till the battle is won ere we amble into the fray.
We shall peck out and discuss and dissect, and evert and extrude to our mind,
The flaccid tissues of long-dead issues offensive to God and mankind –
(Precisely like vultures over an ox that the army left behind).
We shall make walk preposterous ghosts of the glories we once created –
Immodestly smearing from muddled palettes amazing pigments mismated –
And our friend will weep when we ask them with boasts if our natural force be abated.
The Lamp of our Youth will be utterly out, but we shall subsist on the smell of it;
And whatever we do, we shall fold our hands and suck our gums and think well of it.
Yes, we shall be perfectly pleased with our work, and that is the Perfectest Hell of it!
This is our lot if we live so long and listen to those who love us –
That we are shunned by the people about and shamed by the Powers above us.
Wherefore be free of your harness betimes; but, being free be assured,
That he who hath not endured to the death, from his birth he hath never endured!

*
Рождество

Малышка в люльке раскачивалась нежно.
Всё было безопасно и тепло.
С моим ребёнком всё было безнадёжно.
С моим! С моим! Не повезло.
Всё было хорошо сначала.
Мать молилась и ожидала,
не знаю, как он упал.
Где он? Да кто бы знал.
Звезда возвысилась на небесах.
Наблюдатели вышли, чтоб увидеть.
Знак Обещаний был в наших снах,
без признаков, чтобы меня обидеть.
У меня ребенок умер в темноте один.
Разве ребенку это хорошо? Он спал.
Там никто не ухаживал за ним.
Я не знаю, не знаю, как он упал.
Был поднят крест, работал зуммер.
Мать скорбела рядом с ним.
Она видела, как Он умер.
Он умер, умер. Он был любим.
Уверен, он был безгрешен.
Его захоронили, ему не дали пожить.
Ребёнку хорошо, он воскрешен.
Я не знаю, где он теперь лежит.
Мария Магдалина на Пасху пришла,
но камень был отвален от входа.
Тела не было внутри. Она его не нашла.
Внутри! Внутри! Было действие Бога.
Кто может ответить на мой вопрос?
Мать молилась за сломанную жизнь.
У неё забрали сына. Иисус Христос!
Я не знаю, где Он сейчас лежит.
Опять звезда взошла на небесах.
Наблюдатели смотрят напрасно
Знак Обещания видимо не для нас
Мир на Земле снова и снова! Ясно,
но я знаю, для кого он упал.
Непоколебимая мать улыбалась.
Хорошо ли ребёнку? Кто бы знал!
Ему хорошо. Рядом с Богом место досталось.

A Nativity

The Babe was laid in the Manger
  Between the gentle kine -
All safe from cold and danger -
  "But it was not so with mine,
                (With mine!  With mine!)
  "Is it well with the child, is it well?"
    The waiting mother prayed.
  "For I know not how he fell,
    And I know not where he is laid."
A Star stood forth in Heaven;
  The Watchers ran to see
The Sign of the Promise given --
  "But there comes no sign to me.
                (To me! To me!)
  "My child died in the dark.
    Is it well with the child, is it well?
  There was none to tend him or mark,
    And I know not how he fell."
The Cross was raised on high;
  The Mother grieved beside --
"But the Mother saw Him die
  And took Him when He died.
                (He died! He died!)
  "Seemly and undefiled
    His burial-place was made --
  Is it well, is it well with the child?
    For I know not where he is laid."
On the dawning of Easter Day
  Comes Mary Magdalene;
But the Stone was rolled away,
  And the Body was not within --
                (Within! Within!)
  "Ah, who will answer my word?
    The broken mother prayed.
  "They have taken away my Lord,
    And I know not where He is laid."
"The Star stands forth in Heaven.
  The watchers watch in vain
For Sign of the Promise given
  Of peace on Earth again -
                (Again! Again!)
  "But I know for Whom he fell" -
    The steadfast mother smiled,
  "Is it well with the child -- is it well?
    It is well -- it is well with the child!"

*
Человек, написавший про это

Избегай этой чаши, её сторонись!
Там яд, который многие вести убил,
окунувших перья в эту жидкость,
держись подальше от этих чернил.
Если женитьба, был подкуп, или погром,
сохрани квитанцию оплаченного счета,
там написано сине-чёрным серебром.
Знаю, что это желчь, или железное что-то.
У королевы был слуга Боанергес Блитцин.
Возможно это был его печальный день.
В неудачный момент обнаружив мужчин,
он остался свидетелем всех этих сцен.
Блитцин утверждал, что этим орудием
можно достичь высокого положения.
Только он не владел тем словоблудием,
злым умыслом, иронией раздражения.
Люди воюют с правительством,
чтобы поддержать свою борьбу,
используют журналистский приём,
чтобы изменить свою судьбу.
Перспектива юноши не была бы такой яркой,
если бы не написал в одной из индийских газет.
Перспектива Блитцина не была бы и темной,
если бы он написал и оставил свой след.
Он смело, по черному опубликовал про это,
в индийской газете и заставил старших извиваться.
Был скандал в офисе, на правду требовали запрета.
Над обманутым юношей стали всяко издеваться.
Грязь, что он написал, сделала его отважным,
Блитцин почувствовал свою Славу.
Те, о которых он писал, негодовали однажды,
но Блитцин писал ещё больше на забаву.
Представленный, как решительный и мрачный колдун
он не продвигался по службе и не пришел к этому.
Обнаружив, что постоянно в скандалах он тонул,
опускался всё глубже и глубже в жарком Аду.
До тех пор, пока его не уволили,
Блитцин был, как зазноба,
казалось, до него не доходило,
Блитцин записал это, как «злобу».
Язык в округе был пустынный и нерадивый,
чиновники шли мимо него по всем местам.
Это место стало несправедливым.
Прошло семь лет, он до сих пор находится там!

The Man Who Could Write

Shun - shun the Bowl! That fatal, facile drink
Has ruined many geese who dipped their quills in 't;
Bribe, murder, marry, but steer clear of Ink
Save when you write receipts for paid-up bills in 't.
There may be silver in the "blue-black" - all
I know of is the iron and the gall.
Boanerges Blitzen, servant of the Queen,
Is a dismal failure - is a Might-have-been.
In a luckless moment he discovered men
Rise to high position through a ready pen.
Boanerges Blitzen argued therefore -"I,
With the selfsame weapon, can attain as high."
Only he did not possess when he made the trial,
Wicked wit of C-lv-n, irony of L--l.
[Men who spar with Government need, to back their blows,
Something more than ordinary journalistic prose.]
Never young Civilian's prospects were so bright,
Till an Indian paper found that he could write:
Never young Civilian's prospects were so dark,
When the wretched Blitzen wrote to make his mark.
Certainly he scored it, bold, and black, and firm,
In that Indian paper - made his seniors squirm,
Quated office scandals, wrote the tactless truth -
Was there ever known a more misguided youth?
When the Rag he wrote for praised his plucky game,
Boanerges Blitzen felt that this was Fame;
When the men he wrote of shook their heads and swore,
Boanerges Blitzen only wrote the more:
Posed as Young Ithuriel, resolute and grim,
Till he found promotion didn't come to him;
Till he found that reprimands weekly were his lot,
And his many Districts curiously hot.
Till he found his furlough strangely hard to win,
Boanerges Blitzen didn't care to pin:
Then it seemed to dawn on him something wasn't right --
Boanerges Blitzen put it down to "spite";
Languished in a District desolate and dry;
Watched the Local Government yearly pass him by;
Wondered where the hitch was; called it most unfair.
That was seven years ago - and he still is there!

*
Леди

Я развеселился, увидев её опять.
В свое время я многих покорил.
У меня был способ, чтоб удивить,
на четыре часа мне хватало сил.
Одна была вдова элитной касты,
другая женщина из Проме,
даже была жена Джемадар-Саиса
и девушка в моём же доме.
Теперь я одинок, совсем без дам,
вот бы собрать их вместе разом,
попробовать опять, воздать мечтам
и насладиться упущенным оргазмом.
Есть моменты, когда ты не способен.
Было, когда можешь до рассвета,
что-то тебе даёт желтый, или Brown,
это помогает тебе и с Белым цветом.
Когда в Оогли я молод был,
стеснительную девку подцепил.
Агги де Кастер напала на меня,
в грехах подобных она была умна.
Она старше меня, но тепла дала,
больше похоже на мать она была.
Урок всех способов она преподнесла,
с тех пор узнал я все женские дела.
По приказу я в Бирме служил
и на базаре наводил порядок,
там я живую игру опять замутил,
когда сделал одной подарок.
Смешную, желтую куклу
с чайной чашкой из фарфора.
Мы жили, словно супруги,
тогда я узнал о женщинах много.
Нас перевели в Нимуч вблизи океана,
там я уже мог содержать девицу.
В сити Моу была одного негра жена,
блестящая, чёрная дьяволица.
Была ещё одна девчонка из цыган,
она излучала, словно добрый вулкан.
Как-то ночью меня ножом пугала,
за то, что я общывал её белой.
Вернулся я в казарму чуть свет,
а там девчонка шестнадцати лет.
Она пришла из монастыря  Мируто,
самая невинная, что я видел когда-то,
к ней любовь никогда не приходила.
Она и не знала, что всё это было.
Не стал я ей признаваться в любви,
вскоре наши разошлись корабли.
Затем я нашел место и там поселился,
за свои удовольствия уже поплатился.
Чем больше известный для остальных,
тем меньше возможности найти других.
Вот я сижу и думаю, как дальше жить,
Адские огни увидеть, мечту воплотить.
Я не готов поделиться своей судьбой,
женщинам не узнать, что стало со мной.
Что леди полковника могла подумать?
Никто и никогда не узнает об этом.
Жену сержанта попросили с ответом,
она им правду сказала, не стала врать.
Трудно найти мужчину в его натуре,
они, словно булавки в ряду на рейде.
Тоже у леди полковника и О'Грэйди,
они как сестры, всё в той же шкуре!

The Ladies

I've taken my fun where I've found it;
  I've rouged an' I've ranged in my time;
I've 'ad my pickin' o' seethearts,
  An' four o' the lot was prime.
One was an 'arf-caste widow,
  One was awoman at Prome,
One was the wife of a jemadar-sais
  An' one is a girl at 'ome.
Now I aren't no 'and with the ladies,
  For, takin' 'em all along,
You never can say till you've tried 'em,
  An' then you are like to be wrong.
There's times when you'll think that you mightn't,
  There's times when you'll know that you might;
But the things you will learn from the Yellow an' Brown,
  They'll 'elp you a lot with the White!
I was a young un at 'Oogli,
  Shy as a girl to begin;
Aggie de Castrer she made me,
  An' Aggie was clever as sin;
Older than me, but my first un -
  More like a mother she were -
Showed me the way to promotion an' pay,
  An' I learned about women from 'er!
Then I was ordered to Burma,
  Actin' in charge o' Bazar,
An' I got me a tiddy live 'eathen
  Through buyin' supplies off 'er pa.
Funny an' yellow an' faithful -
  Doll in a teacup she were -
But we lived on the square, like a true-married pair,
  An' I learned about women from 'er!
Then we was shifted to Neemuch
  (Or I might ha' been keepin' 'er now),
An' I took with a shiny she-devil,
  The wife of a nigger at Mhow;
'Taught me the gipsy-folks' bolee;
  Kind o' volcano she were,
For she knifed me one night 'cause I wished she was white,
  And I learned about women from 'er!
Then I come 'ome in a trooper,
  'Long of a kid o' sixteen -
'Girl from a convent at Meerut,
   The straightest I ever 'ave seen.
Love at first sight was 'er trouble,
  She didn't know what it were;
An' I wouldn't do such, 'cause I liked 'er too much,
  But -- I learned about women from 'er!
I've taken my fun where I've found it,
  An' now I must pay for my fun,
For the more you 'ave known o' the others
  The less will you settle to one;
An' the end of it's sittin' and thinking',
  An' dreamin' Hell-fires to see;
So be warned by my lot (which I know you will not),
  An' learn about women from me!
What did the Colonel's Lady think?
  Nobody never knew.
Somebody asked the Sergeant's Wife,
  An' she told 'em true!
When you get to a man in the case,
  They're like as a row of pins --
For the Colonel's Lady an' Judy O'Grady
  Are sisters under their skins!

*
Король и море

Царство свергли в придворном бою,
все сочувствовали своему королю,
которого любили, а он им был предан.
Волна прилива пришла на канал
и сообщила всем, кто ликовал:
"Послушайте, что дал человеку океан.»
И не было мысли, корона или держава,
исчезли сундук с золотишком и слава.
Стрелок убрал его, свою тайну храня,
используя древний опыт истязания,
ни благосклонность, ни оправдание,
ничто не спасло его от самого себя.
Никто не узнает его день рождения,
в табличке не было заслуг и звания.
За стальной оградкой положили его.
Точное время и узкое пространство,
выражение лица, выглядели странно,
пока живые передвигались мимо него.
«В результате я остался один,
выражался знаками и был немым,
стремился не помогать ему и другим.
Сохранял честь, не замечая похвалу,
выполнял задачу, не оставаясь в долгу,
чтоб сгладить упреки и быть благим.»
«Я в каждом видел душевный покой,
там был и ребенок, и спящий больной.
Длинное время невозможно измерить,
я вёл его слепо, для себя незаметно,
на вершинах волн, срезанных ветром,
без удовольствия, хотел в это верить.
«Я показал ему всю хитрость моря,
злое предательство, угрюмое горе.
За что боролись мы каждый раз,
усмехаясь и проявляя тупость.
Я знаю, что стоит такая глупость,
тот изъян в душе, открывший шанс.
(Уроки потом воздают плодам.)
«Я дал ему силу, его рукам.
Он с командой сделал все попытки,
ни один человек не отказался от него.
На нем был конец и последнее слово.
Мы сурово судили его за ошибки.
Океан ждал за бортом, чтобы предать его.
Сила долга сдерживала больше всего.
«Когда он пришел к своей короне,
не власть ввела его в заблуждение позже,
он остерегался себя не меньше, не больше,
чем море щадило его на Троне.
После по земле развеяли его прах.
Корабли салютовали в его честь залп.
Венки возложили, пустив по волнам.
Приливная волна прошла по планете
и на всех берегах сказала про это:
«Знай, что дал человеку Океан!»

The King and the Sea
17TH JULY 1935

After His Realms and States were moved
To bare their hearts to the King they loved,
Tendering themselves in homage and devotion,
The Tide Wave up the Channel spoke
To all those eager, exultant folk:-
"Hear now what Man was given you by the Ocean!
"There was no thought of Orb or Crown
When the single wooden chest went down
To the steering-flat, and the careless Gunroom haled him
To learn by ancient and bitter use,
How neither Favour nor Excuse,
Nor aught save his sheer self henceforth availed him.
"There was no talk of birth or rank
By the slung hammock or scrubbed plank
In the steel-grated prisons where 1 cast him;
But niggard hours and a narrow space
For rest-and the naked light on his face-
While the ship's traffic flowed, unceasing, past him.
"Thus I schooled him to go and come-
To speak at the word-at a sign be dumb;
To stand to his task, not seeking others to aid him;
To share in honour what praise might fall
For the task accomplished, and-over all-
To swallow rebuke in silence. Thus I made him.
"I loosened every mood of the deep
On him, a child and sick for sleep,
Through the long watches that no time can measure,
When I drove him, deafened and choked and blind,
At the wave-tops cut and spun by the wind;
Lashing him, face and eyes, with my displeasure.
"I opened him all the guile of the seas-
Their sullen, swift-sprung treacheries,
To be fought, or forestalled, or dared, or dismissed with laughter.
I showed him Worth by Folly concealed,
And the flaw in the soul that a chance revealed
(Lessons remembered-to bear fruit thereafter).
"I dealt him Power beneath his hand,
For trial and proof, with his first Command-
Himself alone, and no man to gainsay him.
On him the End, the Means, and the Word,
And the harsher judgment if he erred,
And-outboard-Ocean waiting to betray him.
"Wherefore, when he came to be crowned,
Strength in Duty held him bound,
So that not Power misled nor ease ensnared him
Who had spared himself no more than his seas had spared him!"
After His Lieges, in all His Lands,
Had laid their hands between His hands,
And His ships thundered service and devotion,
The Tide Wave, ranging the Planet, spoke
On all Our foreshores as it broke:-
"Know now what Man 1 gave you-I, the Ocean!"

*
Рассказ о благородстве

С нами ехал инженер умелый,
справляться мог с любым он делом.
Он был мудрым, но странный внутри,
его когда-то из Парижа привезли.
Сидя посредине на передней оси,
в кожаной шляпе он как бы рулил
и был уверен, что его управление,
по дороге создавало движение.
Простых людей и даже господ
увозил он от разных невзгод.
Сзади бывали поросята и козы,
а он на дерево больше похожий,
чем бык на китайскую лавку,
остановится и подберёт собачку.
Чем больше он зависел от причуд,
тем чаще тормозил, собирая приют.

The Justice's Tale
Chauser
-- The Muse Among the Motors (1900-1930)

With them there rode a lustie Engineere
Wel skilled to handel everich waie her geere,
Hee was soe wise ne man colde showe him naught
And out of Paris was hys learnynge brought.
Frontlings mid brazen wheeles and wandes he sat,
And on hys heade he bare an leathern hat.
Hee was soe certaine of his governance,
That, by the Road, he tooke everie chaunce.
For simple people and for lordlings eke
Hee wolde not bate a del but onlie squeeke
Behinde their backes on an horne hie
Until they crope into a piggestie.
He was more wood than bull in china-shoppe,
And yet for cowes and dogges wolde hee stop,
Not our of Marcie but for Preudence-sake--
Than hys dependaunce ever was hys brake.

*
Мальчик идиот

Золотые слова.

Он нёсся вниз с вершины горы
с превышением скорости.
Молодым безразличны законы
и плевать им на штрафы в частности.
Он был один, чтобы никто не мог знать,
как он может водить или управлять.
Теперь он в кювете, и что!
Дифференциал передачи дерьмо?

The Idiot Boy
Wordsworth

--The Muse Among the Motors (1900-1930)
He wandered down the moutain grade
  Beyond the speed assigned--
A youth whom Justice often stayed
  And generally fined.
He went alone, that none might know
  If he could drive or steer.
Now he is in the ditch, and Oh!
  The differential gear!

*
Баллада о Ватерфале

(Унтер-офицеры, отвечающие за заключенных)

Я морем вёз арестантов за границу,
без всякого восторга проводил конвой.
Я видел смурые, измученные лица,
мне был известен тяжкий плен такой.
Заключение внутри колючих проводов,
под наблюдением и напряжением,
ходили бандиты под свет прожекторов,
за проигрыш на морских сражениях.
Вот так, я в клетке Ватерфаля
узнал, что значит быть в плену.
Чёрный позор, издёвки вертухая,
я пережил, оставив злобу на тюрьму.
Судьба преподнесла жестокий нам урок,
часовой нас не щадил, принимая за гиен.
Знаю точно, что они свой отбудут срок.
Я помню Ватерфаль и что такое плен.
Они подружатся с тоской на долгие свои года,
ошибки запертой ночи, им стало адом навсегда.
Я за их свободу, всё золото отдал бы на обмен,
потому, что в Ватерфале я понял, что такое плен.

Half-Ballade of Waterval
(Non-commissioned Officers in Charge of Prisoners)

When by the labour of my 'ands I've 'elped to pack a transport tight With prisoners for foreign lands, I ain't transported with delight. I know it's only just an' right, But yet it somehow sickens me, For I 'ave learned at Waterval The meanin' of captivity. Be'ind the pegged barb-wire strands, Beneath the tall electric light, We used to walk in bare-'ead bands, Explainin' 'ow we lost our fight; An' that is what they'll do to-night Upon the steamer out at sea, If I 'ave learned at Waterval The meanin' of captivity. They'll never know the shame that brands-- Black shame no livin' down makes white-- The mockin' from the sentry-stands, The women's laugh, the gaoler's spite. We are too bloomin'-much polite, But that is 'ow I'd 'ave us be... Since I 'ave learned at Waterval The meanin' of captivity. They'll get those draggin' days all right, Spent as a foreigner commands, An' 'orrors of the locked-up night, With 'Ell's own thinkin' on their 'ands. I'd give the gold o' twenty Rands (If it was mine) to set 'em free, For I 'ave learned at Waterval The meanin' of captivity!

*
Гребец на Галере

В море плавала галера, с резным деревом штурвал,
серебром нос обрамлённый в кованный одет овал.
Полным ходом шли по морю, холод горло разрывал.
Кандалы натёрли ноги, нас никто не догонял.
Мы перевозили, хлопок, слитки золота и шерсть,
сколько негров было в трюме, никому не перечесть.
Пена белая бурлила, акула чёрная плыла,
среди других галер на море, наша лучшая была.
На галере было время, для потасовки и гульбы,
как скотину нас держали, но нам хотелось и любви.
Мы блаженство вырывали на мгновение у судьбы,
с той же силой, что ломали мы морских валов хребты.
Труд губил детей и женщин и даже наших стариков,
мы за борт бросали мертвых, их избавив от оков.
Их акулы пожирали, мы до одури гребли
и скорбеть не успевали, лишь завидовать могли.
Мне дороже братьев в банде в мире не было людей,
чем родней рабов галеры и властители морей.
Если с курса не сбивались мы при яростных волнах,
человек ли, бог ли, дьявол, что внушает гневный страх.
Был дикий шторм, такого сильного наши деды не знали.
Земля обломки наблюдала, как мы в галере выживали.
В знойный полдень, удушье в полночь, болезни, смерть,
нам не хватало времени, чтобы просто умереть.
Сегодня я галеру покидаю, мое место займёт другой.
На палубе я высек своё имя, чтоб остаться в памяти с душой.
Я свободен, вижу, как другие, идут к главному исходу,
чтобы жизнь спасти и сохранить свою свободу.
По клейму, что на моём плече, по следам стальных оков,
шрамы никогда не заживут, от ран полученных кнутов.
Я стар, глаза мои слезятся, года судьбу не развернут,
кабы эта работа была моей, я вновь готов на этот труд.
Пусть кто-то говорит, что час апокалипсиса настал
и накрыть галеру должен с Севера идущий вал.
Когда поднимут негры бунт и палубу в крови умоют,
галера врежется в прибрежный риф, или потонет.
Не спускайте флаг на мачте и не сигнальте в небеса,
к вам придут гребцы на помощь и поднимут паруса.
Седые банды прошлых лет, начнут грести под цепь и кнут,
на скамье, что их скопила и с веслом в руках умрут.
Войско молодых и старых, ссыльных, нанятых, рабов,
притоны, тюрьмы, лазареты, выставят своих бойцов.
Когда дым закроет небо, а палуба в огне дрожит,
у тех, кто тушит это пламя, стиснуты в зубах ножи.
Судьба мне, если предоставит снова в руки взять весло,
пусть мужчинам посильнее в их сражениях повезло.
Сегодня я галеру покидаю и Бога за всё хочу благодарить
за то, что я трудился с мужиками и мужиком остался жить.

The Galley-Slave

Oh, gallant was our galley from her carven steering-wheel
To her figurehead of silver and her beak of hammered steel.
The leg-bar chafed the ankle and we gasped for cooler air,
But no galley on the waters with our galley could compare!
Our bulkheads bulged with cotton and our masts were stepped in gold -
We ran a mighty merchandise of niggers in the hold;
The white foam spun behind us, and the black shark swam below,
As we gripped the kicking sweep-head and we made the galley go.
It was merry in the galley, for we revelled now and then -
If they wore us down like cattle, faith, we fought and loved like men!
As we snatched her through the water, so we snatched a minute's bliss,
And the mutter of the dying never spoiled the lover's kiss.
Our women and our children toiled beside us in the dark -
They died, we filed their fetters, and we heaved them to the shark -
We heaved them to the fishes, but so fast the galley sped
We had only time to envy, for we could not mourn our dead.
Bear witness, once my comrades, what a hard-bit gang were we -
The servants of the sweep-head, but the masters of the sea!
By the hands that drove her forward as she plunged and yawed and sheered,
Woman, Man, or God or Devil, was there anything we feared?
Was it storm? Our fathers faced it and a wilder never blew.
Earth that waited for the wreckage watched the galley struggle through.
Burning noon or choking midnight, Sickness, Sorrow, Parting, Death?
Nay, our very babes would mock you had they time for idle breath.
But to-day I leave the galley and another takes my place;
There's my name upon the deck-beam - et it stand a little space.
I am free -- to watch my messmates beating out to open main,
Free of all that Life can offer - save to handle sweep again.
By the brand upon my shoulder, by the gall of clinging steel,
By the welts the whips have left me, by the scars that never heal;
By eyes grown old with staring through the sunwash on the brine,
I am paid in full for service. Would that service still were mine!
Yet they talk of times and seasons and of woe the years bring forth,
Of our galley swamped and shattered in the rollers of the North;
When the niggers break the hatches and the decks are gay with gore,
And a craven-hearted pilot crams her crashing on the shore,
She will need no half-mast signal, minute-gun, or rocket-flare.
When the cry for help goes seaward, she will find her servants there.
Battered chain-gangs of the orlop, grizzled drafts of years gone by,
To the bench that broke their manhood, they shall lash themselves and die.
Hale and crippled, young and aged, paid, deserted, shipped away -
Palace, cot, and lazaretto shall make up the tale that day,
When the skies are black above them, and the decks ablaze beneath,
And the top-men clear the raffle with their clasp-knives in their teeth.
It may be that Fate will give me life and leave to row once more -
Set some strong man free for fighting as I take awhile his oar.
But to-day I leave the galley. Shall I curse her service then?
God be thanked! Whate'er comes after, I have lived and toiled with Men!

*
Фабулисты

«Вихрь» - Разнообразие Существа.

Люди пишут басни, как старый Эзоп,
когда весь мир скрывает в этом толк.
Ведь истина не является другом толпы.
Они шутят над тем, в чём глухи и слепы.
Им это нужно сделать, они этим дышат.
Пусть это не радует, но их всё же услышат.
Когда явный глупец делает любую работу,
а злостный лодырь требует убить Свободу,
чтобы сбить с толку всех, кто это видит
и объятый страхом захватывает могилу.
Даже в тот момент падения с крыши,
если мужчины не радуют, их не слышат,
но не все в этом должны нуждаться,
получая удовольствие самовыражаться.
Потребность труда есть, но не для выгоды более,
кого настоящий труд вырвет от поздней боли.
Кто-то трудился, ему награда была лишней,
хотя они были довольны, но их не услышали.
Был замок висящий у нас на губах,
мы пережили иго, испытывая страх.
Нам не выдавали стипендию,
в то время, нашему поколению.
Удовольствия живут в воспоминаниях.
Нас не слышат за наши старания.
Что человек слышит, кроме стонущих мнений?
Что он должен учитывать, кроме мгновений?
Когда жизнь каждого превосходит всё воображаемое.
Какой человек будет выдавать радость за желаемое?
Вдруг, он упал, как должен был упасть.
Мы ничего не услышали, какая жалость.

The Fabulists
"The Vortex"--A Diversity of Creatures

When all the world would keep a matter hid,
  Since Truth is seldom Friend to any crowd,
Men write in fable, as old Aesop did,
  Jesting at that which none will name aloud.
And this they needs must do, or it will fall
Unless they please they are not heard at all.
When desperate Folly daily laboureth
  To work confusion upon all we have,
When diligent Sloth demandeth Freedom's death,
  And banded Fear commandeth Honour's grave-
Even in that certain hour before the fall,
Unless men please they are not heard at all.
Needs must all please, yet some not all for need,
  Needs must all toil, yet some not all for gain,
But that men taking pleasure may take heed.
  Whom present toil shall snatch from later pain.
Thus some have toiled, but their reward was small
Since, though they pleased, they were not heard at all.
This was the lock that lay upon our lips,
  This was the yoke that we have undergone,
Denying us all pleasant fellowships
  As in our time and generation.
Our pleasures unpursued age past recall,
And for our pains--we are not heard at all.
What man hears aught except the groaning guns?
  What man heeds aught save what each instant brings?
When each man's life all imaged life outruns,
  What man shall pleasure in imaginings?
So it hath fallen, as it was bound to fall,
We are not, nor we were not, heard at all.

*
Первопроходец

Двигаться нет смысла дальше, здесь совершенства край.
В это сразу я поверил, землю распахал и посеял урожай.
Построил тут амбар, забор поставил вдоль границ,
дальше кончаются тропы предгорий и полёты птиц.
Слышу голос чей-то свыше, очень странно он звучал.
Этот Шёпот день и ночь мне усердно повторял:
«Ты найдёшь себе, что скрыто, ждёт оно тебя, иди
и не жди, а собирайся, следуй дальше и найди.»
От нетерпения сгорая, соседям ничего не говоря,
скрытно пони запрягая, я выехал чуть свет не зря.
Тернистый путь прошёл, молюсь я среди скал,
уж нет воды, травы, вышел на горный перевал.
В походе шёл я наугад, уклоняясь от беды,
спешил для пони корм найти, да испить воды.
Разбил лагерь на камнях, снег шёл на валуны,
ветер облака согнал, закрыв лицо Луны.
В ту ночь замёрзла породистая пони,
я лагерь «отчаянием» назвал в агонии.
Опять тот Шёпот: «Следуй за кордон,
то, что ищешь дальше, иди, там твой дом.»
Тогда поверил в Божью Руку, она уверенность дала иметь,
может это был самообман, но лучшие люди выбирают смерть.
Я мог вернуться, добраться до посёлка, но ужас охватил меня.
Спустившись на другую сторону, пешком пошёл я без коня.
Снег закончился цветами, цветы превратились в алоэ,
их заросли появились, где поток достигал половодья.
Вновь вода на мелководье, только скальные породы,
я очутился на пустынной земле истощённой природы.
Почудилось, что я среди чужих и около костра,
кажется, я вижу лица их и слышу голоса.
Я бросил камень, чтоб проверить, но Шёпот вновь в ушах -
«Что ищешь, там за горизонтом, держи свой верный шаг».
Наконец я миновал все призраки, видения,
вышел к пастбищам, к воде, к птицам и растениям.
Там нашел себе еду, неделю набирался сил,
нашёл то, что так искал, добрался, получил.
Изыскания я начал, как только кончились мытарства.
Вот Саул, ослов искавший, получил от Бога царство!
Шаг за шагом, я трудился, опыт набирал.
Мне всё это Шёпот Божий, вдвое больше дал.

На опасных горных склонах стал собирать куски породы.      
Водопадов слушал рокот, пенье птиц, как звук природы,
на болотах я нашёл девственные слои ценнейших руд,
а цветущие долины дались мне наградой за мой труд.
Я проектировал дороги, города, посёлки.
Сколько га лесов созреет, да исчезнут колки.
Здесь появятся плотины, судоходство, капитал,
будет много урожая, чтобы каждый сытым стал!
Знал, что умные возьмут кредиты и пойдут по следу.
Все используют мой опыт, присвоят лёгкую победу.
Всей гурьбой повалят дружно Пионеры – храбрецы.
Возвратившись, растрезвонят, мы герои, молодцы!
Вновь откроют реки, но не так, как я дивился.
Все мои покажут знаки, чтоб никто не заблудился!
Вот те же места для жизни будут снова выявлять,
по моим же ориентирам будут компас направлять.
Я ни одной реке не дал имя и не требовал земли,
лишь один я самородок держу в слитке, посмотри.
Потому , что мой Создатель мне всё это просто дал.
Не понять вам этот дар, вас волнует только капитал.
Вы найдете в том краю всё, чем богата природа.
Бог хранил богатства эти для нормального народа,
рядом с вами лес, река, нефть, руда, металлы, газ.
Он выбрал своим Шёпотом меня, это я нашёл для вас!
Да, наш край есть совершенство, не бесплодная земля.
Дальше двигаться нет смысла и начать опять с нуля.
Нашей нации подарок, подарил нам Бог любя.
Мог бы и другой найти всё это, только Шёпот слушал Я!

The Explorer

There's no sense in going further -- it's the edge of cultivation,"
  So they said, and I believed it -- broke my land and sowed my crop --
Built my barns and strung my fences in the little border station
  Tucked away below the foothills where the trails run out and stop:
Till a voice, as bad as Conscience, rang interminable changes
  On one everlasting Whisper day and night repeated - so:
"Something hidden.  Go and find it. Go and look behind the Ranges -
  "Something lost behind the Ranges. Lost and wating for you. Go!"
So I went, worn out of patience; never told my nearest neighbours --
  Stole away with pack and ponies -- left 'em drinking in the town;
And the faith that moveth mountains didn't seem to help my labours
  As I faced the sheer main-ranges, whipping up and leading down.
March by march I puzzled through 'em, turning flanks and dodging shoulders,
  Hurried on in hope of water, headed back for lack of grass;
Till I camped above the tree-line -- drifted snow and naked boulders --
  Felt free air astir to windward -- knew I'd stumbled on the Pass.
'Thought to name it for the finder: but that night the Norther found me --
  Froze and killed the plains-bred ponies; so I called the camp Despair
(It's the Railway Gap to-day, though). Then my Whisper waked to hound me: --
  "Something lost behind the Ranges.  Over yonder! Go you there!"
Then I knew, the while I doubted -- knew His Hand was certain o'er me.
  Still -- it might be self-delusion -- scores of better men had died --
I could reach the township living, but....e knows what terror tore me...
  But I didn't... but I didn't. I went down the other side.
Till the snow ran out in flowers, and the flowers turned to aloes,
  And the aloes sprung to thickets and a brimming stream ran by;
But the thickets dwined to thorn-scrub, and the water drained to shallows,
  And I dropped again on desert - blasted earth, and blasting sky.
I remember lighting fires; I remember sitting by 'em;
  I remember seeing faces, hearing voices, through the smoke;
I remember they were fancy - for I threw a stone to try 'em.
  "Something lost behind the Ranges" was the only word they spoke.
I remember going crazy. I remember that I knew it
When I heard myself hallooing to the funny folk I saw.
'Very full of dreams that desert, but my two legs took me through it...
And I used to watch 'em moving with the toes all black and raw.
But at last the country altered -- White Man's country past disputing --
  Rolling grass and open timber, with a hint of hills behind --
There I found me food and water, and I lay a week recruiting.
  Got my strength and lost my nightmares.  Then I entered on my find.
Thence I ran my first rough survey -- chose my trees and blazed and ringed 'em --
  Week by week I pried and sampled -- week by week my findings grew.
Saul he went to look for donkeys, and by God he found a kingdom!
  But by God, who sent His Whisper, I had struck the worth of two!
Up along the hostile mountains, where the hair-poised snowslide shivers --
  Down and through the big fat marshes that the virgin ore-bed stains,
Till I heard the mile-wide mutterings of unimagined rivers,
  And beyond the nameless timber saw illimitable plains!
'Plotted sites of future cities, traced the easy grades between 'em;
  Watched unharnessed rapids wasting fifty thousand head an hour;
Counted leagues of water-frontage through the axe-ripe woods that screen 'em --
  Saw the plant to feed a people -- up and waiting for the power!
Well, I know who'll take the credit -- all the clever chaps that followed --
  Came, a dozen men together -- never knew my desert-fears;
Tracked me by the camps I'd quitted, used the water-holes I hollowed.
  They'll go back and do the talking. They'll be called the Pioneers!
They will find my sites of townships -- not the cities that I set there.
  They will rediscover rivers -- not my rivers heard at night.
By my own old marks and bearings they will show me how to get there,
  By the lonely cairns I builded they will guide my feet aright.
Have I named one single river? Have I claimed one single acre?
  Have I kept one single nugget -- (barring samples)? No, not I!
Because my price was paid me ten times over by my Maker.
  But you wouldn't understand it. You go up and occupy.
Ores you'll find there; wood and cattle; water-transit sure and steady
  (That should keep the railway rates down), coal and iron at your doors.
God took care to hide that country till He judged His people ready,
  Then He chose me for His Whisper, and I've found it, and it's yours!
Yes, your "Never-never country" --yes, your "edge of cultivation"
  And "no sense in going further" -- till I crossed the range to see.
God forgive me! No, I didn't. It's God's present to our nation.
 Anybody might have found it, but -- His Whisper came to Me!

*
Кровать смерти

Это государство выше закона,
оно существует для себя же.
Железная челюсть часть канона,
ответная опухоль под кожей.
Некоторые умирают, крича в огне, или в голод,
умирают молча от снаряда и пули.
Кто-то умирает в отчаянии, попав на провод,
умирает внезапно, не зная, что будет.
 «Regis suprema volntas Lex»
Это следует обычному курсу горла.
Умирают под обломками с честью,
умирают рыдая, между лодок.
Другие мрут красноречиво, прижатые смертью.
Некоторые умирают целиком за пол духа,
в скользком окопе, его слышат друзья,
доставляя хлопоты в распространении слуха,
в жизни нет зла и мало добра.
Только государственные предписания,
слишком поздно, но мы можем сделать,
боль замаскировать от истязания.
Святыми умирают с верой и надеждой.
Один умер так во дворе тюрьмы,
сломанный насилием от разных пут.
Кто-то умер легко, за тяжесть суммы,
разрывая на куски, преградивших путь.
Горе предателю! Горе самым слабым!
Позвольте ему написать, что он желает.
Он пытается говорить и это его утомляет.
Есть тихо умирающие в громкой жалости.
Навязывают плохой боевой дух,
лучше быть мертвым, я сказал:
«Мои враги навязали мне войну.
Право на жизнь, вот что я искал.»
Не бойся тройной дозы. Боль исчезает,
пока действует наркотик, он умирает под иглой.
Какой вопрос он задает глазами?
Да, Всевышний, будь уверен, я с Тобой!

A Death-Bed

"This is the State above the Law. The State exists for the State alone." [This is a gland at the back of the jaw, And an answering lump by the collar-bone.], Some die shouting in gas or fire; Some die silent, by shell and shot. Some die desperate, caught on the wire; Some die suddenly. This will not. "Regis suprema voluntas Lex" [It will follow the regular course of--throats.] Some die pinned by the broken decks, Some die sobbing between the boats. Some die eloquent, pressed to death By the sliding trench, as their friends can hear. Some die wholly in half a breath. Some--give trouble for half a year. "There is neither Evil nor Good in life Except as the needs of the State ordain." [Since it is rather too late for the knife, All we can do is to mask the pain.] Some die saintly in faith and hope-- One died thus in a prison-yard-- Some die broken by rape or the rope; Some die easily. This dies hard. "I will dash to pieces who bar my way. Woe to the traitor! Woe to the weak!" [Let him write what he wishes to say. It tires him out if he tries to speak.] Some die quietly. Some abound In loud self-pity. Others spread Bad morale through the cots around... This is a type that is better dead. "The war was forced on me by my foes. All that I sought was the right to live." [Don't be afraid of a triple dose; The pain will neutralize all we give. Here are the needles. See that he dies While the effects of the drug endure.... What is the question he asks with his eyes?-- Yes, All-Highest, to God, be sure.]

*
Баллада о "Боливаре"

Семь матросов со всех стран вернулись в док опять,
по Ратклифф-роуд в пьяном виде шли они гулять.
Дайте девкам еще выпить, пока у нас загул,
«БОЛИВАР» прошёл залив и в шторм не утонул.
Из Сандерленда вышли мы, приняв на борт груз рельс,
но вернулись снова в порт, заметив перевес.
Мы вышли снова из порта, попав на зимний шторм.
Всю неделю дрейфовали на фоне страшных волн.
Рвались заклепки, забивался белый снег в трубу,
уголь, груз бросало от борта к борту.
Протекало наше судно, словно решето,
пробиваться по заливу было тяжело.
Маяк сигналы отпускал, давая нам огня.
Миля к миле приближались, манила нас земля.
Вдруг удар на левом борте, мы его не ждали,
получив два фута крен, мы рифы миновали.
Словно утка в воде бьется и душу отдаёт,
скрежет кузницы несётся в каждый разворот.
Только мачту видно в брызгах, да ночной прилив.
Против ветра "Боливар" проплыл через Залив!
Чувствовал конец приходит и настанет рок,
каждый раз на удивление выдерживали шок.
Словно пьяных мужиков, слышал стук в корму,
но молился, чтоб Господь держал нас на плаву.
Бились о настил железный, сплошь углем дыша,
руки, ноги в кровь разбиты и болит душа.
"Боливар" с проклятьем гнали в шторм через Бискай!
В прошлый раз молились, чтоб судный день настал.
Нос вздымался и казалось, стон на много миль,
деньги Ллойда норовили нас поймать за киль.
Вверх и вниз баркас мотало, без часа передышки
и смеясь над близкой смертью, нам грозила «крышка.»
Задремал на час немного, дремота в бреду,
слышал, как гнилые клёпки рвутся на ходу.
Компас, как котёнок шалый за хвостом кружась,
вёл Боливар на юг залива в тот ужасный час.
Мы видали ужас моря, даже шквальный страх.
Вот других на наше место, был бы верный крах.
Лайнер, словно гранд отель промчался мимо нас,
ослепил баркас огнями, исчезнув в тот же час.
Вновь удар, волной накрыло и раздался смех,
К дьяволу штурвал сорвало, запрягаем всех!
Рулевую цепь тяните, крепче налегай,
тащим Боливар из Ада, в шторм через Бискай.»
Нас не ждали с грудой лома с запахом из вара.
Мы на берег сразу вышли в любимый бар Бильбао.
Был непосильный перегруз, но не было причины.
Шторм Всевышнего прошли и блеф морской пучины,
Семь матросов всего мира вернулись снова в город,
напились, в нетрезвом виде прошли по Ратклифф-роуд.
Семь человек прошедших Ад, остался каждый жив,
безопасно «Боливар» миновал залив.

The Ballad of the "Bolivar"

Seven men from all the world back to Docks again,
Rolling down the Ratcliffe Road drunk and raising Cain:
Give the girls another drink 'fore we sign away -
We that took the BOLIVAR out across the Bay!
We put out from Sunderland loaded down with rails;
 We put back to Sunderland 'cause our cargo shifted;
We put out from Sunderland -- met the winter gales -
 Seven days and seven nights to The Start we drifted.
    Racketing her rivets loose, smoke-stack white as snow,
    All the coals adrift adeck, half the rails below,
    Leaking like a lobster-pot, steering like a dray -
    Out we took the Bolivar, out across the Bay!
One by one the Lights came up, winked and let us by;
 Mile by mile we waddled on, coal and fo'c'sle short;
Met a blow that laid us down, heard a bulkhead fly;
 Left the Wolf behind us with a two-foot list to port.
    Trailing like a wounded duck, working out her soul;
    Clanging like a smithy-shop after every roll;
    Just a funnel and a mast lurching through the spray -
    So we threshed the Bolivar out across the Bay!
'Felt her hog and felt her sag, betted when she'd break;
 Wondered every time she raced if she'd stand the shock;
Heard the seas like drunken men pounding at her strake;
 Hoped the Lord 'ud keep His thumb on the plummer-block.
    Banged against the iron decks, bilges choked with coal;
    Flayed and frozen foot and hand, sick of heart and soul;
    'Last we prayed she'd buck herself into judgment Day -
    Hi! we cursed the Bolivar knocking round the Bay!
O her nose flung up to sky, groaning to be still -
 Up and down and back we went, never time for breath;
Then the money paid at Lloyds' caught her by the heel,
 And the stars ran round and round dancin' at our death!
    Aching for an hour's sleep, dozing off between;
    'Heard the rotten rivets draw when she took it green;
    'Watched the compass chase its tail like a cat at play -
    That was on the Bolivar, south across the Bay!
Once we saw between the squalls, lyin' head to swell -
 Mad with work and weariness, wishin' they was we -
Some damned Liner's lights go by like a grand hotel;
 Cheered her from the Bolivar swampin' in the sea.
    Then a greybeard cleared us out, then the skipper laughed;
    "Boys, the wheel has gone to Hell - rig the winches aft!
    Yoke the kicking rudder-head - get her under way!"
    So we steered her, pully-haul, out across the Bay!
Just a pack o' rotten plates puttied up with tar,
In we came, an' time enough, 'cross Bilbao Bar.
    Overloaded, undermanned, meant to founder, we
    Euchred God Almighty's storm, bluffed the Eternal Sea!
Seven men from all the world back to town again,
Rollin' down the Ratcliffe Road drunk and raising Cain:
Seven men from out of Hell.  Ain't the owners gay,
'Cause we took the "Bolivar" safe across the Bay?

*
Каин и Авель

Каин и Авель братьями были.
Один скот, другой кукурузу разводили.
Каин обрабатывал землю у реки,
ему достаточно было воды.
Он сделал плотину и затопил все угодья.
Пол Евфрата собрал для плодородия.
Но Авель скотину пас на равнине
и пробирался туда по дамбе плотины.
Три года засуха истощала равнины.
Выдохлись колодцы, ручьи и плотины.
К дому Каина приходило стадо быков,
просили воды под солнечный зной.
Коровы пришли и просили воды,
во время холодной и белой Луны.
В прекрасный дом Каина телята пришли
с Вечерней Звездой до утренней зари:
 «Дайте нам воды, мы станем коровами,
или у вас не будет говядины снова.
Но Каин отказал своему братцу,
не дам воды, берите в колодцах.
"Тогда нарисуй свои люки мой брат,
дай немного воды, ведь я не виноват".
Каин ответил: - «Нет! Брат мой Авель!
Мои плотины крепкие и канавы,
ни одна капля не пройдёт пока,
кукуруза не взойдёт наверняка.
«Я не продам и не подпишу договор,
если нарушишь, у меня есть закон.
Затем Авель взял лучшую скотину
и на дороге Эдема разрушил плотину.
Он разрушил её ногами, руками.
Пусть Евфрат течёт свободно ручьями.
Он на равнину пустил воды Евфрата,
скот мог пить, вопреки воле брата.
Каин увидел, что сделал Авель,
месть затаил, терпеть себя заставил.
Он выгнал Авеля из души.
Авель сказал брату: «Не спеши,
я ничего с тобой не подписал
и воду никому не продавал.
Ты нарушил основной закон,
тебе я вынес братский приговор.
«Ты минуешь границу в шляпе верхом,
копытами превращая поля в ипподром.
Мы молимся Господу за удачу урожая,
ты топчешь кукурузу не замечая.»
«Теперь ты такой, каким должен быть,
молись, но меня ты можешь забыть.»
Тогда Авель увидел, что значит жить
как без оружия её сохранить.
Он поднялся своим мощным телом,
но Каин ударил ножом и был первым!
Стадо убежало, увидев кровавую грязь,
телята кричали бычков сторонясь.
Стадо разбежалось по разным углам.
Каина оставили судить Богам!
Убит был первый человек, он это вынес.
Я не верю в Судебную справедливость!

Cain and Abel

Western Version

Cain and Abel were brothers born.
   (Koop-la! Come along, cows!)
One raised cattle and one raised corn.
  (Koop-la! Come along! Co-hoe!)
And Cain he farmed by the river-side,
So he did not care how much it dried.
For he banked, and he sluiced, and he ditched and he led
  (And the Corn don't care for the Horn) --
A-half Euphrates out of her bed
  To water his dam' Corn!
But Abel herded out on the plains
Where you have to go by the dams and rains.
It happened, after a three-year drought,
The wells, and the springs, and the dams gave out.
The Herd-bulls came to Cain's new house
  (They wanted water so! -- )
With the hot red Sun between their brows,
Sayin' "Give us water for our pore cows!"
  But Cain he told 'em -- "No!"
The Cows they came to Cain's big house
With the cold white Moon between their brows,
Sayin' "Give some water to us pore cows!"
   But Cain he told 'em -- "No?"
The li'l Calves came to Cain's fine house
With the Evenin' Star between their brows,
 Sayin' "'Give us water an' we'll be cows!"
   But Cain he told 'em -- "No!"
The Herd-bulls led 'em back again,
An' Abel went an' said to Cain: --
"Oh, sell me water, my brother dear,
Or there will be no beef this year."
  And Cain he answered -- "No!"
"Then draw your hatches, my brother true,
An' let a little water through."
  But Cain he answered: -- "No!
"My dams are tight an' my ditches are sound,
An' not a drop goes through or round
  Till she's done her duty by the Corn.
"I will not sell, an' I will not draw,
An' if you breach, I'll have the Law,
   As sure as you are born!"
Then Abel took his best bull-goad,
An' holed a dyke on the Eden road.
He opened her up with foot an' hand,
An' let Euphrates loose on the land.
He spilled Euphrates out on the plain,
So's all his cattle could drink again.
Then Cain he saw what Abel done -
But, in those days, there was no Gun!
So he made him a club of a hickory-limb,
An' halted Abel an' said to him: -
"I did not sell an' I did not draw,
An' now  you've breached I'll have the Law.
"You ride abroad in your hat and spurs,
Hell-hoofin' over my cucumbers!
"You pray to the Lord to send you luck
An' you loose your steers in my garden-truck:
"An' now you're bust, as you ought to be,
You can keep on prayin' but not to me!"
Then Abel saw it meant the life;
But, in those days, there was no Knife:
So he up with his big bull-goad instead,
But -- Cain hit first and dropped him dead!
The Herd-bulls ran when they smelt the blood,
An' horned an' pawed in that Red Mud.
The Calves they bawled, and the Steers they milled,
Because it was the First Man Killed;               
An' the whole Herd broke for the Land of Nod,
An' Cain was left to be judged by God!

But, seein' all he had had to bear,
I never could call the Judgment fair!

*
Право первородства

У нас есть такое богатство,
как гордый Рим и его напасти,
гуляющие в пространстве,
но не с такой ярой страстью.
Под ногами язычника не лежит
бриллиант, стоящий половину дней,
той жизни, какую он может прожить,
раскаляя сердца и умножая людей.
Пламенное сердце человека на просторе,
взлетает изумрудом, озаряя небеса,
а на глубине, испытывая пронзительное горе,
лежит жемчужина, как бессмертная слеза.
Нежный турецкий талисман, как чародей
из плетеного золота, долго торжествовал.
Затем появились минералы для людей:
янтарь, слоновая кость, нефрит и коралл.
Это не более, чем разные фантазии,
амулеты любви, или жетоны жизни.
Вещи высокомерного использования,
мы не охраняем, злоупотребляя ими.
Так учёные и дети в наградах
спорта и шоу получают гранты.
Люди на праздниках и рынках
одевают золото и бриллианты!

The Birthright

We have such wealth as Rome at her most pride
Had not or (having) scattered not so wide;
Nor with such arrant prodigality,
Beneath her any pagan's foot let lie.
Lo! Diamond that cost some half their days
To find and t'other half to bring to blaze:
Rubies of every heat, wherethrough we scan
The fiercer and more fiery heart of man:
Emerald that with the uplifted billow vies,
And Sapphires evening remembered skies:
Pearl perfect, as immortal tears must show,
Bred, in deep waters, of a piercing woe;
And tender Turkis, so with charms y-writ,
Of woven gold, Time dares not bite on it.
Thereafter, in all manners worked and set,
Jade, coral, amber, crystal ivories, jet,-
Showing no more than various fancies, yet
Each a Life's token or Love's amulet
Which things, through timeless arrogance of use,
We neither guard nor garner, but abuse;
So that our scholars--nay, our children-fling
In sport or jest treasure to arm a King;
And the gross crowd, at feast or market, hold
Traffic perforce with dust of gems and gold!

*
Бабочки

«Радио» - движение открытий.

Глазами ввысь, по опасной местности,
дети преследуют бабочек по следу,
повёрнутые, потные лица в беспечности,
рассекают сеткой по пустому небу.
Они бегут и падают в ежевичные заросли,
их ноги жалит крапива до самой крови,
тысячи царапин и ссадин себе нанесли,
вытирая брови, прекращают погоню.
Приходит отец, чтоб успокоить их,
от буйства боли и горя на беду.
Говорит им: "Маленькие мои,
соберите капустный лист в саду,
на нём вы сможете найти сгустки,
отложившихся серых и тусклых яиц.
Из этих червей в большом количестве,
бабочки воскресают из мертвых гусениц.
"Небеса прекрасны, безобразна земля.»
Говорит проповедник пространства, он это знает.
Мы не должны видеть, где улитка и слизняк.
Рождается Психея. Значит наша смерть наступает!

Butterflies
"Wireless" -- Traffic and Discoveries

Eyes aloft, over dangerous places,
The children follow the butterflies,
And, in the sweat of their upturned faces,
Slash with a net at the empty skies.
So it goes they fall amid brambles,
And sting their toes on the nettle-tops,
Till, after a thousand scratches and scrambles,
They wipe their brows and the hunting stops.
Then to quiet them comes their father
And stills the riot of pain and grief,
Saying,  "Little ones,  go and gather
Out of my garden a cabbage-leaf.
"You will find on it whorls and clots of
Dull grey eggs that, properly fed,
Turn, by way of the worm, to lots of
Glorious butterflies raised from the dead."
"Heaven is beautiful, Earth is ugly,"
The three-dimensioned preacher saith;
So we must not look where the snail and the slug lie
For Psyche's birth.   And that is our death!

*
Отрешённый нищий

«Боже, королеву храни», он пел на углу,
    отпевая Крюгера из своих уст,
просил бросить шиллинг в шапку к нему,
    джентльмену в хаки, несущего грусть.
Он, отрешённый, его слабость чиста.
    Мы видим нищего в полночь.
Он на службе, знает точно свои места,
    оставляя себе только мелочь!
Сын герцога, повара, или сын королей,
    в бухте много пешеходов и лошадей,
каждый работает в стране своей.
    Кто присматривает за его вещами?
Передайте в шляпу ваше подаяние,
      плати, плати, моё вам признание.

Есть девушка, он хотел на ней жениться,
    но знал, что не получит от неё разрешения.
У него есть газ, жилье, где он ютится,
    наверно есть ребенок, без даты рождения.
Есть девушки случайные, вспоминают о нём порой,
    они хотели бы нищего пригласить в гости,
сейчас не время проповедей с наступившей зимой.
    Надо бы помочь девушке, что он бросил.
Сын герцога, повара, графа, они все равны,
    сын трактирщика, мытаря и другие.
Каждый из них выполняет работу страны,
    Кто за девушкой присмотрит отныне?
Передайте в шляпу ваше подаяние.
      Плати, плати, моё вам признание.

Тысячи гордых семей, не будут умолять и просить,
    не встанут на колени, произнося жалкие фразы.
Они без денег будут перебиваться и в голоде жить.
    Человек, имеющий зарплату, выполняет приказы.
Отрешённый нищий не слышит проблемы страны,
    его не надо куда-то отправлять, или искать!
Он бросил работу, стал свободным, всегда один.
    Поможем нищему, не позволим ему помирать.
Работа герцога, повара, садовника, жены,
    во дворце, магазине, с бумагами, живьём.
Каждый из них выполняет работу страны,
    Кто присмотрит за его жильём?
Передайте в шляпу ваше подаяние.
      Плати, плати, моё вам признание.

Давайте поймём, как можно смотреть ему в лицо.
    Скажем ему, что он предпочитает другим,
что он спас Империю, а работодатель место свое.
    Его друзья, ты и я, давай присмотрим за ним.
Он отрешённый нищий и может это забыть.
    Мы не хотим, чтобы его дети говорили ему,
что они работают, а папа продолжает просить.
    Вот так, мы просто помогаем дому твоему.
Дом повара, замок герцога, дом миллионера.
    Много лошадей и народа собрались на пир.
Каждый из них работает до своего предела.
    Мы можем сэкономить и спасти этот мир?
Передайте в шляпу ваше подаяние.
    Плати, плати, моё вам признание.

The Absent-Minded Beggar

When you’ve shouted “Rule Britannia,” when you’ve sung “God save the Queen,”
   When you’ve finished killing Kruger with your mouth,
Will you kindly drop a shilling in my little tambourine
   For a gentleman in khaki going South?
He’s an absent-minded beggar, and his weaknesses are great –
   But we and Paul must take him as we find him –
He is out on active service, wiping something of a slate –
   And he’s left a lot of little things behind him!
Duke’s son – cook’s son – son of a hundred kings –
   (Fifty thousand horse and foot going to Table Bay!)
Each of ‘em doing his country’s work
   (and who’s to look after his things?)
Pass the hat for your credit’s sake,
                and pay – pay – pay!
There are girls he married secret, asking no permission to,
   For he knew he wouldn’t get it if he did.
There is gas and coals and vittles, and the house-rent falling due,
   And it’s more than rather likely there’s a kid.
There are girls he walked with casual. They’ll be sorry now he’s gone,
   For and absent-minded beggar they will find him,
But it ain’t the time for sermons with the winter coming on.
   We must help the girl that Tommy’s left behind him!
Cook’s son – Duke’s son – son of a belted Earl –
   Son of Lambeth publican – it’s all the same today!
Each of them doing the country’s work
   (and who’s to look after the girl?)
Pass the hat for your credit’s sake,
                and pay – pay – pay!
They are families by thousands, far too proud to beg or speak,
   And they’ll put their sticks and bedding up the spout,
And they’ll live on half o’ nothing, paid ‘em punctual once a week,
   ‘Cause the man that earns the wage is ordered out.
He’s an absent-minded beggar, but he heard his country call,
   And his reg’ment didn’t need to send to find him!
He chucked his job and joint it – so the job before us all
   Is to help the home that Tommy’s left behind him!
Duke’s job – cook’s job – gardener, baronet, groom,
   Mew’s or palace or paper-shop, there’s someone gone away!
Each of ‘em doing his country’s work
   (and who’s to look after the room?)
Pass the hat and for your credit’s sake,
                and pay – pay – pay!
Let us manage so as later, we can look him in the face,
   And tell him – what he’d very much prefer –
That, while he saved the Empire, his employer saved his place,
   And his mates (that’s you and me) looked out for her.
He’s and absent-minded beggar and he may forget it all,
   But we do not want his kiddies to remind him
That we sent ‘em to the workhouse while their daddy hammered Paul,
   So we’ll help the homes that Tommy left behind him!
Cook’s home  - Duke’s home – home of millionaire,
   (Fifty thousand horse and foot going to Table Bay!)
Each of ‘em doing his country’s work
   (and what have you got to spare?)
Pass the hat for your credit’s sake
                and pay – pay – pay!
*