Летом 1992 года в городе Чите отключили воду.
* * *
И окутанный весь дымом и гирляндами огней, спит в огромном темном мире город – скопище людей. Там домов скопились груды. Ругань, крики, маты, вой... И висят нелепо люди между небом и землей... Город в ярком «Адидасе» продолжает водку пить. Вождь писал, что эти массы в коммунизме будут жить. Но на стенах – «Пидарасы!!!» продолжают выводить. Вождь трудился неустанно, чтобы счастье людям дать, говорил – сегодня рано, завтра – поздно начинать.
День за днем по распорядку солнце рыжее встает. На балконе сохнет грядка – ничего там не растёт. Город съёжился от скуки, от указов похудел, многотысячные руки осаждают винотдел. Нет муки, но только муки, нет предела – беспредел. Но гранитный вождь громадой подпирает небеса... И решает город – надо, надо выехать в леса. К черту митинги, парады, лишь была бы колбаса. Вот когда вождей идеи снова массой овладели.
В лес! Туда, где тишь да небо, прекратить пора запой, хватит виснуть тут нелепо между небом и землей... Ни холодной, ни горячей много суток нет воды. А такие неудачи доведут всех до беды. До беды простой, российской, где и дрын для дела гож, ну, а с дрыном будет близко засапожный русский нож. Вот тогда решится быстро кто пригож, а кто не гож! Так висят они утрами, все с дрожащими руками, все с похмельной головой, шевелят едва губами между небом и землей. Городские массы-люди, на столе – пустые блюда, грустно звякает посуда…
На дачи!
За день, в ночь перед субботой, город быстро протрезвел. Все в делах и все в заботах. И курятник загалдел! Забурлил, вскипел, заквохтал, даже злобно зашипел. Доски, шифер, спозаранку тащит каждый все, что смог. Краски кабели и дранку, цемент, гравий и песок... Кто-то старую берданку из музея уволок. Встал промышленный завод: все – на дачи, в огород...
Так земное тяготенье притянуло всех назад, ведь нелепое явленье, когда в небо смотрит зад. Встали на ноги, как надо, пробежались босиком, кто-то строить стал ограду, кто-то – сразу новый дом. И полощет ветер гачи, кофты, юбки и трусы. Только нет людей на даче, водки нет и колбасы.
Массы в поле, не иначе, у заветной полосы. Где картошка и капу-ста, где проклюнулся редис. Было густо, стало пусто. Кто-то вспомнил клич: «Трудись!» Пахнет скучно, пахнет грустно? Это отдых? Это – жизнь! Перли пехом к коммунизму, кто назад, а кто – вперед. Кто – работает для жизни, для работы кто живет…
Без бензина, как подранки, ткнулись в травы «Жигули». Кирпичи, посуда, банки на пластах сухой земли. Все крестьяне и крестьянки. Господа живут вдали... Далеко Москва маячит, там трибуны, съезды, зал. Вгрызлись, роют землю дачи. И бьют зверя наповал: кто-то снова неудачи им, конечно, предсказал!
Тут профессор и рабочий, тут такая каша, смесь. Каждый рвет и каждый хочет сладко спать и сладко есть. И в поту весь, между прочим, бывший член капээсэс... Больше, глубже, дальше, шире, цемент, шифер и стекло... В городской давно квартире пусто, пыльно и тепло: старый зэк все снес на рынок, прогундосив: «За падло!»
Удивленный в гулком мире лес качается светло... Будут сыты – не иначе, раз уехали на дачи. Загребут под крики, маты, и отчалят в город свой, и повиснут кверху задом между небом и землей. Будут лопать зи-мой блюда городские массы-люди... И нелепое явленье, прекратится на мгновенье. Только станут голодать – повторится все опять...
Весна-лето 1992 года.