Борис Георгиевич Озеров, создатель и бессменный руководитель знаменитого в конце прошлого века на весь Львов и далеко за его пределами театра «Гаудеамус», умел влюбить в себя. Впрочем, внушить к себе противоположное чувство он тоже умел. Тут уже от человека зависело – принимал он Борю таким, каков он есть, или не принимал. Многие не принимали. Но те, кто принимал, любили его всю жизнь.
Сказать, что Боря был сложным человеком – банальность. Сказать, что он был гениальным театральным режиссёром – ещё худшая банальность. Поэтому я не буду говорить ни того, ни другого, а скажу, что он был невероятно интересным человеком. Пожалуй, одним их самых интересных, что встречались мне в жизни. С ним никогда не было скучно. С ним могло быть очень неудобно, но ни в коем случае не скучно. «Высадите меня на глухом полустанке, и через десять минут там будет театр», - говорил он, и это была чистая правда. Вокруг него и впрямь в мгновение ока возникал театр. Актерами и зрителями становились все, кому посчастливилось (или не посчастливилось) в эту минуту оказаться рядом.
- Алексей Евтушенко. Писатель. Миллионэр, - так представлял он меня своим московским знакомым то ли в две тысячи восьмом, то ли в две тысячи девятом году во время его очередного визита в столицу. Он тогда привёз в Москву экземпляры замечательной книги «… И был театр». Книги, как бы подведшей итог более чем сорокалетней творческой жизни его самого и театра «Гаудеамус».
Я сопровождал Борю (у него сильно болела нога), а он ездил по друзьям и знакомым и дарил эту книгу. Дело было зимой. В последнем доме, который мы посетили уже поздно вечером, пожилая хозяйка посетовала, что Боря одет не по сезону.
- Давай тебя нормально оденем, - сказала она.
Распахнула шкаф.
Нашим глазам предстала дублёнка образца примерно одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, такие же джинсы, свитера, какая-то меховая шапка… Всё целое, ни разу не надёванное.
Хозяйка заставила Борю примерить дублёнку (примерять джинсы он отказался категорически). Дублёнка подошла идеально.
- Я знала! – довольно воскликнула хозяйка, упаковала вещи в громадный пластиковый пакет, вручила его мне и сказала Боре:
- Носи на здоровье!
Мы вышли в ночной московский заснеженный двор. Я впервые видел Борю Озерова растерянным.
- Что мне со всем этим делать, Лёша? – спросил он.
- А давай выкинем на хрен, - предложил я.
- Блистательная мысль, - радостно воскликнул Боря. – Давай!
Я подошёл к помойке и выбросил пакет со всем его ретросодержимым в мусорный бак.
- Спасибо, Лёша, - сказал Боря. – Ты облегчил мою ношу.
Он умер во Львове 22 июня две тысячи четырнадцатого года. На похороны я приехать не смог. Как и не смог стать «миллионэром». Возможно, к лучшему.