я отпускаю громкие слова.
пускай летят растрёпанною стаей
в края, где зеленеет трын-трава
и трын-травист инструкцию листает
о том, что льзя косить в ночную темь,
сеанс плюс восемнадцать или боле,
приговорив ноль пять или ноль семь,
настоянных на серой зайчьей доле.
слова тишком осядут на ветвях,
запутаются в кронах редколесья
и междометье «ох», а, может, «ах»
зацепит краем тонкий медный месяц.
в ромашковое поле упадут
«не любит - любит», в незабудки – «помню»,
в терновый куст – глухое «не приду»,
и «никогда» – под тёмный ёлкин комель,
«навечно» – в ров, под чёрный косогор,
где эхо онемело и блукает.
слова молчат. лишь зайцев сводный хор
про «всё равно» поёт, не умолкает.