Согбенный профиль, взгляд полупустой,
глазниц иссохших мертвенные своды,
скупой наряд из позапрошлой моды,
пугающий своею простотой.
Сжимая в костенеющих перстах
нелепый посох в четверть выше роста,
безжизненно бродила по погосту
старушка… лет на вид не меньше ста.
Касалась дланью ржавчины оград
и, всматриваясь в скупость эпитафий,
по выцветшим останкам фотографий
пыталась хоть кого-то опознать.
Осанилась, переводила дух,
прищуривалась, голову склоняя,
и, по слогам фамилии читая,
сама с собой беседовала вслух.
«Привет… ну как устроилась в раю?..
Со всеми там успела повидаться?..
А здесь у нас?.. никак не разобраться.
А рядом кто?.. никак не узнаю…»
Почти беззвучны мелкие шаги,
боясь покой усопших потревожить,
не поднимали пыли придорожной.
Движенья осторожны и легки.
«А это кто? Как будто бы знаком.
Красавец… лишь глаза полны печали…
А этого давно не навещали.
Когда почил?.. В две тысячи шестом…
Я помню этот год. Тогда зима
сошла ещё до половины срока,
и талых вод звенящие потоки,
играя, разбежались по холмам…
А, может, это был не этот год…
Да, да… пожалуй… впрочем… всё не важно.
Всё кончится когда-нибудь… однажды,
когда отпустит нити кукловод.
Дней жизни не накопишь прозапас.
Её конечность очень даже кстати.
Поверьте, что проклятье из проклятий –
всех пережить … на год… на день… на час…»
Так вышло, ни друзей и ни врагов.
Всегда одна – так захотели боги.
Сменяли дни года, затем эпохи,
не пощадило время никого.
Давно утерян к жизни интерес.
Давно смирилась с мыслью о минувшем.
Тот счастлив, кто ушёл, когда был нужен.
Оставшимся – влачить тяжёлый крест.
И снова шаг за шагом, не спеша,
протискиваясь в узкие проходы,
брела рабыня призрака свободы,
всё больше укорачивая шаг.
Всё дальше, глубже двигалась вперёд.
Могилы всё старее, всё печальней.
Убог удел людской опочивальни,
чем далее от линии ворот.
Как будто света белого стыдясь,
деревья всё ветвистей, всё кучнее.
Тропинки уже, тени всё мрачнее,
корче память и незримей связь…
«А здесь совсем перекосился крест,
и карточка сцвела уже лет двадцать.
А тут и бугорок уже сравнялся…
А это что за чудо из чудес?
Такого и не видела вовек.
Какой-нибудь артист, всего скорее.
Цветов-то сколько… как в оранжерее.
Наверно, был хороший человек…
А вот опять знакомое лицо…
А здесь у нас?.. какая молодая…»
И только вороньё сбивалось в стаи,
и небо наливалося свинцом.
Брела вперёд надменный судия
и кланялась, как будто извинялась,
а с карточек любезно улыбалась
опознанная часть небытия.
Иным и прочим тоже добрый жест,
скупой поклон и взгляд печали полный.
своё сочувствье и своё безмолвье,
и непонятный людям интерес.
«Ну вот и всё. Дороги дальше нет…»
И, голову подняв, остановилась,
и вся тоска вселенной отразилась
на выбеленном временем челе.
И время бег, проклятьем поражён,
безжалостно вонзая хлад и стужу,
безумным вихрем вырвался наружу,
с лица пытаясь сбросить капюшон.
И на мгновенье взгляд остекленел.
Из недр вселенских выпорхнула искра,
беззвучно в мутном воздухе повисла,
и где-то колокольчик прозвенел.
Старушка встрепенулась, ожила,
гортанным вздохом телеса наполнив,
всесильный посох обняла ладонью
и вдаль куда-то тихо побрела.
И снова завращалось колесо,
и лёгкой дымкой в сумраке растаял:
и капюшон, скрывающий лицо,
и острая коса Дамасской стали.